However, the devil, the hater of good, did not calm down, but raised up against the monk the most educated monks, who, like ordinary people, were subjected to passion. They envied the divine Gregory and made it their goal to expel him from the Holy Mountain. Through ignorance, others also agreed with them, who, confusing stubbornness with pride and arrogance, said to the monk: "Do not teach us this path, of which we know nothing," meaning mental prayer and guarding the mind. Seeing that instead of peace envy flares up, and good gives way to malice, the monk with one of his disciples and a certain ascetic named Isaiah, who was the first of all to build himself a cell in the skete of Magula, departed from there to Protatus. Let us say a few words about Isaiah. This blessed one suffered a lot from the Latin-minded emperor Michael Palaiologos, because he did not want to communicate with the then Patriarch John Vekkos because of his innovations in Orthodox teaching. Moved by zeal for God, Isaiah struggled much for Orthodoxy, tirelessly taught, exerted all his diligence and zeal in order to unite everyone even more closely with the Orthodox Church of Christ. Together with this wondrous disciple the monk also came to Protatus, but the archpriest of that time, although he received them with joy, nevertheless began, as if in a friendly way, to mock the divine Gregory. He did this not because he taught about sobriety and mental prayer, for how can one resist the truth and the monk, who was a spirit-bearing man and clearly preached about God for the common good, but because he taught without his permission. Learning of the extraordinary virtue of this holy man and the loftiness of his Divine teaching, the prost forsook all his ridicule and, having been reconciled to him, gained great benefit for himself. Conversing with Gregory and Isaiah, the prost said: "Today I am conversing, as it were, with the chief apostles Peter and Paul." Seeing with what care the archpriest of the Holy Mountain received them, and also learning of his praise, the other fathers also came to know the truth, and from that time on, all, both hermits and coenobitics, received with great spiritual joy the divine Gregory as a common teacher. However, because of the multitude of people who came to him, it was not easy for the monk to find peace. Therefore, loving silence, he changed his abode many times. Sometimes he went to the venerable monastery of St. Simon and remained silent in its vicinity, for the road there was impassable, and sometimes he was silent in a deep wooded gorge called Dzhegreia. And in these desolate places he built cells, away from the road, and in them he often hid himself from those who came to him, because he was very fond of hermitage and did not want to interrupt his spiritual contemplation even for one hour.

 But what happened next? Once a barbarian tribe of the Hagarites suddenly attacked the Holy Mountain and, seizing all the monks asceticizing there, turned them into slavery. Contemplating, on the one hand, the great evil that had befallen him when he had been enslaved by these barbarians, of which I have already spoken at the beginning, and on the other hand, that the noise made had scattered his mind, and the barbarians had disturbed his silence, the monk decided to go again to Sinai, in order to remain silent there on the top of the mountain. Together with several disciples, we went to Thessaloniki, and then, two months later, secretly from everyone, only with me and another monk, we boarded a ship and sailed to Chios. There we met a monk on his way to Jerusalem. I do not know what he said to the monk, but it prevented us from going to Sinai. We went to Mytilene, from where, after spending a little time on Mount Lebanon and unable to find silence, we came to Constantinople. Because of the harsh winter, we spent six months there, hiding like wanderers. Emperor Andronicus Palaiologos, a zealot and champion of Orthodoxy, having learned that Gregory was in Constantinople, graciously invited him to come to him. The emperor had long desired to see the ascetic, for he knew of the resounding glory of the monk. Andronicus even promised to give him rich gifts, but the saint, avoiding human glory, did not agree to come to the emperor. Leaving Constantinople, we set sail for Sozopol, where we did not stay long, for a certain monk Amiralis, who dwelt in the deep wilderness of Paroria, learned of us and invited the Monk Gregory to him. Having visited Amiralis, the monk thought that the place here was quiet and would contribute to the fulfillment of his God-pleasing purpose, and he decided to settle there. The monk and his disciples built small cells with their own hands, which were located at a distance of one mile both from the place where Amiralis asceticized, who also had his disciples, and from each other. Among them was a monk named Luke, who at the very beginning was a disciple of the divine Gregory on the Holy Mountain. Now the passion of envy came upon him, and he could not restrain himself at all, because of the malice that lurked in him. Once, having greatly insulted Saint Gregory, he with great shamelessness rushed at him with a knife. If the other disciples of Amiralis had not interfered, the unfortunate man would have committed murder. The Monk Gregory, as a true disciple of the meek and peace-loving Christ, became in this case a model to follow, and not only was he not imbued with hatred, but he was not in the least embarrassed and did not begin to plot any evil against Luke. He showed him great love and even thanked him. For the sake of Luke's spiritual benefit, the monk wrote one hundred and fifty active and contemplative chapters on sobriety.

