Спустя несколько дней эта блаженная, не терпя славы, чести, услуг, которые стали оказывать ей все сестры, и тяготясь извинениями, тайно удалилась из монастыря. Куда ушла она, где скрылась и где скончалась, никто не знает доныне. Так подвизалась доблестная, смиренномудрая и блаженная сия девственница.

Об Иоанне Ликопольском

В Ликополе жил некто по имени Иоанн. Из детства выучился он плотничать, а брат его был красильщик. Достигши двадцатипятилетнего возраста, Иоанн отрекся мира и после пяти лет, проведенных в различных монастырях, один удалился в гору Лико. На самой вершине горы он построил себе келию, состоящую из трех комнат, и в них оставался безвыходно. В одной комнате молился, в другой работал и принимал пищу, третья была назначена для телесных потребностей. Проведши в этом заключении тридцать лет, в течение которых все нужное принимал от прислужника через окно, он удостоился дара пророчества и этим дарованием стал известен всем по самым событиям. Между прочим, он посылал и благочестивому царю Феодосию различные предсказания. Так, например, открыл наперед возмущение мятежников, предсказал и скорую погибель их, предсказал о тиране[17]Максиме, что царь возвратится, одержав над ним победу в Галлии, также о тиране Евгении, что Феодосий победит и его, а сам окончит там дни свои и оставит царство сыну своему. О святости сего мужа везде пронеслась великая слава, и поэтому император Феодосий чтил его как пророка.

Один военачальник приходил к нему узнать, победит ли он ефиопов, которые вторглись в то время в Сиену, что в Верхней Фиваиде, и опустошали ее окрестности. Святой отец сказал ему: "Если пойдешь на врагов, то овладеешь ими, укротишь и покоришь их и будешь в чести у государей". Так и случилось, события подтвердили пророчество. Он сказал также, что благочестивый император Феодосий скончается своею смертию. Вообще он обладал пророческим даром в необыкновенной мере, как об этом слышали мы от живших с ним отцов, которых честность известна была всем тамошним братиям. Они ничего пристрастно не говорили о сем муже, а разве только сообщали в меньшем виде.

Один трибун просил у аввы позволения привести к нему жену свою, которая давно уже страдала болезнию и теперь, собираясь идти в Сиену, желала видеть святого, чтобы он прежде помолился о ней и с благословением отпустил ее. Но святой не соглашался видеть женщину, так как он, девяностолетний старец, сорок лет безвыходно проживший в келии, никогда не принимал к себе на глаза женщин, даже и из мужчин никто никогда не входил к нему, а только через окно он благословлял и приветствовал приходящих, беседуя с каждым о нуждах его. Сколько трибун ни просил авву, чтобы он позволил прийти к нему жене (авва жил в пустыне на горе, в расстоянии от города на пять стадий), но святой не согласился, говоря: "Невозможно",– и отпустил его со скорбию. Между тем жена день и ночь докучала мужу и с клятвою говорила, что не выйдет никогда из города, если не увидит пророка. Когда муж пересказал блаженному Иоанну о клятве своей жены, святой, видя веру ее, сказал трибуну: "Я в эту ночь явлюсь ей во сне – только чтобы она не искала более видеть лицо мое во плоти". Муж пересказал жене своей слова аввы. И действительно, жена увидела во сне пророка; он пришел к ней и сказал: "Что тебе до меня, жена? Зачем желала ты видеть лицо мое? Разве я пророк или праведник? Я человек грешный и подобострастный вам. Впрочем, я помолился о тебе и о доме мужа твоего, чтобы все было вам по вере вашей. Теперь идите с миром". Сказав это, он удалился. Пробудившись от сна, жена пересказала мужу слова пророка, описала вид его и послала мужа благодарить его. Увидя его, блаженный Иоанн предварил его и сказал: "Вот я исполнил твое прошение: видевши жену твою, я убедил ее, чтобы она уже не искала видеть меня, но сказал ей: "Идите с миром"".

Жене другого сановника пришло время родить в его отсутствие. В тот самый день, как она, разрешившись, от скорби опасно занемогла, муж ее был у аввы Иоанна. Святой сообщает ему радостную весть, говоря: "Если бы ты знал дар Божий – то, что сегодня родился тебе сын, ты прославил бы Бога. Только мать его была в опасности. Когда ты придешь домой, младенцу исполнится семь дней. Дай ему имя Иоанн и, рачительно воспитав его до семилетнего возраста, отошли к монахам в пустыню".

Такие чудеса творил Иоанн для приходивших из чужих стран, а согражданам, которые постоянно приходили к нему по своим нуждам, он предрекал и будущее, и обнаруживал тайные дела каждого, предсказывал и о разлитии Нила, и о том, плодотворно ли оно будет. Подобным образом наперед возвещал и об угрожавшем им каком-либо наказании Божием и обличал виновных. Сам блаженный Иоанн явно не совершал исцелений, но давал елей, которым исцелялись весьма многие из страждущих. Так, жена одного сенатора, лишившись зрения от бельма, просила своего мужа отвести ее к Иоанну. Тот уверял ее, что Иоанн никогда не принимает женщин, но жена требовала, чтобы он один сходил к авве и попросил молитв о ней. Когда святой сделал это и послал елея, больная, мазавши им глаза три раза в день, через три дня прозрела и пред всеми возблагодарила Бога.

