И я бы сказал, что с Богом гораздо проще жить, чем с людьми, потому что Он гораздо понятливее. У меня был племянник, который жил у нас. Помню, мальчуган загонялся за день, вечером приполз к своей постели, посмотрел грустно на бабушку и сказал: “Я слишком устал, чтобы молиться!” Потом посмотрел на икону, послал воздушный поцелуй и сказал: “Спокойной ночи!” — и заснул тут же. И я уверен, что этот поцелуй мальчугана из глубины его усталости был гораздо реальнее, чем если бы он из себя вымучил какую-нибудь молитву.

        И с нами то же самое. Мы можем сказать: “Господи, я так устал — не только телом, но и голова не варит; но я знаю, что я Тебя люблю, хотя этой любви не могу сейчас ощутить; я знаю, что я в Тебя верю, хотя сейчас я не ощущаю ничего ровно, кроме боли в ногах и в спине”. И я думаю, можно перекреститься и сказать: “Я в этой пустоте ложусь спать — и Бог меня хранит”.

        Как-то отец Афанасий меня спросил: “Ты много молишься?” — “Ну, в общем, много”. —“И тебе это очень приятно?” — “Да, я это люблю”. — “А если не сможешь помолится — тебе не по себе?” — “Да, не по себе”. — “Так значит, ты не на Бога надеешься, а на свою молитву! Ты с Ним как бы в договор вступаешь: я столько-то помолюсь, а когда лягу спать, уж Ты за мной смотри!” Я задумался, говорю: “Да, правда! А что же мне делать?” — “А вот тебе послушание: перестань молится на полгода. Перед тем как лечь спать, перекрестись и скажи: Господи! Молитвами тех, кто меня любит — спаси меня!.. И ложись спать и подумай: кто же есть на свете, кто меня достаточно любит, чтобы мне и молиться не надо было? И тут вспоминается один, другой человек, чье-то лицо всплывет, имя всплывет. И каждый раз, когда всплывет лицо или имя такого человека, который — ты уверен — так тебя любит, что тебе даже и молиться незачем, потому что он за тебя молится, и ты, защищенный им, как за каменной стеной стоишь, скажи мысленно: Спасибо тебе за это! А если немножко согреется сердце, скажи: Господи, благослови его за это!.. И когда заснешь — засыпай с этим”.

        Есть еще другое. Я говорил о том, что как читать Евангелие и как стараться жить по нему. Но можно также и молиться по нему. То есть, когда в голове ничего нет, в теле ничего нет, можно раскрыть Евангелие, прочесть две или три строчки и сказать: вот сейчас со мной Спаситель Христос разговаривал, — что я Ему на это отвечу? Может быть, отвечу: “Спасибо, что Ты со мной поговорил: спокойной ночи!” А может быть, я скажу: “Ах, как я Тебе благодарен за то, что Ты мне это сегодня сказал: это же озаряет целый ряд событий, которые происходили!” Или скажу: “Господи, прости! положи эти слова мне на сердце, чтобы я их не потерял, но сейчас я никак не могу отозваться…” — и довольно. И мне кажется, что если с Богом жить попроще, то это плодотворнее, чем из себя выжимать что-то. Это не значит, что надо лениво жить, это не значит, что каждый раз, когда немножко устал, можно сказать: “Ох, я сегодня молиться не буду, читать Евангелие не буду...” Но можно сказать: “Да, я сейчас устал, но от молитвы я немножко оживу; я возьму молитвенник и посмотрю: вот здесь молитва, написанная Иоанном Златоустом, Василием Великим, святым Марком, Симеоном Метафрастом. Раньше чем помолиться, я ему скажу: отец Иоанн, отец Василий! Я сейчас буду читать твою молитву; в ней ты заключил весь твой опыт Бога, себя самого, путей твоих и путей Божиих. Я многого не понимаю и не пойму; но я прочту эти слова с тем, чтобы они упали в мою душу, как семя падает в землю. Это все, что я могу сделать, а ты помолись со мной! Принеси собственную молитву, которая для тебя была жизнью, правдой, реальностью, — принеси ее Богу и благослови меня”. И так можно перейти на другую молитву, поговорить с другим святым, чтобы он помолился с нами, или за нас, а его слова просто послушать: вот как святой молится Богу, вот как он воспринимает Бога, вот как он себя воспринимает: он такой святой — а кается!.. Вот и все.

