Послание второе к тому же

Господину Фоме

Освященному рабу Божию, отцу духовному и учителю Фоме, смиренный Максим и грешный, недостойный раб и ученик.

Говорят, что ипостась мудрости — добродетель, существо же добродетели есть мудрость. Поэтому тропос поведения созерцателей есть явление непрелестной мудрости, а прочным основанием добродетели стал логос созерцания делателей. Обоих же вернейшая примета (χαρακτηρ αψευδέστατος) — непоколебимое устремление к Тому, Что собственно является бытием ( το κυρίως ον), которое подразделяется на желание (πόθος) и страх: желание привлекающее к прекрасному, страх же ужасающий величием Создавшего, из соединения которых образуется подлинное [260] единение с Богом, тем по положению (θέσει) соделывающее претерпевающего его, чем Соделывающий именуется по природе.

Так, предпочетший их [т. е. мудрость и добродетель] всему сотворенному, — ты ли, или иной кто, о, освященный, — мудрость показал, непрелестно являемую тропосом содеваемых, а добродетель представил, твердо подтверждаемую логосом разумеваемых, и отличительную черту (χαρακτηρα) обеих — устремление к Тому, Что собственно является бытием, — содеял, заключающееся в желании и страхе к Создавшему, по которому [устремлению] всего себя всему Богу духовным отношением (σχέσει πνευματικη) срастворив, неложно верою ходишь [261] к созерцательному [262] причастию благ, коих проявлением является обожение, наделяющее тебя одними лишь теми признаками, посредством коих Бог делается познаваемым сущим под [законом] рождения [263]. Отсюда, упражняясь единственно в ненасытном желании (απληστία) боготворящего знания, приснодвижимым имеешь стремление (εφεσις), соделывающее для тебя сытость отцом желания (πόθος), странным образом [лишь] увеличивающую аппетит ко причащению.

Поэтому ты — бисер — вопрошаешь грязь [264]; питаемый на багряницах — облекаешься в гной [265]; чистый, говорю, и светлый, и никаких не носящий [на себе] признаков вещества — [вопрошаешь] плотского и ничем не лучшего сей развязной жизни, к коей крепко привязан; наслаждающийся светлыми и пламенными разумениями — соделавшего единственным признаком [своей] жизни зловоние страстей. И отягощает меня сверх силы бремя, не носящего [в себе] твоего крайнего богоподражательного истощания, снова касаться духовных словес, никак для этого не стяжав на практике Иоанново крещение [т. е. покаяние], но ниже аще Дух Святый есть посредством духовного слышав [266] созерцания.

И снова я берусь [за это], хотя это и опрометчиво (ибо что есть более опрометчивое, нежели когда неученый учит?), исполняя твою заповедь, священного владыки моего и отца, коего молитвы меня поддерживают, и настоящее краткое творю слово, начиная с первого из предложенных [вопросов].

I. На слова святого Григория Богослова из первого слова о Сыне: «Посему Единица, от начала подвигшаяся в двоичность, остановилась на Троице», и паки его же, из второго слова о мире, о «Единице, подвигшейся по причине богатства, превзойденной двоице (ибо [Божество] превыше материи и формы, из которых [состоят] тела) и Троице, определившейся по причине совершенства»

Поскольку ты повелел согласовать тебе содержащиеся в этих отличающихся [друг от друга] словах причины движения пребезначальной Единицы, и трудящийся в них ум [заставляющие] остановиться от недоумения, я, владыко богочестный, одну вижу (хотя я и лишен ока души по причине дебелости помысла) и ту же причину, разумеемую в обоих [случаях], которую сам учитель четко и ясно, и без всякой загадочности представил, говоря в Слове о Сыне: «Но мы чтим единоначалие; не то, впрочем, единоначалие, которое определяется единством лица (ибо бывает, что и одно, будучи в раздоре с самим собою составляет множество), но то, которое составляет равночестность природы, единодушие воли (γνώμης) и тождество движения, и общее направление к Единому Тех, которые из Него» [267]…

[лакуна в тексте]

… приводит для обоих ту же [причину] движения, говоря, что человеческому знанию о том, как Единица является Троицей, невозможно сочетать видение логоса бытия Божества, и тропоса того, как оно осуществуется, даже при их совместном явлении.

Итак, Единица движется по причине богатства, дабы не скудным было Божество, по–иудейски стесненное в рамках одного лица, превосходит двоицу, дабы не почитали божественное телом, созерцаемым в объеме, виде, явлении и образе, определяется же Троицей по причине совершенства, чтобы не противоречащим [само себе] было божественное, по–эллински баснословимое во множестве. Ибо Оно по природе есть совершенно единственнейшее, несложное, нерассеиваемое и равно удаляющееся как единсва по ипостаси, так и двойственности по веществу, так же и множественности по существу, как и в посланном [тебе] томе кратко изложив я сказал: «Ибо одно и то же — «прейти двоичность», или «не остановиться на двоичности»; также и «определиться Троицей», или «остановиться на Троице движению Единицы», если только мы защищаем единоначалие не нелюбообщительное, как бы ограниченное единым лицом, или беспорядочное, как бы изливающееся в бесконечность, но то, которое [составляет] равночестная по естеству Троица, Отец и Сын, и Дух, святое соединение» [268]. И также: «поскольку [божественность] — Единица, но не двоица; Троица, но не множество, как безначальная, бестелесная и непротиворечивая» [269].

И ничего я, сэкономив, не скрыл из отобранного, отче священный, приберегая некое таинственнейшее слово для лучших слушателей (ибо кто лучше тебя способен и воспринимать, и возвещать божественное?), но все, что было в моих силах высказал, хотя бы и слово мое, по причине моего убожества, и не исполнило, как должно было, обещанного.

II. На его же из того же первого слова: «Посредством ума приобщившийся плоти и ставший человеком дольний Бог, потому что смешалась она [т. е. дебелость] с Богом и стала с Ним едино, так что лучшее победило, дабы стать мне настолько богом, насколько Он — человеком».