Статья известного богослова и историка Церкви протоиерея Георгия Флоровского «Вера и культура» была впервые опубликована в 1955 году. В то время вопросы, поставленные в этой статье, еще не были столь остры и актуальны, как сегодня. Ныне многие понимают, что наша цивилизация испытывает острейший кризис, и выхода из сложившейся ситуации ищут все, кто осознает наличие этого кризиса. Как всегда, предлагаются различные варианты выхода из него – как секулярные, так и религиозные. Мало того, что сами представители этих точек зрения исходят из принципиально различных посылок, а потому предлагают и радикально отличающиеся пути. Но и внутри секулярной и религиозной среды, в том числе и христианской, можно увидеть также различное понимание проблемы, соответственно и разные ее решения. Отец Георгий больше ставит вопросы, нежели отвечает на них, но ставит их с такой остротой и честностью, которые обязывают всякого преданного Богу человека откликнуться на его призыв к их разрешению. Отец Георгий предостерегает нас всех от крайних точек зрения, ибо крайности всегда ведут к духовному ослеплению. Он разбирает и достоинства, и недостатки крайних точек зрения и тем самым направляет нас к принятию срединного царского пути, ибо сказано в Библии: «Пойдем дорогою царскою, не своротим ни направо, ни налево» (Чис. 20, 17). Поэтому сегодня, когда с новой остротой возникают споры о том, как христиане должны вести себя в апокалиптическую эпоху, статья протоиерея Георгия Флоровского может помочь нам дать ответы на животрепещущие проблемы современности, которые неизбежно выдвигает нам наша христианская жизнь в мире. О том, как жить христианину в мире и не поработиться им, и говорит нам в своей статье отец Георгий.

* * *

I

Мы живем в мире изменившемся и продолжающем изменяться. Этого не могут отрицать даже те, кто не желает изменяться или не готов к такому изменению, кто хотел бы задержаться в том возрасте человечества, с которым нам сегодня приходится стремительно расставаться. Но никому еще не удавалось избавиться от неудобств, связанных с тем, что мы принадлежим миру изменяющемуся. Если придерживаться традиционного разделения исторических эпох на «органические» и «критические», то наша эпоха, несомненно, эпоха критическая, время кризиса в том возрасте, когда дают о себе знать неразрешенные конфликты. В наши дни часто звучит мотив «конца нашего времени» [373]: говорят о «закате Запада», о «суде над цивилизацией» и т. п.. Иногда даже намекают на то, что сейчас мы проходим чрез «великий водораздел» [374], через величайшее изменение в истории нашей цивилизации гораздо более значительное и радикальное, чем переход от античности к Средневековью или от Средневековья к Новому времени. Если действительно, как утверждает Гегель, «история есть суд» (буквально: «мировая история есть страшный Суд», Die Weltgeschichte ist Weltgericht), то бывают и такие обреченные эпохи, когда история не только судит, но и выносит себе приговор. Эксперты и пророки настойчиво напоминают нам, что цивилизации возникают и исчезают, и потому нет никакого повода надеяться на то, что наша собственная цивилизация избежит этой общей для всех участи. Если еще и видится какое-то историческое будущее, то, скорее всего, оно предназначено иной цивилизации, которая будет кардинально отличаться от нашей.

В наше время стало общепринятым и даже модным говорить, что мы живем уже в «пост-христианском мире», что бы это претенциозное выражение ни означало, – в мире, который осознанно или неосознанно «отошел» или отпал от христианства. «Мы живем на развалинах цивилизаций и миров, при крушении надежд и гибели душ». Мы оказались не только на перепутье, где выбор пути не ясен, но многие из нас даже усомнились в том, есть ли вообще верный безопасный путь и есть ли какие-либо надежды на дальнейшее существование.

Но, пожалуй, все согласятся с тем, что наш культурный мир духовно и интеллектуально дезорганизован и децентрализован, что в нем уже не осталось никакого объединяющего начала, которое могло бы скрепить в единое целое отторгнувшиеся от него части. Нам христианам, проблема видится еще более определенно. Мы можем совершенно ответственно утверждать, что причиной современного кризиса является отход от христианства, независимо от того, какой точной исторической датой мы беремся определить начало этого процесса. Наше время есть прежде всего время неверия и поэтому – время неуверенности, сомнений и отчаяния. Именно из-за потери веры в наше время так много людей, которые полностью утратили всякие надежды.

