Что бывает с нами, когда мы открываем наши глаза на жизнь, на мир? Когда мы еще малые дети, над нашей колыбелью склоняются мать, отец; мы видим любовь, видим ласку... Но как скоро, когда мы начинаем различать другие лица, вглядываться в другие очи, воспринимать других людей, нам открывается другой мир: холодный, чуждый, враждебный... Вот чего не должно бы быть в христианском обществе, вот чего не должно бы быть благодаря тому, что есть христиане на земле. Люди, встречающие христианина, должны были бы останавливаться взором, вперять свой взор с изумлением, с вопросом: что я вижу? Я вижу не только человеческие черты, я вижу в них то, чего я не видел никогда: Божественный покой, сияние света, бездонную Божию любовь крестную, Божие сострадание, жалость, радость обо мне, горе обо мне... Встречая общество христиан, люди должны бы, опять-таки, останавливаться мыслью и ставить себе вопрос: что это за люди? Откуда в их среде такой строй, такая любовь? Причем не просто человеческая любовь, но что-то превосходящее разум и воображение...

Вот к чему мы призваны, вот о чем речь идет. В Седьмой день, в день и час человека, человеческого творчества, это является предельным творчеством человека: стать таким человеком, видя которого, люди как бы через прозрачное стекло могли видеть Бога; стать такими, как бывает иногда поверхность озера — тихого, неволнуемого, в котором совершенно отражается небо. Христос о Себе говорил: Кто видел Меня, тот видел Отца... Христос нас зовет к тому, чтобы люди, видя наши добрые дела, прославили Отца нашего, Который на небесах. Но для этого мы должны быть прозрачными; нам надо научиться так говорить, так действовать, так жить, чтобы люди видели наши дела и, однако, относили их не к нам, а к Богу; поняли бы, что мы движимы силой, которая превосходит нас; что через нас льется на них свет, который в нас не родился; что слово истины и правды, которое мы говорим — Божие, не наше, потому что оно не ранит, а исцеляет.

И это делается возможным, только если мы научимся одновременно и созерцательной, и деятельной жизни. Спаситель нам говорит, что мы должны быть в мире, но не от мира сего, как про Себя Он сказал: Приближается князь мира сего — но во Мне нет ничего, что принадлежало бы ему... Он весь был в мире; Он был сплошное творчество; и вместе с этим — неоскверненный; ничто в мире Его не ранило и не осквернило.

Нам часто кажется, что созерцательная и деятельная жизнь несовместимы, потому что о созерцательной жизни мы думаем в образах монастырей, затворов, пустынь, а о деятельной жизни мы думаем в порядке творчества, внедренного в современность. Но если задумываться, если задуматься над Христом и Его апостолами, то делается так ясно, что и созерцание и творчество — одно и то же, являются только двумя выражениями одного и того же опыта Бога. В пятой главе Евангелия от Иоанна, в том отрывке, который читается на похоронах, Спаситель говорит: Якоже слышу сужду, и суд Мой праведен есть, яко не ищу воли Моея, но воли пославшего Мя Отца... Суд, который Я произношу — не Мой суд; это суд Отчий, который Я воспринимаю слухом и провозглашаю устами. И потому он праведен. Он не Мой — он Отчий, провозглашенный в послушании... В другом месте той же главы, и в другой главе Спаситель говорит: Отец Мой доселе делает, и Аз делаю. Он Мне показывает дела, которые Он творит — и Я их творю... Опять-таки: созерцание. Христовы очи вперены в Бога, как и слух Его открыт Отцу. Христос видит, что Бог задумал и что Бог творит — и Он это осуществляет Своим человеческим творчеством. Потому Христовы дела все совершенны, что они являются выражением совершенной Божественной премудрости; слово Христово — это выражение той тайны, которая содержится в извечном молчании Бога; дела Христовы — это осуществление Божественного замысла. И потому только Он может их совершать, что Он весь есть слух и весь есть взор; Он вглядывается и вслушивается в глубины Божии, и из этих глубин Он выносит слово и износит дело.

