Старец Паисий к таким монахам не относился. Да, он имел блаженную простоту, святость жизни, он видел Нетварный Свет и переживал высокие состояния. Однако при этом он обладал и духовным ведением. Он очень хорошо знал о том, что переживаемые им – явления Божественные, что это редкие благодатные состояния, однако еще лучше он знал и о том, что эти явления и состояния происходят от Бога, и о том, что его собственное – только грехи. Старец всецело осознавал, что все это – милостыня, которую оказал ему Бог. Поэтому он говорил: «Я – консервная банка, которая сверкает на солнце и кажется золотой. Но эта банка пуста. Если меня покинет Благодать Божия, я стану самым большим озорником и буду проводить время в злачных местах вокруг площади Согласия156, тогда как еще будучи мирянином, я ни разу не заходил даже в кофейню».

Старец совершенно не брал в расчет свое великое подвижничество, потому что совершал его не «ради мздовоздаяния», но от любви ко Христу. Он чувствовал себя помилованным Богом и обязанным Ему. Он воздыхал и испытывал боль от того, что, как ему казалось, он ничего [для Него] не сделал. «Я был знаком со святыми, и поэтому мне надо было сделать многое», – говорил он. Он чувствовал, что не воздал Богу за Его дарования, что ему не удалось принести Ему то, что должно.

Многие почитали Старца как Святого, другие – совсем немногие – обвиняли его как колдуна. Сам же он, с осознанием того, кто он есть на самом деле, говорил: «Я и не святой, и не колдун. Я грешный человек, который пытается бороться. Во Вселенной я вижу себя крохотной пылинкой. Так пусть эта пылинка, по крайней мере, будет чистой».

Таков был Старец – великий, погруженный в бездну своего «блаженного и богатого смирения», с полным осознанием данных ему Божественных дарований, но одновременно – с осознанием своего недостоинства.

Делатель и проповедник покаяния

Както раз, после одного из своих выездов в мир, Старец сказал: «Сегодня грех вошел в моду. Из тех людей, с которыми я встречался и беседовал, на исповеди было менее десяти процентов. Я испытываю потребность исповедоваться каждый день, а они – не находят в себе грехов!»

Сам Старец жил в другом духовном пространстве. Он оценивал свои поступки иначе, чем люди мира сего. Для других он всегда находил смягчающие вину обстоятельства, однако самого себя – судил строго. Он говорил: «Залог того, что ктото ведет подлинную духовную жизнь, это – большая строгость к себе самому и – много снисходительности к другим. Человек не должен использовать каноны, как пушки, против других людей». Старец занимался тонким духовным деланием. Он каялся, исповедовался и, подражая Святым, с любочестием совершал подвиги и соблюдал монашеские правила, будучи побуждаем к этому лишь собственным произволением. Он говорил: «Когда Святые называли себя грешниками, они в это верили. Их духовные очи стали подобны микроскопам, и свои даже незначительные – прегрешения – они видели как большие грехи».

Когда Старец говорил о себе самом, могло создаться впечатление, что он великий грешник. Он напряженно переживал покаяние, однако в себе испытывал утешение и радость, которые передавались и тем, с кем он общался.

Его покаяние было огненным, и поэтому он чувствовал необходимость часто исповедоваться. Какоето время, помимо прочих подвижнических подвигов и трудов, он каждый день совершал семьдесят семь четоктрехсотниц с Иисусовой молитвой и крестным знамением. Он символически «семьдесят крат седмерицею» просил у Бога прощения. Веря в то, что он – великий грешник, Старец пламенно умолял Бога, чтобы Он его помиловал и даровал ему прощение грехов.

Возделывая покаяние, Старец часто читал Великий канон святого Андрея Критского, который выучил наизусть. Также ему нравилась молитва Манассии157, которая помогала ему в покаянии. Когда с сокрушенным духом и смиренною душою он читал эту молитву, то вставал на колени, падал ниц, повергался в прах.

Когда в его каливе совершалась Божественная литургия, Старец перед причащением вставал на колени и просил священника прочитать над ним разрешительную молитву. Он прижимал лицо к полу, и было слышно, как изпод епитрахили раздаются глубокие сердечные воздыхания. Однажды на запричастном стихе он запел тропарь «Всем предстательствуеши Благая...». Его голос дрожал от умиления. Слова псалмопения как бы выходили из глубин его внутреннего человека. Было такое чувство, что его сердце с корнем исторгается со своего места. Дойдя до слов «Иного бо не имамы грешнии к Богу...», Старец не выдержал. Он разразился рыданиями, и, хотя пытался скрыть свое умиление, выйдя из церкви и притворяясь, будто хочет высморкаться, присутствовавшие поняли, в каком состоянии он находится.

Один священник приехал в паломничество на Святую Гору и оказался на Всенощном бдении в монастыре Ставроникита. На него произвел впечатление стоявший в соседней стасидии монах, плакавший в продолжение всего бдения. Священник заметил этот плач, хотя монах и старался его скрыть. Потом, спросив у когото из братии, кто этот монах, священник узнал, что это был Старец Паисий.