Однако на поверку подобные заявления могут оказаться слишком легковесными, по крайней мере, по двум причинам. Во-первых, мотивы этого на первый взгляд понятного «отступления» слишком многообразны, чтобы можно было возложить вину только на тех, кто отошел. Да и христианское смирение не позволяет верующему полностью снять вину с себя, отказавшись от ответственности за ошибки других. А если наша культура, которую мы, не без некоторого самодовольства, именуем христианской, распадается на части и умирает на наших глазах, – то это лишь показывает, что семя распада в нее уже было когда-то брошено. Во-вторых, ошибочно предполагать, что любое верование само по себе будет созидательным и поэтому нельзя столь опрометчиво, с распростертыми объятиями выбрать первое попавшееся верование как лекарство от распада и терзающих душу сомнений. Возможно, и правы социологи, утверждающие, что культура приходит в упадок тогда, когда отсутствует вдохновляющий побудительный мотив и направляющая идея. Но, по крайней мере, с христианской точки зрения, решающим фактором все-таки является содержание веры. В наше время, и в этом видится как раз главная опасность, существует слишком много «верований», которые не согласны между собою. Главное напряжение сегодня не между «верой» и «неверием», а между соперничающими верами. Проповедуется слишком много «иных евангелий», и в каждом из них есть претензия на то, чтобы верующие всецело подчинили бы себя именно этой, а не другой вести; даже наука порою претендует на то, чтобы изложить свою версию, которая принимает вид религии. Если подойти формально, то действительно, причину современного кризиса можно свести к потере убеждений. Но было бы вообще гибельным для человечества, если бы оно вдруг встало под знамена ложной веры и отдало бы себя в ее власть. Поэтому подлинный корень современной трагедии не столько в том, что люди утратили веру, а в том, что они отошли от Христа.

Так что же мы действительно имеем в виду, когда говорим о «кризисе культуры»? Слово «культура» употребляется в различных значениях, и общепринятого определения здесь нет. С одной стороны, «культура» есть специфическое отношение или ориентировка отдельных людей и целых сообществ, по которым мы и отличаем «цивилизованное» общество от «примитивного». Это одновременно и мир целей и интересов, и мир обычаев. С другой стороны, «культура» – это система ценностей, созданных и накопленных в творческом процессе истории, но ценностей, которые сами по себе стремятся обрести полунезависимое бытие, то есть бытие независимое от той творческой силы, которая открыла их и вызвала к существованию. Ценности эти многообразны и разнообразны, и, по-видимому, их никогда не удастся объединить в некое единообразное целое: это нравы и этикет, политические и социальные установления, промышленность и санитария, этика, искусство, наука, и т. п. Таким образом, когда мы говорим о кризисе культуры, то мы обычно имеем в виду процесс распада в одной из этих двух различных, хотя и связанных между собою системах, или даже в обеих системах сразу. Это может проявляться в том, что некоторые общепринятые нормы, провозглашенные обществом ценностями, перестают действовать как ценности и начинают дискредитироваться и компрометироваться, то есть начинают лишаться своей притягательной силы и влияния на людей. Бывает и так, что сами «цивилизованные люди» просто устают от следования культурной традиции, теряют к ней всякий интерес, – тогда культурные традиции становятся неустойчивыми и сам человек деградирует или даже, как культурный тип, полностью исчезает. Тогда, пока еще в рамках медленно угасающей цивилизации, может возникнуть сильная тяга к «примитивизму». Распадаются цивилизации тогда, когда творческий импульс, вызвавший их к существованию, теряет свою силу и непосредственность. Здесь возникает естественный вопрос: имеет ли культура отношение к становлению личности в человеке, или она есть не более чем наружный покров, который, возможно, и необходим в некоторых случаях, но не является органическим выражением глубинной сути человеческого бытия? Вроде бы ясно, что культура не является принадлежностью человеческой природы, ведь мы, как правило, отчетливо различаем понятия «природа» и «культура», имея в виду, что «культура» есть искусственное создание человека, которое как бы надстраивается над «природой», впрочем, нам, кажется, фактически и неизвестны проявления человеческой природы отдельно от культуры, по крайней мере, вне какого-то подобия культуры. Мы можем утверждать, что «культура» не является чем-то действительно «искусственным», – все-таки она является неким расширением природы человека, развитием, посредством которого человеческая природа достигает своей зрелости и обретает полноту, так что о «до-культурном» бытии человека мы можем фактически говорить только как о «до-человеческом» его существовании. Согласитесь, что «цивилизованный» человек все-таки более человечен, чем «примитивный» или «природный» (естественный) человек? Именно здесь-то и скрывается главная трудность для разрешения нашего основного вопроса.