Нам тоже Он повелел творить, совершать дела, которые Он совершал; мы тоже призваны к подобному, к такому же, как Он, творчеству; и оно возможно, только если мы достаточно — пусть и несовершенно — погружены в молитвы, в Бога; если наш слух открыт Богу; если наша воля Ему предоставлена; если мы отдали себя Ему, чтобы через нас лилась на этот мир Его любовь, изливала сострадание сила жизни. Но для этого опять-таки с нас требуется подвиг; прозрачность, которая позволила бы Божественному свету проливаться через нас и достигать других, гибкость, которая позволила бы Божьей воле осуществиться через нас в жизни, нам не даны, мы должны их искать. Мы должны искать той чистоты разума, той чистоты сердца, той всецелой чистоты, которую Отцы называют целомудрием, которая позволила бы свету и теплу Божию проливаться через нас, так, чтобы мы сами оставались как бы незамеченными — как окно, через которое льется свет. Мы должны научиться творить Божью волю наперекор своей воле, несмотря на наше непонимание, недоумения, для того чтобы сломилось в нас своеволие, для того чтобы гибкой стала наша воля, для того, чтобы Божественный замысел мог осуществиться и через нас. Апостол Павел говорит: Сила Божия в немощи совершается... Как бы ни были мы хрупки, слабы, бессильны, если только мы отдаемся в руку Божию, Его сила через нас может совершиться.

Но слабость, о которой говорит апостол Павел, это не обычная наша слабость, ее нельзя выразить, как мы часто выражаем свою обычную слабость: нет у меня сил, нет вдохновения, нет дерзания — не могу... Слабость о которой говорит апостол Павел, — другая; она заключается в том, чтобы понять раз и навсегда, что Божье дело человеческой силой все равно не осуществить.

И тогда созерцание и деятельность сольются в одно, тогда мы поймем, почему Христос и Его апостолы были так постоянно действенны и деятельны, и вместе с этим не отрывались от созерцания. Творить волю Божию заключается раньше всего в том, чтобы учиться у Христа как жить, как говорить, что делать, заключается в том, чтобы идти тем путем, который отцы называли “евангельский путь”, путем заповедей, превосходя наш опыт, предвосхищая понимание, принимая как бы на веру слово Божие.

Здесь оно начинается; оно сочетается с отказом от себя. Христос нам говорит: Если кто хочет Мне последовать — да отвержется себя, да возьмет крест свой и да грядет по Мне... Если мы хотим осуществить что бы то ни было, мы должны начать с того, чтобы сказать: от себя я отрекаюсь; я себе больше не интересен, не дорог; мне дорого нечто другое, и весь мой интерес в чем-то или в ком-то ином: во Христе... И тогда мы обнаруживаем, что столько в нас есть разрушающих, перечащих этому нашему желанию сил. Крест был орудием смерти; в нас все эти силы, противоречащие воле Божией, являются орудием смерти, умерщвления, разрушения. Вот этот крест является действительно крестом жизни: принять на свои плечи все то, что в нас есть разрушительного, мертвого, и нести, пока не удастся умереть и воскреснуть — и последовать за Христом; последовать за Христом через все извилины нашей жизни, которые нам показаны в евангельском рассказе, от зачатия Христова и до смерти Его, ставить себе постоянно вопрос на этой линии жизни: где я нахожусь? Кто я среди тех, кого встречал Христос? Где мое место в этом рассказе?..

И дальше: если через этот путь мы сроднимся со Христом достаточно — пойти с Ним в Гефсиманский сад; хотя бы даже как те три апостола, которые в него были допущены и не нашли силы в себе один час бодрствовать с Ним; а лучше — как святые научились: силой Божией бдеть со Христом в этом мраке и ужасе Гефсимании. И если Господь еще поведет дальше с Собой — то на крест, и м.б., даже в этот страшный опыт богооставленности... Но начнем с того, с чего мы должны начать, без чего нет пути: отречься от себя, взять крест, выбрать Христа против себя, выбрать крест против отдыха, с тем, чтобы стать людьми, каких Себе избрал Господь, которые в этот седьмой день — который является всей жизнью, всей историей мира — могли бы со Христом творить дело исцеления и обновления мира, зная, что это исцеление и обновление уже пришли, что воскресение уже торжествует и поэтому мы знаем, куда мы идем и куда мы других можем вести.

Беседа на приходском великопостном говении, 1975 (часть 2) Митрополит Сурожский Антоний

БЕСЕДА НА ПРИХОДСКОМ ВЕЛИКОПОСТНОМ ГОВЕНИИ