        И я думаю, что нам надо всегда помнить, что мы не можем судить о своем собственном состоянии; мы можем только это состояние принять как факт и в нем действовать согласно с тем, что мы знаем об этом состоянии. Скажем, говоря не о молитве, а просто об обыкновенной жизни: я по себе знаю, что иногда у меня голова работает, воля крепка, сердце отзывчиво, — я могу тогда писать письма. В другие моменты у меня есть доля пустоты, но я достаточно восприимчив, чтобы почитать немножко и отозваться. Бывают другие моменты, когда и душой, и телом или чем угодно я устал и чувствую, что не могу ни сердцем, ни головой ничего особенного делать, потому что без сердца и без какой-то сосредоточенности ума письма ведь не напишешь. Но тогда я могу убирать свою комнату, мыть пол, даже вымыть стены, или что-то другое сделать; и это тоже нужно, тоже полезно. И можно сказать: “Господи, благослови! Я сейчас буду этим заниматься; это часть какого-то созидания гармонии вокруг”. А иногда бывает, что и этого не можешь, и говоришь: “Господи! Благослови меня лечь и поспать!”—- и ложись и спи, и Бог тебя будет хранить.

Что может нам помочь вырасти в собственную меру в данную минуту? Мы, в общем, отлыниваем, или, наоборот, берем слишком большую ношу...

        Я думаю, надо признаться в том, что мы все в какой-то мере лукавим, что в нас нет такой абсолютной правдивости, которая нам давала бы себя видеть, как Бог нас видит; да и помимо лукавства, у нас есть просто какая-то доля близорукости: даже не ослепленности, а просто близорукости. Мы умеем различать вещи только по сравнению с чем-нибудь: свет от тьмы и разные градации света, потому что существуют эти две крайности. Поэтому надо навсегда запомнить, что всякий раз, когда мы захотим что-то делать, наш поступок будет несовершенен; единственное, что мы можем: в пределах наших сил и честности (но изо всех сил и со всей доступной нам честностью) продумать, как поступать, что сказать — и действовать соответственно, не воображая, что мы сделаем что-нибудь абсолютное, но каждый раз приближаясь, сколько возможно, к идеальному поступку. Иногда мы поступаем идеально, — большей частью нечаянно. Может быть, один раз в жизни мы сможем совершить такой поступок, который нас всю жизнь радует: не потому что он великий поступок, а потому что в нем была сосредоточена вся правда, на которую мы были способны в ту минуту. Через десять лет, может быть, подобный поступок нельзя было бы так оценивать, потому что это был бы младенческий поступок, совершаемый взрослым человеком; но тогда он был полной мерой того, что мы могли сделать. Святой Феодор Студит в одном из своих наставлений говорит, что не надо себе ставить вопрос о том, на какой ступени совершенства или несовершенства ты стоишь, потому что в тот момент, когда ты двинулся с одной ступени на другую, ты себя видишь по-иному. Так же как когда поднимаешься в гору: стоя у подножья, видишь одно, когда поднимаешься выше, видишь другое, и еще другое, и еще другое; кругозор меняется, и то, что казалось громадным, когда ты стоял рядом, кажется очень маленьким с верхушки горы.

И поэтому окончательное суждение о себе: где я стою, в каком соотношении с Богом я стою — невозможно произнести. Можно только сказать: в данную минуту я могу сказать, что настолько я поступаю по совести, правдиво, настолько — нет, я знаю, что не поступаю ни искренне, ни правдиво: а почему? Тут надо всегда ставить вопрос “почему?”: по трусости ли, по лени, по каким-то другим соображениям, или потому что я еще не дорос? Но не надо спешить говорить, что я не дорос, потому что очень легко сказать: “завтра, завтра я дорасту!” Надо просто двигаться вперед. Знаете, есть письмо Тихона Задонского молодому священнику, где он советует: Помни, и напоминай своим прихожанам, что в Царство Божие идут не от победы к победе, а чаще всего от поражения к поражению; но те доходят, которые после каждого поражения, вместо того чтобы садиться и оплакивать его, встряхиваются и идут дальше... И я думаю, что это нам надо помнить. Поступил неправильно, — скажи: “Господи! Прости, я виноват” — и иди дальше. А по дороге поставь себе вопрос о том, как же это могло случиться, и чему-то научись из этого опыта. Когда еще раз упадешь, если слишком крепко задуматься над тем, что было, то можно и в яму попасть. Но — вставай и иди, вставай и иди!

