Ж. Д. Родившись от Бога, я знаю и чту Бога. А то и благо­честиво, чтобы знать совершенное богопочтение. И если для тебя всего дороже худое; то не справедливее ли будет почитать мне драгоценным лучшее?

Ж. М. У меня матерь—плоть; я тесно сопряжена с телом, и желаю одного—восполнения отторженной плоти.

Ж. Д. У меня отец—Бог; я сопряглась с Богом, и желаю одного—подражания Образу, от Которого проистекла.

Ж. М. Но скажи: как существовал бы человеческий род, если бы не пришло на помощь плотское супружество, удержи­ваемое в должных пределах и Божиим законом и природой?

Ж. Д. Хотя закон и таков, однако же мне должно теперь, отрешившись, поспешать к другой жизни, которая лучше насто­ящей и свободна от уз и тления.

Ж. М. Почему же жизнь девственная появилась так не давно?

Ж. Д. Она была и в древности, но под покровом; просияла же ныне после того, как Божиею Матерью явилась Дева. Ибо ныне и ветхий закон уступит место новому; буква потеряла силу, господствует же Дух

Ж. М. Но без супружеской жизни мог ли быть какой постриженник, или какой праведник?

Ж. Д. Ты очень забавна, когда хочешь уверить, что плоти вступают в союз для произведения на свете добрых. Добрыми, или худыми, образует время. А кто свет, тот не иное что де­лает, как уступает только наглым требованиям плоти. Но смешно думать о себе в страсти, что содействуешь Божьей воле.

Ж. М. Что же ты даровала жизни?

Ж. Д. Желаешь знать?—Ветви.

Ж. М. Чтобы они засохли, или чтобы развеял их ветер. Уступи мне корень, а потом владей ветвями.

Ж. Д. Довольно родиться. Пусть другой трудится для тленья, воспитывает, обучает, и потом вдруг оплакивает, и кого не стало уже на свете, того изображает на стенах, и смотрит на эту бездыханную красоту, на этого недвижимого сына.

Ж. М. И я имею свое благородство.

Ж. Д. А какого ты рода? Кто твой родоначальник? Не знаешь разве, что все из той же персти? Одно только благород­ство—подражанье Богу. А ты владеешь гробами и новыми ука­зами; они вписывают тебя в число благородных, но не делают благородной.

Ж. М. У меня на это есть богатство; оно низлагает врагов, снедает завистью злых, приобретает мне друзей, дает пре­столы и право величаться в обществе.

Ж. Д. А у меня есть нищета; она доставляет мне то, что не имею врагов. Безопаснее же возбуждает состраданье, нежели зависть. И престолы шатки, и друзья по большей части бывают только при времени. Но если они и постоянны; то лучше поко­риться Богу, нежели иметь первенство во всем видимом, или стоять выше всего видимого. Прославляюсь же я в мысленном граде.

Ж. М. Но чем нищему обезопасить жизнь? Где у него стены, двери, боевые орудья, оруженосцы?

Ж. Д. Нужные мне для того, чтобы не украли тела! Оно одно и небольшое рубище составляет все мое имущество. Раз­бойник, или притеснитель, пусть идет к другим. Вор опасен для имеющих что-нибудь. У меня одно богатство — Бог. Если он приобретен мною, никто Его не похитит, хотя возьмет вое прочее. Да и кому только угодно, пусть всякая рука расхи­щает мои пожитки! Никто не живет в такой безопасности, как человек бедный. Богач приносит жертвы «своей мрежи» (Аввак. 1 16), сам у себя «лобзает руку» (Иов. 31, 27), как друга, а не славословит Бога—подателя благ. И наконец, собранное им перейдет в руки чужому, кому бы он не хотел; что говорю: чужому?—даже, можете быть, и врагу, а от врага еще к иному, куда повернется колесо. Но у меня, если умру, со мною пойдет все мною нажитое, ничего не останется ни зависти, ни преврат­ному счастью.

Ж. М. Как хорошо не смотреть в руки соседям, тогда как другие, может быть, и благочестивые, смотрят мне в руки!

Ж. Д. Как хорошо смотреть в руки одному Богу, дает ли Он, или отъемлет отечески; не делать ничего постыдного из желанья приобрести, не подражать кровожадной пиявке, чтобы, одним владея, устремлять мысль на другое, на иное же взирать недобрыми очами, а иное, по крайней мере, воображать в мечтательных надеждах и всегда нищенствовать, желая большего и большего!