«...Иисус Наставник, помилуй нас!»
Точно, Божии; но ты напиши на скрижалях своего сердца. Хочешь ли знать, что и в этом видна брань завистника, который завидует твоим успехам?
Очень одолжишь, сказав о сем. Ибо много терплю браней от врага.
Слушай.
Говори.
Не без слез выслушивал я, когда ты говорил.
Что такое? Не отопрусь, если говорил.
Ты говаривал: если вымолвлю какое-нибудь слово, но не подтвержу его клятвою; то стыжусь своих речей, как чего-то неполного.
Никакого нет сомнения, что говаривал так.
И чего не достает, сам ты дополнишь к речи. Это есть клятва—худое дополнение. Подлинно страшный пламень!
Но Платон делает вот что. Чтобы не поклясться каким-нибудь богом, из благоговения...
Очень знаю, что скажешь. Был какой-то явор; им одним он клялся; но и тем не прямо. Хотя знал, чем клянется; однако же не присовокуплял: клянусь таким-то явором. Что же это такое? Какая-то тень клятвы, безыменное указание, клятва, и вместе не клятва. Так мудрецы клялись еще чужим гением. А это не что иное значит, как чем-нибудь да поклясться. Но вот чем покончим наш разговор.
Так скоро грозишь оставить меня, не удовлетворив моей жажде.
Если клятва кажется тебе еще чем-то маловажным; не хвалю сего. А если почитаешь ее такою, какова она действительно, т. е. делом весьма ужасным; то отважусь на острое слово, и буду заклинать тебя самою клятвою, бегать клятвы.
Победа на твоей стороне.
О, если это действительно так; прославлю за сие Тебя, Христе мой, чудодействующего и ныне, как чудодействовал Ты прежде! Тогда все мы единогласно воскликнем: аминь, да будет!