Молясь о больных, Старец говорил: «Боже мой, помоги этому больному и забери здоровье от меня». И он с радостью принимал все болезни, которые посылал ему Бог.

Когда Старец приехал в Коницу на лечение, там была девочка по имени Хрисанфа. Она помогала госпоже Екатерине Патера ухаживать за Старцем. У девочки был рак кишечника. Старец сострадал ей, осенял ее крестным знаменем и молился. Он просил: «Христе мой, отдай ее рак мне». И Благий Бог не презрел его просьбу. Под конец жизни по своему желанию Старец получил мучительнейшую болезнь – рак, которая привела его к кончине. Всю свою жизнь он сострадал больным людям и особенно тем, у кого был рак.

Он говорил: «Приходят люди, говорят мне о своих страданиях, и мой рот наполняется горечью, словно я наелся горького лука. Но зато, когда приходит ктото, чье состояние болееменее хорошо, или ктото из тех, кто приходил раньше, и рассказывает, что его проблема разрешилась, я говорю: "Слава Богу, вот меня угостили кусочком халвы". Когда я слышу о чужой боли, то – даже если я буду сидеть на осколках стекла или идти босиком по колючкам – я не буду этого чувствовать. Если человек действительно страдает, то для того, чтобы ему помочь, я могу даже умереть».

Однажды в церковке «Панагуды» Старец, стоя на коленях, молился вместе с одним измученным юношей. Чуткое сердце Старца не выдержало чужой боли. Он разразился рыданиями, его слезы бежали ручьем, и от них промок даже маленький коврик, на котором он стоял. В другой раз, когда один святогорский монах рассказывал ему о многих постигших его искушениях, у Старца полились слезы, которые перешли в настоящие рыдания. Когда один молодой человек рассказывал Старцу о своих страданиях и плакал, Старец заплакал вместе с ним. «Хватит реветь, брат ты мой, – сказал он сквозь слезы, – а то ктонибудь нас с тобой увидит и примет за душевнобольных».

Соучаствуя в человеческой боли, Старец забывал о себе самом, о своем духовном преуспеянии, о своих собственных немощах. «Христе мой, – говорил он, совершая сердечную молитву, – на меня внимания не обращай, отбрось меня в сторону. Помоги людям, которые страдают».

Его исполненные слез и боли молитвы сопровождались постом и огромным трудом. Узнав, что один юноша подвергается телесной и душевной опасности, Старец несколько дней оставался без пищи и воды и не прекращал молиться, пока не узнал, что молодой человек опасности избежал.

Желая помочь человеку, Старец дополнительно брал на себя целые многодневные посты. Известно несколько таких случаев: ради юноши, желавшего узнать волю Божию, – по какому пути ему пойти; ради молодого монаха, который не мог удержаться на одном месте, – чтобы он стал более мужественным и твердым; ради склонного к монашеству юноше, который подвизался, желая побороть свою страсть; ради еще одного слабого монаха, – чтобы он преуспел, и другие подобные случаи.

Всю жизнь Старец постился, трудился и молился о народе Божием, будучи побуждаем к этому своей великой любовью. Эта любовь была его побудительной силой. Его подвиги и молитвы благоухали любовью.

Однажды Старец сказал: «В эти дни я чувствовал ко всем такую любовь! Я простирал руки и говорил себе, что, если бы было возможно, я заключил бы в свои объятья даже деревья». И говоря это, Старец делал характерный жест, словно хотел обнять любимого человека.

Чтобы достичь меры совершенства, достичь истинной любви, Старец не брал в расчет себя. Он возненавидел самоугодие и на его месте насадил любовь к Богу и ближнему. Один святогорский монах свидетельствует: «Отличительной чертой Старца Паисия было то, что он не брал себя в расчет. Однажды я ему сказал: "Отче, пожалей себя немножко", а он мне ответил: "Что мне делать, если приходят люди, измученные проблемами? Что я, буду думать о себе самом?"»

Даже в последние месяцы жизни, когда он был очень истощен постоянными кровотечениями, видя, что человек нуждается в его помощи, он забывал о болезни и «утверждал братьев своих» – сам при этом либо опираясь на забор, которым была огорожена его калива, либо лежа на досках, которые служили скамейками.

И действительно, если из нас не будет искоренено самоугодие, то к нам не придет и не вселится в наше сердце Божественная любовь. «В самоотвержении души, – говорит святой Исаак Сирин, – обретается любовь Божия»230.

О чистой любви Старец говорил: «Если мы не уберем из своей любви свое "я", то наша любовь – какой бы она ни была большой – не чиста. Любовь, в которой присутствует наше "я", – это "прогорклая" любовь. Однако если мы уберем из нее свое "я", то она становится очищенной. Если в нашей любви есть "я", это значит, что в любви есть эгоизм. А эгоизм и любовь – вещи несовместимые. Любовь и смирение – вот два братаблизнеца, стиснувшие друг друга в объятиях. Тот, кто имеет любовь, имеет и смирение, и тот, кто имеет смирение, имеет и любовь. Мы можем трудиться, можем подвизаться, но если наша любовь не очищена, не "дистиллирована", то плодов любви мы не увидим. Бог наделил Великого Антония благодатью чудотворений, потому что он имел чистую любовь, тогда как труды других подвижников – хотя они были и больше трудов святого Антония, если можно так выразиться, – плодов не принесли».

Поэтому Старец говорил: «Монахи имеют такие благоприятные возможности, которых не имеют люди мирские. Стяжать Божественную любовь могут только они. Ты доходишь до того, что относишься к человеку как к своему отцу, как к своему брату; к каждой старушке – как к своей собственной бабушке; к каждому старику – как к своему деду, независимо от того – красив человек или безобразен»231.