 Спустя некоторое время и сам Амиралис, под воздействи­ем началозлобного врага, позавидовал святому и, разгорев­шись гневом, бесчинно кричал на него и пугал, что если тот как можно скорее не уйдет отсюда, то он подкупит множество разбойников, которые придут и убьют всех, что потом он и сделал. Вот такую награду божественному Григорию воздал притворявшийся монахом, однако напрасно трудился безумный, ибо Бог, по молитвам преподобного, сохранил нас всех невредимыми. Уйдя оттуда вместе со всеми монахами, что собрались ради него, божественный отец Григорий при­шел на гору, называемую Катакекримени. Через несколько дней тот завистливый Амиралис подослал разбойников, ко­торые, напав на нас как львы, всех схватили, а преподобного (о горе!) связали платком и стали искать деньги у того, кото­рый еще с юного возраста не желал иметь ни одного обола. Ничего не обнаружив, они нас отпустили.

 Поскольку зависть полностью овладела душой Амирали­са, а страсть эта не проходит легко, мы ушли оттуда и при­шли снова в Созополь, откуда в декабре вернулись в Кон­стантинополь. Пробыв там до весны, мы пришли вместе с преподобным на Святую Гору. Лаврские монахи приняли его с большой радостью, почитая приход его за духовное торжество. Близ Священной Лавры, в разных местах, святой выстроил несколько келий. Он попросил у Лавры разреше­ния занять и некоторые кафизмы пригодные для безмол­вия, и, подвизаясь там, наедине беседовал с Единым Богом. По попущению Божию, варварское племя опять ворвалось на Святую Гору. Стало невозможно безмолвствовать за пре­делами монастыря и божественный отец вошел в Лавру, но беседы с монастырскими отвлекали его от безмолвия. Силь­но печалясь по этому поводу и желая уединения, восхожде­ния и созерцания, совершенно не имея покоя, он, никому не сообщив, взял ученика и на корабле отплыл в Адрианополь. Затем сушей пришел в Парорию, где, собрав множество мо­нахов, поселился на горе Катакекрименской. Там жили так­же и разбойники. При этом любой благоразумный сразу подумает, что это было от лукавого, который завидовал добру и боялся, чтобы преподобный не сделал эту пустыню обителью монахов для непрестанного воспевания Бога, что как мы видим сегодня, по благодати Христовой, и произошло. Он не только основал Великую Лавру, но и способствовал за селению пустыни монахами. Кроме того, по благоволению Святого Бога, прославляющего божественного мужа, из-за множества собравшихся монахов были построены три другие Лавры в пещере Месомильской и в месте, называемом Пэзува. Человек Божий, уповая на Бога, нисколько не устра­шился искушения от разбойников, но замыслил доброе. Через монахов, которые стали его учениками, он сообщил болгарскому царю Александру, что ушел со Святой Горы из-за частых набегов варварского племени агарян и, придя в эту пустыню ради безмолвия, снова обрел искушение в виде разбойников. Зная, что царь боголюбив, благочестив, милостив и во всем помогает находящимся в нуждах, пре­подобный попросил его с помощью дарованных ему от Бога мудрости и силы помешать нападениям разбойников.

 И тот дивный царь, весьма почитая добродетель и добро­детельных мужей, с радостью воспринял слова преподобно­го, тотчас же послал людей, которые построили крепкую вы­сокую башню, церковь, кельи и стойла для животных. Царь позаботился и обо всем другом, что было необходимо мона­хам, ибо это утверждают все те, кто ходит туда ради пользы душевной и на поклонение. Александр послал много денег и продуктов для находившихся там монахов, пожертвовал монастырю деревни, озеро с садком для разведения рыб, бы­ков, бесчисленное количество овец и множество мулов. Та­ковы были удивительные и щедрые дары Болгарского царя.