Что у тебя нет чувства, что Христос рядом с тобой, вовсе не значит, что Его тут нет. Я был в Индии в 1961 году и слышал разговор между индусской матерью и маленьким ребенком, который говорил: “Как же так — ты мне говоришь, что Бог везде, а я ничего не вижу, не слышу?” И она ему ответила: “Помнишь, как мы с тобой играли в прятки. Я спряталась за деревом и говорила: “Ау!” — а ты искал и говорил: “Где же ты? Тебя нет!” — только потому, что ты меня не видел”.

И в том же порядке есть рассказ из жизни святого Антония Великого о том, как он отчаянно боролся с искушениями и дошел до полного изнеможения, лежит на голой земле, все силы душевные и телесные вышли. И вдруг перед ним встает Христос; и, не в состоянии даже встать и поклониться Ему, Антоний говорит: “Где же Ты был, Господи, когда я так боролся?!” И Спаситель ему отвечает: “Я невидимо стоял рядом с тобой, готовый тебе помочь, если бы ты сдался искушению”. Бог нам очень много дает, а потом нам говорит: “Я с тобой всю дорогу до сих пор шел; хватит ли теперь у тебя верности поступать согласно тому, что ты обо Мне знаешь и о нашем отношении знаешь, если даже не чувствуешь, что Я где-то рядом?” И тогда можно сказать: “Да, Господи! Даже если бы я не ощущал Твоего присутствия, все равно, я знаю Тебя, и поэтому я буду жить согласно с тем знанием, которое у меня уже есть; а когда Тебе будет угодно мне явить Свое присутствие, я с радостью на это отзовусь...”

Как быть с детьми: что мы можем им дать, если сами хромаем на обе ноги, — они же это видят!..

Я думаю, в том, что надо идти по тому или другому пути, человека убеждает не обязательно пример совершенства, а пример того, кто с решимостью борется и идет дальше. Есть книга французского писателя Жоржа Бернаноса “Дневник сельского священника”. И там такой эпизод. Молодой священник назначен на приход и изо всех сил хочет творить добро, и у него ничего не получается, потому что у него никаких сил нет; впоследствии оказывается, что у него рак, от которого он и умирает. Но он борется, борется, борется, и все не может, все не получается. Как-то молодой офицер его встречает на дороге и предлагает подвезти его на мотоцикле. И по дороге этот офицер ему говорит: “Нас так поражает в вас молитвенный дух, который в вас живет”. Молодой священник с отчаянием ему возражает: “Да молитвы-то у меня нет! Я всю жизнь кричу к Богу, рвусь к Нему и не могу пробиться”... И офицер отвечает: “Вот это-то нас и поражает в вас”. Потому что, если бы у него была просто пламенная молитва, которая текла бы, как река, вероятно, люди смотрели бы и говорили: “Ну, счастливый человек, это у него удается”. А этот человек всем своим существом был устремлен к Богу, и эта волна, поднимаясь, разбивалась, как об утес, о его умирающее тело.

И я думаю, что если люди вокруг нас видят, что мы искренне боремся, хотя нам и не удается ничего, они могут поверить в то, куда мы устремлены. Если они не видят этого, если они видят, что мы никуда не устремляемся или что у нас это все удается самотеком, они могут поставить вопрос: а реально ли это, не фантазия ли это? Поэтому лучше не стремиться быть примером кому бы то ни было, т.е. не стараться показать: “Я такой замечательный, ты посмотри на меня и поступай так же”. Но если мы боремся, остаемся устремленными, через все неудачи продолжаем “встань и иди, встань и иди”, то этот пример борьбы важнее для тех, кто его видит, чем успех