Может быть действительно, а сам я именно так и считаю, наша современная культура или цивилизация подвергается «суду», испытывает кризис. Но почему, в конце концов, у нас-то христиан, именно как христиан, должен вызывать какую-то озабоченность этот культурный кризис? Ведь, если верно, как мы только что выяснили, что изнеможение и разрушение культуры начинается с потери веры, с «апостасии» и «вероотступничества», – то не следует ли христианам преимущественно, если не исключительно, заняться возрождением веры или новым обращением мира, а не спасением погибающей цивилизации? Если действительно мы подвергаемся «апокалиптическому» испытанию, то не следует ли нам сосредоточить все свои усилия на обретении евангельских ценностей, на проповеди Нового Завета не знающему его поколению людей, на призыве к покаянию и принятию веры? Основной вопрос, который здесь возникает, это, по-видимому, вопрос: можно ли преодолеть кризис просто тем, что отжившей цивилизации будет противопоставлена новая цивилизация, или же для этого необходимо выйти за пределы цивилизации, туда, где по ту ее сторону, и обретаются подлинные корни человеческого бытия. И если для этого действительно нужно, в конечном счете, выйти за пределы ее, – то не сделается ли от этого культура бессмысленной и бесполезной? Нужна ли «культура» тому, кто встретился с Богом Живым, Которому Единому и нужно поклоняться и Его славить; и будет ли он тогда проявлять к ней какой-то интерес? И не окажется ли тогда любая «цивилизация» лишь утонченным и бессознательным идолослужением, заботой и попечением о «многом», слишком о многом, тогда как необходимо избрать «благую часть», которая не отнимется от нас и будет пребывать за гробом во веки веков? И разве не должен тот, кто нашел «драгоценную жемчужину», тут же пойти и продать все свое богатство? Не будет ли это с нашей стороны проявлением неверия и предательства, если мы будем собирать и сохранять это наше иное достояние? Разве не должны мы все «человеческие ценности» просто предать в руки Божии?

Эти вопросы на протяжении многих веков были главным искушением для очень многих искренне верующих и благочестиво настроенных людей. С не меньшей остротой эти вопросы обсуждаются и в наши дни. Мы называем это искушением. Но справедливо ли здесь употреблять столь неподходящее слово? Разве не является это лишь необходимым условием нашего полного самоотречения, которое и есть главное в нашем христианском послушании? Мы должны иметь в виду, что сомнения по поводу культуры и ее ценностей возникают не только во времена кризисов и тяжких исторических испытаний. Они возникают часто и в периоды мира и процветания, – тогда, когда возникает опасность порабощения и прельщения достижениями человечества, великолепием и торжеством цивилизации. Эти сомнения чаще всего возникают в процессе сокровенных личностных поисков Бога. Столь решительное самоотвержение может привести преданных благочестию людей в пустыни, пещеры и другие необитаемые места, – подальше от «цивилизованного мира»; в их представлении культура будет ничем иным, как суетой сует, даже если эта культура будет претендовать на то, чтобы быть христианской, если не по существу, то хотя бы по форме. Правильно ли было бы сдерживать этих преданных благочестию братьев в их самоотверженном поиске совершенства, оставляя их в миру и заставляя участвовать в строительстве или исправлении того, что для них является ни чем иным, как только Вавилонской башней? Готовы ли мы отречься от того, что дали нам свв. Антоний Великий и Франциск Ассизский, решимся ли мы на то, чтобы уговорить их остаться в миру? Ведь Бог несравненно выше культуры, разве Он не находится за ее пределами? И обладает ли, в конце концов, «культура» хоть какой-нибудь своей, присущей именно ей, ценностью? Служение ли она, или игра, послушание или развлечение, или только суета, гордыня и роскошь, то есть в конечном итоге то, что является ловушкой для спасающейся души? Кажется совершенно ясным, что «культура» не является, и по самой своей природе не может быть конечной целью или высшей ценностью; и, вероятно, даже обязательной составляющей подлинной человечности. «Примитивный» человек имеет не меньше шансов спастись, чем «цивилизованный». Как выразился св. Амвросий: «Бог, решив спасти Свой народ, не склоняется к предпочтению мудреных аргументов». Более того, «культура» – это, отнюдь, не безусловное добро, – это, скорее, область двусмысленности и запутанности. Она имеет тенденцию к деградации, к перерождению в «цивилизацию» (если мы примем, введенное Освальдом Шпенглером, различие этих двух терминов), – и потому человек может оказаться в безнадежном рабстве у нее, в каковом положении, по-видимому, и находится современный человек. «Культура» – это совокупность достижений человека, плод целенаправленного творчества, но развитая «цивилизация» часто оказывается враждебной его творческому началу. В наше время, как, собственно, и во все времена, многие болезненно ощущают тиранию «культурной рутины», рабские оковы цивилизации. Можно показать, как это уже неоднократно делалось, что в «цивилизации» человек как бы «отчуждается» от самого себя, отрывается от питательных корней своего существования, от своего собственного «я», от «природы», от Бога. Это отчуждение можно определять и описывать по-разному, как в религиозном, так и антирелигиозном духе. Но и в том, и в другом случаях «культура» оказывается не только в затруднительном положении, но и сама является большим затруднением в разрешении проблемы.