 Желанным делом для божественного Григория всегда было по-апостольски обходить вселенную и своим учением привлекать всех христиан к восхождению к Богу посредством деятельной добродетели и возводя их на высоту созерцания частым повторением умной молитвы. О великом Григории можно сказать словами Писания: «По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их» (Пс. 18: 5), потому что он всем сердцем желал просветить всех светом Пресвятого Духа и не оставил почти ни одного места, не только у ромеев и болгар, но даже и у сербов, да и у других, куда бы ни распространилось через него и его учеников доброе учение о безмолвии и умной молитве. И как на Святой Горе он привел отцов к строгому и чистому безмолвию и умной молитве, так и везде, куда бы ни доходил он сам или его ученик, они пере­давали всем христианам сие богоугодное дело умной молит­вы. Даже из Парории, глубокой пустыни, куда пришел пре­подобный, он сделал духовную мастерскую, изменяя прихо­дивших к нему к лучшему. Так, например, случилось с теми дикими разбойниками и убийцами, злобный нрав которых он переменил на кроткий одним лишь своим видом, сделав их пастухами овец. Те, кто были раньше жестокими и крово­жадными, совершенно изменялись по молитвам преподобного, и, припав к его ногам, катались по земле в горячем со­крушении и покаянии. Что они только при этом ни говорили и ни делали, выставляя на обозрение свою прошлую жизнь, что свидетельствовало об их душевном исправлении. Боль­шинство из них, просветившись умом с помощью поучений божественного отца, истинно поработали Богу и стяжали спасение для своей души.

 Таковы лишь немногие из многочисленных подвигов свя­того Григория. Таковой была его жизнь и подвиги по Богу блаженной его души, в которых он пребыл до последнего своего вдоха. Немного поболев, он предал блаженную свою душу в руки Божий и взошел на Небеса, чтобы в совершен­стве насладиться Желанным Христом, Которому слава, и честь, и поклонение со Отцем и Святым Духом, во веки ве­ков. Аминь.

 (Написано Каллистом, святейшим патриархом Константинопольским)

Житие, славные подвиги и чудеса преподобного и богоносного отца нашего Максима Кавсокаливита, на Святой Горе Афон подвизавшегося в XIV веке

 Сей преподобный наш отец Максим происходил из Лампсака, от родителей благородных, благочестивых и доброде­тельных. Будучи бездетными, они со слезами просили Бога даровать им дитя. Бог услышал их моление и дал им сего блаженного Максима, которого они назвали в Святом Кре­щении Мануилом. Приняв его как дар от Бога, как и было в действительности, родители воспитывали его с большой любовью и заботой, научив его и священной грамоте. Когда ребенок стал старше, они принесли его в храм Пресвятой Бо­городицы и посвятили Богу. Пребывая в храме Богородицы, Мануил с любовью к Богу воспевал песнопения и всегда с сильным умилением молился Божией Матери о своем спа­сении. Становясь старше и преуспевая в благодати, он по­истине был подобен Самуилу. Его все хвалили и любили за то, что он мыслил не как дитя, но с самого начала имел ум старческий и часто посещал преподобных отцов, безмолв­ствовавших поблизости, чтобы послушать их душеполезные наставления. Общаясь с ними и прислуживая им, когда была такая возможность (потому что он пребывал еще в подчине­нии родителям), Мануил был наставлен ими на богоугодное жительство. Его сердце зажглось божественной любовью, которая понуждала его уйти от мира на безмолвие и облечь­ся в святую монашескую схиму. Поэтому преподобный часто снимал свои мирские одежды и одевал одежды бедных, за­мерзая и дрожа от холода. Он тайно с щедростью раздавал хлеб голодным и, чтобы скрыть свою добродетель, прики­дывался перед родителями и прочими безумным. Однако добродетель его не укрылась от них. Забыв о том, что они посвятили его Богу, родители стали готовить его к свадьбе, чтобы связать мирскими узами и, пока живы, иметь люби­мого сына при себе.

