I praise your desire; You are worthy to begin a letter to you with praise, because when everyone is busy with vain things from which they will not benefit, you collect books and want to learn. Only the God of all things does not need teaching, for He is original and there was no other before Him, and everything else has need of teaching, because it was created and created. The first ranks of angels have the Most High Trinity as their guide, the second are taught from the first, and the third from the second, and so on in order, to the last. The most perfect in knowledge and virtue teach the imperfect in knowledge.

Therefore those who think of themselves as having no need of instructors are afflicted with ignorance, which is the mother of pride, and therefore they do not submit to those who teach them with love. Such people are preceded on the path to perdition for the same illness by demons who have been expelled from their heavenly residence, since they too have rejected their heavenly teachers.

But the subject of teaching should not be words and habits – such teaching is sometimes found even in the worst people – but good qualities of character: carelessness, fearlessness, non-anger and boldness in everything, which makes even words a flame of fire. If it were not so, the Great Teacher would not have said to His disciples: ... learn from me, that I am meek and lowly in heart (Matt. 11:29). Thus, He taught the Apostles not with eloquence, but with a good disposition, and did not grieve anyone except those who hated the teaching and teachers.

Thus, the soul that strives for Christ must either faithfully study what it does not know, or clearly teach others what it has learned. If she does neither, then she hurts with unreason. The beginning of falling away is satiation with instruction and aversion to the teaching, which the soul of the God-loving always hungers for. Farewell and be well, and what is most of all – may God grant you the knowledge of Christ.

About Isidor the Hospitable

First I came to the city of Alexandria, to the second consulship of the great emperor Theodosius (now for his true faith in Christ dwelling with the Angels), and in this city I met a man wondrous in life, adorned with all perfections – in word, and in character, and in knowledge. This was the presbyter Isidore, a pilgrim of the Church of Alexandria. The first years of his youth, they say, he spent in the wilderness in the labors of asceticism. I also saw his cell in Mount Nitria. He was about seventy years old when I came to see him. Having lived another fifteen years, he died in peace.

This holy man did not wear linen clothes until his very death, except for a veil on his head, did not go to the bathhouse, did not touch meat, never ate food until he was full. And yet, by the mercy of God, his body was so full, that all who did not know his life thought that he lived very luxuriously. If I were to tell in detail about each virtue, I would not have enough time to tell it. He was so meek, philanthropic and peace-loving, that his very enemies, whom he had because of his true faith in Christ, respected, one might say, the shadow of this man for his extraordinary kindness. And this holy man had such a great spiritual grace and such a knowledge of the Holy Scriptures and an understanding of the Divine dogmas, that even during the meal, in the hours when he ate with the brethren, as usual, his mind became enraptured and secluded him. When he was asked to tell what happened during this rapture, he said: "I wandered in thought, being raptured by such and such contemplation." I myself often saw him cry during meals. To my question about the cause of his tears, he answered: "It is shameful for me, a rational creature, to eat dumb food; I should be in the paradise of sweetness and there be satiated with incorruptible food, according to the authority given to us by Christ."

In Rome he was known to all the senate and the wives of the nobles from the time when he came there, first with Athanasius the Great, and then with Saint Demetrius the bishop. Although he had great wealth and abundance in the necessities of life, he did not write a will before his death. And to his sisters, the virgins, he left neither money nor belongings, but entrusted them to Christ with these words: "God, who created you, will give you also the necessities of life, as He has given to me." Seventy virgins lived in the same monastery with the sisters.

About Dorotheus

Когда еще в молодости пришел я к нему (Исидору) и просил преподать мне первоначальное наставление в монашеской жизни,– между тем как мне по пылкости возраста нужны были не слова, а труды телесные и изнурение плоти,– он, как искусный укротитель молодых коней, выведши меня в так называемые пустынныекелии верст за пять от города, поручает Дорофею, одному подвижнику Фивейскому, жившему около шестидесяти лет в пещере, и приказывает мне пробыть при нем три года для укрощения страстей моих (он знал, что старец сей ведет самую суровую жизнь), а по истечении трех лет опять возвратиться к нему для дальнейшего духовного наставления. Но я не мог прожить у него трех лет: сильная болезнь заставила меня оставить его раньше определенного срока.

Жизнь его была самая суровая, многотрудная и строгая. Целый день, и в самый зной полуденный, собирая камни в пустыне приморской, он постоянно строил из них келии и потом отдавал их тем, которые сами не могли строить, и таким образом каждый год строил по келии. Однажды я сказал сему святому мужу: "Что ты делаешь, отец, в такой старости убивая свое тело на жару такими трудами?". Он отвечал мне: "Оно убивает меня, а я буду убивать его". Съедал он унций [2] шесть хлеба в день и связочку овощей да выпивал воды несколько. Бог свидетель, не видывал я, чтобы он протянул ноги или лег спать на рогоже или на постели – всю ночь, бывало, сидит и вьет веревки из финиковых ветвей, из которых плел корзины на покупку хлеба себе. Думал я, что, может быть, он при мне только начал вести такую строгую подвижническую жизнь, и тщательно стал расспрашивать у многих учеников его, всю ли жизнь он так подвизается (из них иные жили отдельно друг от друга и сами уже славились добродетелию). Они сказывали мне, что он с юности жил так, никогда не ложился спать, а только разве во время работы или за столом смыкал на несколько минут глаза, так что от дремоты и кусок иногда выпадал у него изо рта. Однажды я понуждал сего святого мужа прилечь немного на рогожу; он огорчился и сказал мне: "Уговори сперва Ангелов, чтобы они уснули когда-нибудь, тогда уговоришь и ревностного подвижника".

Однажды он послал меня часу в девятом на свой колодезь налить кадку, из которой все брали воду. Было уже время обеда. Пришедши к колодцу, увидел я на дне его аспида [3] и, в испуге не начерпавши воды, побежал к нему с криком: "Погибли мы, авва: на дне колодца я видел аспида!". Он усмехнулся скромно, потому что был ко мне весьма внимателен, и, покачивая головою, сказал: "Если бы диаволу вздумалось набросать аспидов, или змей, или других ядовитых гадов во все колодцы и источники водные, ты не стал бы вовсе пить?". Потом, вышедши из келии, он сам налил кадку и первый тотчас испил воды, сотворивши крестное знамение над нею и сказавши: "Где крест, там ничего не может злоба сатаны".

О Потамиене

Блаженный Исидор-странноприимец рассказывал мне, что он, быв у святого и блаженного Антония, слышал от него нечто такое, что стоит записать. Именно: одна прекрасная лицом девица, Потамиена, во время Максимина-гонителя была рабою у какого-то сластолюбца. Господин долго старался обольстить ее различными обещаниями, но не мог. Наконец, пришедши в ярость, он представил ее тогдашнему александрийскому префекту как христианку, которая хулит настоящее правительство и царей за гонения, и обещал ему довольно денег за наказание ее. "Ежели ты,– говорил он,– убедишь ее согласиться на мое желание, то не предавай ее истязанию, а, когда она по-прежнему будет оставаться непреклонною, умори ее в мучениях". "Пусть же,– говорил он,– живая не смеется над моею страстию".