Аромат благоговения

Однажды много слышавший о Старце Паисии подвижник, живший в затворе, решил его посетить и, побеседовав со Старцем, убедился, что Старец – человек, отличающийся особым благоговением. И действительно, он имел редкое благоговение, которое унаследовал от родителей, главным образом, от матери.

Придя в общежительный монастырь, он получил пользу от многих отцов, а особенно от иеромонаха, о котором говорил: «Мы не можем достичь такого благоговения, которое было у этого батюшки. Куда нам! Он служил Литургию каждый день и очень много подвизался. В течение полугода он каждый день съедал только половину просфорки и несколько высушенных на солнце помидоров». Этот благоговейный служитель Бога, а также другие священники монастыря, служа Литургию в разных приделах, просили юного в то время монаха отца Аверкия (впоследствии ставшего Старцем Паисием), чтобы он приходил петь и пономарить на их Литургиях.

Благоговение Старца было врожденным. Однако и сам он много потрудился, чтобы его возделать и развить. Он придавал благоговению огромное значение, ставил его так высоко, что даже говорил: «Благоговение – это самая важная добродетель, потому что оно привлекает Благодать Божию».

Согласно Старцу Паисию, благоговение – это страх Божий, духовная чуткость. Человек благоговейный остро чувствует присутствие Божие и ведет себя со вниманием и скромностью.

Старец хотел, чтобы благоговение было искренним, внутренним. Одни лишь внешние его формы внушали ему отвращение. Когда ктото похвалил ему одно монашеское братство, отличавшееся строгим чином и дисциплиной в богослужебной жизни, он сказал: «Если это благочиние проистекает у них изнутри, если оно не внешнее, а внутреннее, тогда оно достойно уважения». Сам Старец вел себя с благоговением, но одновременно и со свободой, чуждаясь формальностей и сухих внешних проявлений. Если он не чувствовал чегото внутренне, то этого не делал. Он отличал благоговение от благочестия. Слова «благочестие» он старался избегать даже в своей речи. Он говорил, что благоговение – это фимиам, тогда как благочестие – одеколон177.

Начиная с малого и незначительного, благоговение Старца продолжалось и заканчивалось более сущностным и духовным. Он говорил: «Если человек с пренебрежением относится к малому, есть опасность того, что это пренебрежение перейдет и на чтото более значимое и более святое, и потом, не понимая того, оправдывая себя, что в этом нет ничего страшного, а то дело пустяковое, человек – Боже упаси – дойдет до совершенного пренебрежения Божественным и станет неблагоговейным, бесстыдником и безбожником».

Благоговение Старца было видно из того, как он молился, как прикладывался к иконам, как принимал из священнических рук антидор, пил святую воду, причащался, нес икону во время Крестных ходов, как пел в храме и как трогательно украшал крохотную церковку своей каливы. Он был внимательным даже к мелочам, но это не было ни схоластичностью, ни формализмом. Это было таким отношением к Богу, которое не предусмотрено ни в одном церковном уставе, но к которому побуждает одно лишь внутреннее расположение человека. Не только к своей крохотной церквушке, но и ко всей своей каливе Старец относился, как к месту священному. Келья, в которой он молился, была у него как храмик. Там у него находился иконостас со множеством икон, горела неугасимая лампада, там он кадил ладаном и возжигал много свечей. Кровать свою он сделал наподобие гроба и, показывая на нее, говорил: «Это алтарь моей кельи». На кровать он не клал ни икон, ни священных книг. Исключением была подушка, на которой лежала одна изъеденная и выцветшая икона. Один брат спросил его, почему она там лежит и почему она в таком состоянии. И хотя Старец пытался уклониться от ответа, в конце концов, брат понял, что икона стала такой изза того, что Старец покрывал ее бесчисленными лобзаниями и обливал слезами. «Так у меня может пройти все Всенощное бдение», – со смирением и стеснительностью признался Старец. С благоговением Старец относился и к другим помещениям внутри каливы: к мастерской, в которой он штамповал иконки, к архондарику, в котором Благодатью Божией возрождались человеческие души, к балкону и даже ко двору. Старец считал отсутствием благоговения иметь внутри каливы уборную. У него она находилась во дворе – в достаточном расстоянии от дома. Причиной этого было не только желание большего подвижничества, но, главным образом, благоговение.

Однажды, еще живя в келье Честного Креста, Старец на несколько дней выехал в мир. Братья монастыря, побуждаемые любовью, желая хоть чемто облегчить его жизнь, приделали к келье крохотную конуркутуалет. Однако Старец этим туалетом так никогда и не воспользовался.

В последние месяцы, когда состояние его здоровья стало критическим и ночью ему многократно приходилось выходить во двор – и в холод, и в дождь, и в снег – его духовные чада, желающие облегчить его страдания, настаивали на том, чтобы сделать ему туалет на краю балкона, но Старец отказался, говоря: «Там, на балконе, являлась Матерь Божия. А я сейчас сделаю там уборную?»

Подобно тому как Ангелы на Небесах«всеблагоговейно » служат Богу день и ночь, так и жизнь Старца Паисия, как ароматом, была пропитана глубоким и неподдельным благоговением. Часто, когда Старец соприкасался с чемто святым, это благоговение становилось явным, оно было видно из его отношения к Богу. Ко всякой святыне Старец относился так, словно она была живой.

Однажды, страдая от грыжи, он пришел в гости в одну келью. Старец кельи уговаривал его прилечь отдохнуть, но отец Паисий отказался, потому что мог лечь только на левый бок, но в этом случае он лег бы ногами к висевшим на стене иконам, а это он считал неблагоговейным.