Ж. Д. ужели ты одобряешь это? а по мне, за сие-то самое в худо богатство, как учитель пороков. для нас лучше твоих органов псалмопение, которое настраивает душу для мысленного мира. всякого же мира благоуханнее Христос, который за нас истощил себя, чтобы истребить злосмрадие, каким напол­нила меня мертвенность греха. я рукоплещу, когда вижу падение моего убийцы, внушившего мне какое-нибудь худое слово, или дело. У меня есть и пляска; это—восторжение к Богу.

Ж. М. ты, может быть, скажешь еще, что нищета помогает в болезнях, служить лучшим врачевством для тела?

Ж. Д. Этого не скажу; потому что неправда. Лучше пусть будет сказано, что справедливо. Бедный гораздо крепче силами, нежели достаточный. И Бог, уравнивая дары свои, бедным дал крепость сил, а богатым—лекарства. Трудится ли, проливает ли пот бедный?—Этим истощает он в себе излишние веще­ства. Он терпит голод и стужу, в полдень опаляется солнцем, утомляется ходьбою, обременяется ношами, мокнет на дожде, временем принимает простую, а не многосложную пищу, даже и не знает тех обольстительных снедей, какие повара и служители роскоши добывают из земли и моря, чтобы предло­жить мужчинам женскую трапезу. Опухоли, простуды, боль в ногах и в суставах, отяжеление, бледность, расслабление, — вот достояние богатых, вот плоды пресыщенья. Богатые не находят удовольствия и в том, чем обладают; часто ищут, кому бы оставить свое бремя, завидуют здоровым, которые бед­нее их. Эти злополучные счастливцы ничем не пользуются. Зо­лото, дорогие камни, всякие украшенья, разноцветные одежды, блистающие пурпуром живописные изображения на стенах, на потолках и на камнях, которыми выстланы полы; серебро ча­стью скрытое в недрах земли — справедливо заключенное в тех же гробах, откуда оно взято, а частью выставленное на показ и блистающее на пирах; кони, ковры, колесницы, колесничники, псы, ловчие отыскиватели звериных следов; все наслаж­денья для злато господина—чрева, все угодное для гортани, со всего собирающей дань; постельники, придверники, докладчики, усыпители, цветоносны, окропляющие благовоньями, вытирающие тарелки, отведывающие кушанье, производящие тень, наблюдаю­щее мановения; банщики, пробующие горячую воду концами перстов, остриженные по-женски—эта услада глаз,-—вот прина­длежности богатого гроба, писанной персти! А бедный стоит твердо; он, если и падет, не вдруг, изнуренный болезнью или множеством лет, то не причинит никаких хлопот своим друзьям. Он умрет, как лев, рыкая, и мертвый по большей части бывает благолепнее великих богачей. Что еще сказать о презорстве, о гневе, об исступлении, о дерзости, о пьянстве, о необузданном смехе, о срамных речах о пренебрежении Бога, родства, дружбы? Все это не в такой мере бывает в бедных, как в богатых; потому что богатство приносит с собою презорство, а за презорством следует погибель. Но бедный, как всего чаще видим, не поднимает вверх головы, потому что живет в угнетении; особливо, если приходит на помощь страх Божий—этот сильный наставник всякому добру. Сделай же теперь краткий обзор, сличи одно с другим, и назначь той и другой жизни правдивую цену; если не покажется тебе обидою то, что на ряду с тобою становятся бедные, дышать одним воздухом, носят одно имя, думают жить под одной кровлей, плыть на одном корабле. Ты завидуешь добродетельным, а я сожалею о порочных; потому что всего бедственнее быть порочным, хотя и благоуспешен путь текущих к гибельному концу. Ты пре­зираешь нищих, как будто у них другой Бог; но я знаю одну тварь, знаю, что все явимся на один суд. А второе творенье—это добрая нравственность. Ты превозносишься удобствами жизни; а меня уцеломудривает страх. Тебя приводят в изнеможение трудности, а меня облегчает надежда; потому что ничего нет постоянного, но все утекает с продолженьем времени. Ночь полагает конец дню, а день—ночи. Радость сменяется скорбью, а бедствие оканчивается чем-нибудь приятным. А потому и не должно останавливать на сем вниманья, как на чем-то непременном. Ничто не кажется тебе страшным; ты не боишься и самых великих пороков: потому что роскошная жизнь препят­ствуете тебе судить здраво. А мне и малые проступки кажутся достойными слез; потому что грех есть отчуждение от Бога. Как же могу стерпеть, когда утрачиваю Бога? У тебя спокойный сон, удобно лежит ребро с ребром; для тебя приятные снови­денья, — повторения того же, что делалось днем; ты пьешь, играешь в зернь, принимаешь дары, шутишь, смеешься. А у меня большая часть жизни проходит без сна; потому что уснувшего будят труды. Если же и похищу несколько сна; то со слезами. Меня пугают виденья жестокой ночи: суд, Судья неподкупный, трепетное предстояние судилищу, с одной стороны река, клоко­чущая неугасимым огнем, с другой—червь, гложущий вечно, а по средине совесть — этот обвинитель, не нуждающийся в письменных уликах. И Бог тебе в Бога, когда только подает во всем успех: а для меня Он досточтим, хотя посылает и противное. Ибо борьба с несчастьями — для меня спасительное врачевство. Чем сильнее меня угнетают, теме более прибли­жаюсь к Богу; страдания теснее соединяют меня с Богом; это для меня—преследующее воинство врагов, которое заставляет укрыться в стены. У тебя утешителями—дети, жена, друзья, и лишиться их—величайшее для тебя бедствие. А мне и в голод, и в холод, и в скорби, опора и отрада — Бог. Обижай меня, бей, укоряй в подлости рода и нищете, попирай, притесняй; ты не долго будешь наносить мне обиды, а я все терплю для Бога, и к Нему обращаю взоры, простираюсь мыслью в жизнь после­дующую, там упокоеваюсь, но не знаю ничего дольнего, и таким образом удобно избавляюсь от всякой скорби. Что же еще ска­зать? Для тебя, как мне кажется, несносное будет не получить теперь одобрительного голоса. Кто привык всегда одерживать верх, тот не терпит, чтобы брали над ним верх другие. Но мне совершенно равно—и получить и не получить одобрение. Для меня достаточно Бога, хотя бы все прочее присвоит себе другой. Такая высота славы—моя величайшая победа.