В ходе христианской истории на эти испытующие вопросы давались различные ответы, но проблема до сих пор остается неразрешенной. Недавно было высказано мнение о том, что вопрос о «Христе и культуре» целиком не подлежит разрешению, что он принадлежит к «вечным вопросам», не подлежащим окончательному решению. Это означает, что разные ответы будут удовлетворять различных людей, принадлежащих к отличным друг от друга группам и типам, как верующих, так и не верующих; а также, что разные ответы будут казаться вполне убедительными в различные времена. Разнообразие ответов имеет, по-видимому, двоякое значение. С одной стороны, это указывает на многообразие исторических ситуаций и человеческих отношений, которые, естественно, навязывают свои решения. Вопросы по-разному ставятся, и по-разному оценивается их значение во времена спокойные (когда наличествует общественный порядок) и во времена кризисов. Но с другой стороны, совершенно естественно обнаружить такое несогласие в «разделенном христианском мире». Нелепо было бы отрицать глубину разделения в христианском мире. Различные деноминации не имеют согласия даже в оценке смысла самого Евангелия.

И в споре о «Христе и культуре» мы сталкиваемся с тем же разногласием между «кафолическими» и «евангелическими» направлениями, которое, если не вдаваться в тонкости, является и основной причиной раскола. Если мы действительно озабочены проблемой христианского единства, то нам необходимо искать окончательного разрешения именно этого основного разногласия. По существу, наше отношение к «культуре» – это не вопрос практического выбора, а, от начала и до конца, вопрос, требующий богословского решения. Наблюдаемый в последнее время рост исторического и культурного пессимизма, того, что немцы называют Kulturpessimismus и Geshichtspessimismus, не только не отображает фактические трудности нашей эпохи, но и показывает нам, что в богословской и философской мысли произошел странный сдвиг. Сомнения по поводу культуры имеют явно богословский смысл и проистекают из самой глубины человеческой веры. Не следует слишком легко и самодовольно отметать ни одно искреннее сомнение, без сочувствия и попытки вникнуть в его смысл. В то же время и не навязывать единообразного решения, для которого, по-видимому, еще не настало время, потому что нельзя не отмести некоторые предлагаемые нам решения как неадекватные, как греховные и вводящие в заблуждение.

Оппозиция нынешних христиан по отношению к культуре или равнодушие к ней приобретают различные формы и имеют различный характер. Невозможно сделать сейчас исчерпывающий обзор всех фактически существующих мнений. Мы должны будем ограничиться лишь попыткой перечислить те из них, которые представляются нам наиболее распространенными и имеющими отношение к нашей собственной ситуации. Существует большое разнообразие мотивов, из которых проистекает и множество конечных выводов. Но есть два особо значимых мотива, и, объединяя их, многие христиане, всех конфессий; обычно отвергают мир. С одной стороны, мир преходящ, да и сама история представляется столь ничтожной, что ее значительность теряется «в перспективе вечности», или по отношению к конечной участи человека. Все исторические ценности обречены на погибель, поскольку они относительны и сама их ценность сомнительна. Также и культуре уготована та же участь, – в перспективе неминуемо приближающегося конца она не имеет значения. С другой стороны, и целый мир кажется таким незначительным по сравнению с безмерной Славой Господней, явленной в тайне нашего Спасения. Бывают времена, когда в определенных исторических условиях тайна Спасения заслоняет собой тайну Творения, – и Спасение понимается, скорее, как отстранение от себя падшего мира, нежели как его исцеление и восстановление. Радикальное противопоставление христианства и культуры, как оно представлено некоторыми христианскими мыслителями, проистекает скорее из особого рода богословских и философских предпосылок, чем из анализа реального содержания самой культуры. В наше время наблюдается рост эсхатологических настроений, по крайней мере, в определенного рода среде. В современной богословской и философской мысли возрастает тенденция принижения человека, обесценивания его роли в мире, что отчасти является реакцией на чрезмерную самоуверенность человека в предыдущую эпоху. Снова раскрывается «ничтожество» человека, сущностная сопряженность его бытия, как духовного, так и физического, с ненадежностью, хрупкостью жизни и неуверенностью в ней. Мир кажется человеку враждебным и опустошенным, – и сам он чувствует себя затерянным в потоке неудач и катастроф. Если еще и имеется в такой ситуации какая-то надежда на «спасение», то о ней можно говорить скорее в терминах «бегства» и «терпения, чем в смысле «восстановления» и «выздоровления». И на что же тогда можно возлагать надежды в истории?