Да дарует, братие, и нам Господь — избыточествовать в уповании, чтоб имея его, мы могли с большим дерзновением действовать (2Кор.3.12) и тщание сие являть, опять, к извещению упования даже о конца (Евр.6.11), «да тако наследницы будем жизни вечныя» (Тит.3.7). Аминь.

1864 г.

35. Слово на коронацию (Что означает венчание царя – царское помазание? Хранение, возвышение и укрепление добрых расположений, составляющих истинную и благонадежную общественную жизнь, есть главное и всегдашнее наше дело)

Торжественнейшее и священнейшее совершаем мы ныне празднество. Многознаменательными, хотя немногими словами, означается оно в нашей Церкви: оно есть Священное Помазание в означение, что Государь Император, от Бога получающий власть, приемлет от Него и дар правления, и что вместе с тем, как», наместник Божий, становится неприкосновенным и как бы недосязаемым для прочих членов царства; оно есть венчание в ознаменование, что Божественное Помазание, сходящее на главу Царственную, или освящает, или извлекает из нее венец доброты — сонм добродетелей и сил духа Царственных; оно есть венчание на царство в ознаменование, что венец, как цвет в растении, развивается из духа самого царства, соплетается из сердечных расположений самого народа. Таким образом, в венчании Царя видим и свидетельство о совершенстве народной жизни, и печать благословения Божия, и явление Царственных добродетелей. Ныне мы благодарим Щедрого Господа за благодать Его, ниспосланную на нас в Царе. Этим благодарственным возношением ума и сердца к Богу, с одной стороны отдаем должную дань Царскому величию, а с другой — возгреваем тот в себе дух, которым держатся над народом Царственные венцы, или по которому у народа всегда есть глава, венчанная Царским венцом.

И это последнее есть первое и главное наше дело не в настоящий только день, но на всякий день и на всякий час. Садовник радуется, когда видит цвет на дереве, однако ж никогда не удовлетворяется сим одним, а всегда желает еще, чтоб цвет сей родился и в следующий год, и в заследующий, и так далее, чтоб ему самому не видать прекращения сего цветения. Так и народ радуется, что Господь благословил его Царем, но вместе не может удержать и не обнаружить желания, чтоб, если уж по законам естества нельзя пребыть одному Венчанному целые веки, то само венчание никогда не прекращалось бы в нем, пока положено быть временным изменениям на земле. Но для сего еще прежде он должен возжелать сохранить в себе добрую народную или государственную жизнь. Пока есть жизнь, есть тело живое, есть и глава, которую венчать можно, подобно тому, опять, как в растении цвет будет показываться каждую весну, пока цела растительная жизнь. Вот почему хранение, возвышение и укрепление добрых расположений составляющих истинную и благонадежную общественную жизнь, есть главное и всегдашнее наше дело.

Желаем ли узнать, в чем состоит и в чем обнаруживается сия жизнь, обратимся к живому какому‑нибудь существу и необходимое для его жизни применим к народу; тогда ясно откроется, что есть и без чего не может стоять жизнь народная.

Признаки жизни, а вместе и необходимые для живого тела потребности суть: питание, движение и чувствование. Без питания нечем поддерживаться жизни, без движения застаиваются и портятся соки, без чувствования жизнь как будто усыплена и заморена. Тело без чувства, движения и питания есть мертвое тело. Должно быть нечто и в народе, соответствующее сим трем действиям живой силы, чтоб и о нем можно было сказать, что он живет.

Питание представляет несколько действии, очень поучительных в настоящем случае. Мы возьмем только замечательнейшие. Питание производится несколькими органами; каждый из них принимает общее дело от одного и, совершив над ним что должно, передает другому, тот — третьему и так до окончания; и хотя все они равно трудятся, ни один, однако ж, не трудится собственно для себя, а весь труд свой посвящает пользам всего тела. Не образ ли это той самоотверженной общительности, по которой ни один член общества не считает собственностию исключительно своею ничего, что имеет, ни даже своих сил и трудов, а все свое, даже и себя самого — предает отечеству, постоянно чувствуя себя обязательным ему, как бы таким должником, который сколько ни оплачивается, не может оплатиться во всю свою жизнь. И вот первый признак и первое условие жизни народной. С таким чувством всякий имеющий есть проводник имущества к не имеющему, всякий сильный есть подпора слабого, всякий мудрый есть руководитель для не мудрого. А при этом не только подкрепляется и делается благонадежнейшим живой союз братства в обществе, но и все тело общества некоторым образом животворится и получает особенную стройность, при коей не разрастается слишком один член и не истощается другой, а все развиваются в благообразной соразмерности. Истинный сын отечества! Будь по примеру Иова око слепым, ноги хромым, отец немощным (Иов.29,15–16), и ты со своей стороны внесешь не неприличную свою дань в хранилище народной жизни и хотя бесконечно малою частию поможешь долее пробыть ей на чреде бытия.