 Ж. М. А что, если падут иные и высокие?

 Ж. Д. А что, если падут и со второй степени? Для тех и для других возможно и преуспевать, и падать. Одно равно дру­гому. Но я гораздо худшими почитаю тех, которые падают в превосходнейшей жизни. Столько не терплю пороков. В ком достойнее уважения превосходство, когда одерживает он верх, для того бедственнее падение, когда подвергается оному. Но прошу не ставить в вину самой жизни, если кто очень худ; ибо он уже враг этой жизни. Рассматривай и изведывай в отдельности нравы с одной стороны добрых, а с другой порочных, и ни­сколько не наклоняй весов ни в ту, ни в другую сторону, что было бы не справедливо; но пусть перевешивает, что само по себе имеет более веса. Тогда только узнаешь, какое различие между одною и другою жизнью. Но не сличай лучшего осла с худым конем, и превосходнейшего человека в жизни мирской с самым худым из моих. В таком случае, не спорю, твои ока­жутся совершеннейшими. Но если высокого сравнишь се высоким, и худого с худым; то узнаешь, как велико мое прево­сходство. Заметь и то, что равно во всякое время есть у нас пре­тыкающиеся, но есть также у нас и одерживающие победу. Гово­рить же, что одна ласточка не приносит прекрасной весны, и один седой волос старости. Итак, что скажешь? Даешь голос в мою пользу, или мне проститься с тобой?

С. Даю; и почему же не дать? Тогда разве подумаю предпо­честь дольнюю жизнь твоей жизни, когда, потеряв ум, кого-ни­будь из смертных сравняю с Богом. Но пока не погублю ума, дотоле и этого не сделаю. Идите же. Впрочем лучше жить вам в мире, и между собою, и се великим Богом. И ты, жизнь мирская, должна уступать первенство жизни первенствующей; и ты, жизнь духовная, должна принимать жизнь второстепенную, как сестру. Если не имеешь первенства; ничто не препятствует тебе стоять на втором месте, что также не бесчестно. А чрез это жизнь наша сделается безопасною.

К душе своей

 Чего тебе хочется? Спрашиваю душу свою. Что для тебя важно и что маловажно из высоко ценимого смертными? Проси только чего-либо славного и охотно дам тебе.