 Но добрый Мануил, поддерживая в уме своем помыслы о Боге, в семнадцать лет оставил родителей, родину и мир, и ушел на гору, называемую Ганской. Он надел монашескую одежду, получил имя Максим, и пошел в послушание к искусному и деятельному старцу по имени Марк, чтобы на­учиться от него монашескому жительству. Поскольку же он и сам был привычен к монашеской жизни, то оказался мо­нахом преуспевающим и достойным во всем: посте, бдении, молитве, лежании на голой земле, презрении всего суетного и самого своего тела. Его полюбили все, а собственный ста­рец даже поносил его за чрезмерный телесный подвиг.

 Но прошло немного времени и старец его, просиявший своей добродетелью по всей Македонии, отошел в вечные обители. Божественный Максим после этого ушел оттуда, прошел Македонию и близлежащие горы в поисках такого же добродетельного старца. Бог исполнил его желание. При­дя на Папикийскую гору, он нашел святых мужей, подобных древним, которые обитали на горе, в пещерах, в пустынных местах и ничего не имели, кроме старой одежды, что была на них. Находясь с ними долгое время он усвоил все вышече­ловеческие добродетели, подобно тому как воск принимает форму печати. Затем преподобный пришел в Константино­поль, посетил его прекрасные храмы и поклонился святым, пребывающим в них как многоценное сокровище, а затем пришел в храм Пресвятой Госпожи нашей Богородицы называемой Путеводительница. Поклонившись святыням храма, преподобный стал размышлять о той славе, которую имеет на Небесах Божия Матерь. Пребывая в исступ­лении, он остался в храме на ночь. И не было у него ни обу­ви, ни головного убора, а одна только старая одежда. А от того, что он пребывал в исступлении, то всем казался без­умным. Тогда он и сам стал притворяться безумным, как тот великий Андрей, Христа ради юродивый. Поэтому все удивлялись и считали его юродивым ради Христа, а не по-настоящему безумным.

 Узнав о Максиме, великий царь Андроник Палеолог при­гласил преподобного к себе во дворец для беседы. Божест­венный Максим отвечал царю словами из сочинений Гри­гория Богослова, как у него было в обычае, и из Священного Писания, так что все риторы удивлялись, откуда он мог знать об учении Григория. Максим иногда выговаривал слова не­правильно, вопреки грамматическому искусству, и великий логофет Каниклиос, однажды обратившись к присутствую­щим, сказал: «голос, голос Иакова; а руки, руки Исавовы» (Быт. 27: 22). Услышав эти слова, преподобный тотчас же ушел, назвав их суемудрыми и безумными, и более не ходил во дворец. К тогдашнему же патриарху, святому Афанасию, он приходил часто и с радостью слушал его сладчайшие слове­са, называя его новым Златоустом. Зная об его добродетели, патриарх пытался оставить преподобного в общежительном монастыре в Константинополе, но тот не хотел уходить из Влахернского храма Божией Матери, во дворе которого про­водил все ночи, подвизаясь в голоде, жажде, бдениях, стоя­ниях, молитве, слезах и постоянных воздыханиях. Днем же притворялся безумным, будучи поистине премудрым, что­бы ветер человекоугодия не сорвал плод его добродетели.

 Проведя там достаточно времени, он пришел в Салоники, чтобы поклониться великому Димитрию Мироточивому, исполнив свое желание, он отправился на Святую Афон­скую Гору. Обойдя все монастыри и поклонившись их свя­тыням, он наконец пришел в Лавру святого Афанасия. Раз­мышляя о подвигах святых Афанасия и Петра Афонского, удивляясь подвигу безмолвия Петра и общежительной жиз­ни Афанасия, много думая о ревности и прилежании обоих в хранении заповедей Божиих, Максим возжелал остаться на Святой Горе и подражать житию их обоих. Однако, пре­жде чем богомудрый начал свой подвиг, он спросил совета у подвизавшихся там святых отцов. Ему посоветовали для на­чала войти в подчинение старцу и, как должно, упражнять­ся в подвигах блаженного терпения. Уже после того, как он положит на камень Христов доброе основание в виде божест­венного терпения, которое есть начало и корень всех добро­детелей, то сможет подвизаться один в безмолвии.