Принимая в себя чуждую пищу, все новую и новую, и уподобляя ее себе, тело хранит, однако ж, постоянно неизменным свой природный образ и характер при всех изменениях. Не так ли надлежит действовать и народу, чтоб сохранить жизнь свою в собственном ее виде? Не надлежит ли и ему, когда уж необходимо входить ему в сношения с другими и видеть там чуждое для себя, и не видеть только, но и усвоять иногда себе, — не надлежит ли ему делать это с мудрою разборчивостию, не все перенимая, что видит, а только что находит сообразным со своим духом и значением, и это притом не в том виде, как оно есть у других, а в другом, измененном и уподобленном себе? Если и одном человеку вменяется в честь то, что он при всех превратностях жизни всегда удерживает один характер, то не более ли славы целому народу, когда он являет себя собою во все времена и пред всеми? Если и для частного человека унизительно рабски подражать другому, увлекаясь, как роком, его силою, то что за народ, который свое природное рад заменять, или, по крайней мере, пестрить чужим? Не видимо ли он теряет себя и поглощается другими? Что сказать об одежде, которая по цвету и по покрову принадлежит разным чинам или народам? Или что сказать о животном, у которого одна часть из класса пресмыкающихся, другая — из четвероногих, третья еще из какого‑нибудь? — Это урод! На него походит и тот народ, который, оставляя свое, усвояет чужое. Он теряет себя, исчезает в массе человечества и как бы перестает жить. Вот и второй признак и условие жизни народной — хранить свой природный характер, не обольщаясь ничем чужим.

Что движется само от себя по внутреннему своему побуждению, то живет, и потому даже живет, что движется: движение развивает и укрепляет жизненные силы. Не видно ли, что, если применить это к народу, надобно обязать его к мужеству? Движение обнаруживается в напряжении мышц для противодействия приходящему отвне впечатлению; но таково же и мужество: потому одно из них указывает на другое. Впрочем, и по одним высоким плодам мужества добрый сын отечества не замедлит воодушевить себя сим чувством. Оно есть возвышеннейшее состояние нашего духа, возбуждение не одной какой‑либо силы, но всех сил существа нашего. Бодро восстает оно против насилий совне и тем ограждает, можно сказать, корень своей жизни от всякого повреждения, весело встречает труды Для у совершения себя внутреннего, не знает неприятностей и болезненных неудовольствий, для Него нет бремени неудобоносимого.

Не видно ли, что малодушие есть плод истощения сил, болезненная старость, преддверие смерти, а мужество — игра жизни, признак крепости сил, юношеской бодрости? Народу можно сказать: будь мужествен, чтоб жить, или, если он уже доказал свое мужество: ты жив, потому что мужествен; а ты близок к концу, малодушный, и час смерти твоей недалек. Вот и еще свидетельство и потребность к жизни народной.

Живое тело чувствует, когда что прикасается к нему, чувствует удовольствие, когда прикосновение производит приятное раздражение, и неудовольствие, когда оно неприятно; и притом так, что, хотя изменение собственно происходит в одном члене, например боль в голове, чувствует его, однако же, все тело, как будто вестники какие от пораженного члена проходят по всем другим членам и возбуждают в них сочувствие — и вот еще признак и условие жизни народной!

Нет там непреодолимых трудностей, нет не вознаградимых потерь, нет разрушительных бед, ибо как яма под водою, как бы велика ни была, наполняется водою тотчас, не производя, однако ж, в самой воде никакого ущерба, так всякая нужда государства поглощается, так сказать, полнотою жизни государственной.