В одной знакомой мне семье был такой случай. Девочка семи лет тяжело болела, высокая температура долго не отступала, врачи не могли поставить диагноз, и родители были на грани отчаяния. И их мама, бабушка девочки, передала слова одного священника: девочка, мол, потому болеет, что вы не исповедуетесь и не причащаетесь, и ваши грехи ложатся на ребенка. Это глубоко тронуло отца и мать, они стали ходить в храм, принесли покаяние, стали причащаться и исправлять свою жизнь. Болезнь отступила. Она была тем попущением Божиим, через которое вся семья воцерковилась.

Люди иногда задаются вопросом: за что страдают дети? Ну ладно — мы, грешные… Это, кстати, один из главных вопросов у Достоевского. Вспомним «Братьев Карамазовых». С точки зрения человеческой справедливости этот вопрос неразрешим. Ответ на него дается только в перспективе вечности, в судьбах Божиих. Федор Михайлович это понял только после смерти собственного сына, когда поехал за утешением в Оптину пустынь и беседовал со старцем Амвросием, а окончательно уразумел духовный смысл невинных страданий лишь перед собственной кончиной.

* * *

Сейчас мне часто приходится бывать в одном из московских детских домов для умственно отсталых детей. Многие из них не встают с постели, от многих как от тяжело больных отказались родители, здесь дети с тяжелыми пороками развития, все они тяжко страдают, хотя многие из них, по блаженству своему, этого и не сознают. В этот дом вступаешь, как на адово дно, но именно здесь можно почувствовать сладость рая сердец, живущих с Богом. Здесь много детей, ходящих в церковь и любящих Господа.

Первое, что сделал Господь после Своей крестной смерти, — Он сошел во ад. Первое, что должен сделать сораспявшийся Богу человек, — сойти вместе с Ним во ад своей собственной жизни и помыслов.

Кто приходит сюда, в этот детский дом, тот остается здесь навсегда.

Ребенок и страдание. Как это осмыслить, как понести?

Побывав в детском доме, уходишь с ощущением, что, может быть, этот мир, который враг рода человеческого стремится превратить в сплошной «диснейленд» с жующими и улыбающимися до ушей, бессмысленно счастливыми роботами, этот падший мир еще держится только потому, что есть дети, которые своими страданиями перевешивают чашу весов нашего безбожия и нераскаянности. Судьбы этих детей раскроются в вечности. Болезни и «ненормальности» суть явления только земной жизни. Если Бог не сотворил смерти, но она вошла в мир через отступление от Него, через грех, то тем более Он не сотворил болезней.

Два с половиной года назад ко мне на исповедь пришла больная девочка лет 12-ти из этого детского дома. Она не могла связать двух слов, крутилась, как волчок, ее ненормальный взгляд, постоянные гримасы, весь вид ее говорил о «неполноценности».

И вот она стала исповедоваться и причащаться каждое воскресенье.

Через год у нее появилась потребность откровения помыслов (кто молится и часто исповедуется, тот знает, что это такое). Девочка стала вести такую внимательную духовную жизнь, о которой не подозревают даже те люди, которые считают себя глубоко верующими и церковными. Она стала молиться Иисусовой молитвой (Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго), бороться с прилогами, прощать обиды, терпеть всё. В течение нескольких месяцев она научилась читать и писать, прошли все признаки дебильности, на лице изобразилась печать духовности. Во всем, что она говорила и делала, было чувство и рассуждение. Когда я ее видел, мое сердце сжималось от греховности и неправды моей собственной жизни.

Потом ее перевели в другой детдом, и мы с ней некоторое время не виделись. Но однажды она приехала ко мне и сказала: «Батюшка, вы за меня не беспокойтесь, я все время с Богом. Он не покидает меня даже во сне…»

Если после этого соберутся все умники мира и представят мне самые точные доказательства того, что Бога нет, я с печалью на них погляжу…

Больные дети принимают на себя подвиг мученичества и юродства ради того, чтобы Господь не до конца прогневался на этот мир, и мы, может быть, благодаря им еще имеем время на покаяние. Но мы, по нашей нераскаянности, по нашей привычке не думать о своих грехах, а винить в них кого-то другого, не чувствуем этого.

И вот — ропот: если, мол, Бог справедлив, то как Он допускает страдание детей?