There were seven of us brethren (all strangers) in the Nitrian wilderness: I, Blessed Evagrius, Albinus, Ammonius, and others. We tried to find out exactly what John's virtue was. And so Evagrius says: "I would like to know about the dignity of this man from a man who knows how to judge his mind and words. If I do, I will visit him; but if I do not know how he lives, I will not go to him in the mountain." Hearing this, and saying no word to anyone, I tarried one day, and the next I locked up my cell, and, entrusting myself to God, set out for the Thebaid. Sometimes I walked, sometimes I swam by water, and ended my journey in eighteen days. (This was during the high of water, when there are many sick people; I also fell ill.) Coming to John, I found his vestibule locked (later the brethren built a spacious vestibule in front of the saint's cell, in which a hundred people could fit). They locked these porches with a key for a whole week and opened them only on Saturdays and Sundays. And so, having learned why the porch was locked, I waited until Saturday, and then at the second hour of the day I came to the righteous man. I found him sitting by the window, through which he always seemed to converse with visitors. After greeting me, he asked through an interpreter: "Where are you from and why have you come here? It seems that you are from the Evagrian brotherhood?"

While we were talking, the governor of that region, named Alypius, entered. At his approach, the Great One stopped talking to me, and therefore I stepped aside a little, so as not to disturb them. In such a mood I had already decided to depart with contempt for the elder. But the servant of Christ called to him an interpreter named Theodore, and said to him: "Go and say to that brother: 'Do not be faint-hearted; Now I will release the governor and speak with him.'" Then I became convinced that he was a spiritual man and knew everything in advance. Encouraged by this, I waited.

When the governor came out, the saint called me to him and said: "Why are you grieved with me? With what have I offended you, that you have such thoughts that are not characteristic of me, and unseemly for you? Do you not know what is said in the Scriptures: ... do not require the health of a physician, but are sick (Matt. 9:12)? I can always find you whenever I want, and you can find me. Even if I do not give you instructions, so will the other brethren, the other fathers. And this man, who was in the power of the devil because of worldly affairs, had hardly found a free hour, like a slave who had been delivered from a cruel master, and came to me to receive benefit, so it would be strange if I, having left him, were to take care of you, such a man who constantly cares for the salvation of his soul."

I asked him to pray for me and was absolutely convinced that he was definitely a spiritual man. Assuming a gentle appearance and lightly striking me on the left cheek with his right hand, he said: "Many sorrows await you; you have already struggled much with the thought of coming out of the wilderness, you have experienced many fears and conquered, but the demon still disturbs you, presenting you with pious and plausible pretexts; He tempts you with the desire to see your father and persuade your brother and sister to become monks. I will tell you the good news: both of them are saved, because they have renounced the world, and your father will live another seven years. Therefore, remain in your wilderness and do not return to their homeland for them, for it is written: ... let no one lay his hand on the saddle, and turn back in vain, he is ruled in the Kingdom of God (Luke 9:62)." Having received sufficient edification and rebuke from the words of the inspired man, I thanked God that the pretexts that impelled me to leave the wilderness had been removed by the foresight of the holy man.

Then he said to me again with an affectionate look: "Do you want to be a bishop?" I replied that I was already a bishop. "What city?" – asked the saint. I said to him: "I supervise the viands, tables, and earthen bowls; if the wine is sour, I put it aside, if it is good, I drink it; I also supervise the pots, and if there is little salt or any seasoning in them, I immediately add and then eat. This is my bishopric! And gluttony has set me up." The blessed one, smiling, said: "Stop joking! You will be ordained a bishop and will experience many labors and sorrows. If you want to avoid them, do not come out of the wilderness: in the wilderness no one can ordain you as a bishop."

Leaving him, I returned to my amiable wilderness, and all this I told the holy fathers about the blessed and spirit-bearing John. Two months later they went along the river to the holy man and conversed with him. And I, unfortunate, have forgotten his words. After three years I fell ill from an upset liver and stomach, and the brethren sent me from the wilderness to Alexandria, because my illness threatened to turn into a watery one. From Alexandria, the doctors advised me to go to Palestine for a change of air, because the air there is lighter than in our countries. From Palestine I came to Bithynia, and here – I do not know how to say whether it was by human disposition or by the will of the Most High (only God knows) – I was vouchsafed ordination, which is above me. Having taken part in the case of Blessed John (Chrysostom, Archbishop of Constantinople), I was forced to hide in a gloomy cell for eleven months, and here I remembered that the blessed and wonderful man, that is, John of Lycopolis, had predicted to me what had happened now.

This great ascetic of Christ also told me (and by this story, of course, he wanted to inspire me with the determination never to leave the desert) that he had been living in his cell for forty-eight years, and during all this time he had never seen a woman or a coin, nor had anyone seen him eating or drinking.