Или ты хочешь престолов и начальства — этого кратковременного кичения, чтобы завтра же быть низринутой и смиренно смотреть в землю, между тем, как поднимет вверх голову другой, который был у тебя служителем, и даже, может быть, одним из негодных служителей? Не хочешь ли связать себя браком, предаться нецеломудренным и кратковременным восторгам? Не желаешь ли этой сладостной болезни — заботы о благочадии? Но если твое благочадие назову злочадием, что тогда скажешь? Не хочешь ли греметь словом и собирать вокрут себя зрителей? Или есть у тебя желание торговать законами, толковать их вопреки справедливости, влечь других и самой быть влекомой в беззаконные судилища? Или хочешь потрясать копьем, дышать браннолюбием, домогаться венца за подвиги, испытывать свое мужество в борьбе со зверями? Или желательно тебе заслужить рукоплескание в городе и изваяния из меди? Хочешь ли уловить тень сновидений, мимолетный ветерок, шум стрелы, не оставляющей после себя следа, звук плещущей руки? Для человека умного важно ли то, что ныне есть и чего завтра не будет, чем пользуются и злые, что не сопровождает отходящих из этой жизни? Итак что же? Если не этого желаешь, то чего тебе хочется? Не хочешь ли стать богом — богом, т. е. светоносно служить всевышнему Богу и ликовать с ангелами? Расширь же свои крыла, взвивайся в быстролетном парении, несись в высоту; я очищу тебе крыл а, дам тебе такое учение, которое поднимет тебя вверх, вознесу тебя в эфир, как легкокрылую птицу.

 Скажи и ты, негодная, зловонная плоть! Поскольку я — владычица сопряжена с тобой — пищеваром, то скажи: чего ты хочешь себе, чтобы удержать в себе дыхание? Я должна тебе немногим, хотя стараешься вынудить у меня многое. Хочешь ли иметь стол, благоухающий от мира и излишних поварских ухищрений, слышать восторгающие звуки музыкальных орудий и рукоплесканий, видеть пляски юных отроков, не свойственные мужам, и круженья дев, неблагочинно обнаженных, так как все это учреждают на пиршествах любители студодеяния, чтобы еще более разгорячить вино, омрачающее ум? Если этого хочешь ты от меня, то скорее получишь удавку. Я ненасытным друзьям предлагаю следующее! Пусть сокроет тебя какой-нибудь приют, или сам собой образовавшийся в каменной горе, или, если надобно тебе и потрудиться, дело нескольких часов. Одеждой пусть будет у тебя или верблюжий волос, по уставу праведников, или даже кожа — покров древней наготы. Для ложа бери, что случилось; а трава и древесные ветви да будут у тебя пурпуровой скатертью, неопасной для сопиршественников. И приятно благоухающая трапеза да предлагается у тебя без дальних приготовлений из тех безыскусственных даров, какие дружелюбная земля расточает всякому. А устроив твое помещение, и накормим тебя охотно. Хочешь ты есть? Бери себе хлеб, если случится, даже и житный. А для варенья без меры даем тебе соль и дикий лук — не купленный овощ; другой лучшею приправой пусть будет гол од. Хочешь ли ты пить? Перед тобой струится вода — всегда через край льющаяся чаша, питье, не производящее опьянения, наслаждение, заимствуемое не у виноградной лозы. А если хочешь и пороскошничать, то не пожалеем уксуса. Но тебе и этого будет недостаточно. Ты неутомимо и ненасытно хочешь черпать удовольствие дырявой бочкой. Ищи же себе другого попечителя; а у меня нет досужего времени лелеять своего домашнего врага, который бы уязвил меня, как окостеневшая от стужи и потом в недре моем отогретая змея. Ты хочешь огромных домов, позолоченных потолков, искусных произведений живописи и мозаики, едва не живых изображений, стен, блестящих разными и искусно подобранными цветами? Хочешь пышной одежды, к которой нельзя и притронуться, хочешь богатых перстней и этого убранства, смешного для тех, которые учатся целомудрию, а еще более смешного для меня, который знаю одну внутреннюю красоту?

 Так говорю вам смертным, которые пресмыкаетесь, ищете одного скоропреходящего и ни на что больше не обращаете внимания! А живущим благородно и достойно этой доли, которая во мне от Бога и соединена с бренной моею дебелостью (заметь величавость нищего), предложу вот какую пищу: «Богомудрый! пройди мимо пламенеющего меча, будь делателем божественных растений, цветших разумом, которых лишил меня враг, уловив сластолюбием. Приступи опять к древу вечно пребывающей жизни, а она, как нашел я, есть ведение всевышнего Бога, единого Трисиянного Света, к Которому стремится все». Так скажет сам себе всякий, если он мудр. А кто не захочет сказать, тот напрасно провел жизнь. О если бы еще только напрасно, а не в величайшем зле!

Мысли, написанные четверостишиями

 Я - труд Григориев, и в духовных изречениях сохраняю четверостишный памятник мудрости.

 1. Чему отдашь предпочтение — деятельной или созерцательной жизни? В созерцании могут упражняться совершенные, а в деятельности — многие. Правда, что то и другое и хорошо и вожделенно; но ты к чему способен, к тому и простирайся особенно.