31) Первым не малым признаком того, что душа человеческая разумна, служит отличение ее от бессловесных; ибо по естественной привычке называем их бессловесными по тому самому, что род человеческий разумен. А потом не маловажным будет доказательством и то, что один человек рассуждает о находящемся вне его, мысленно представляет и то, чего нет перед ним, и опять рассуждает и обсуживает, чтобы из обдуманного избрать лучшее. Бессловесные видят то одно, что перед ними, стремятся к тому одному, что у них перед глазами, хотя бы впоследствии был от того им вред; но человек стремится не к видимому, а напротив того, видимое глазами обсуживает рассудком; не редко, устремившись уже, рассудком бывает удержан, и что им обдумано, обсуживает снова. И всякий, если только он — друг истины, сознает, что ум человеческий не одно и тоже с телесными чувствами; а потому, как нечто иное, бывает судиею самых чувств; и если чувства чем предзаняты, то ум обсуживает и припоминает это, и указывает чувствам лучшее. Дело глаза — видеть только, ушей — слышать, уст — вкушать, ноздрей — принимать в себя запах, рук — касаться; но рассудить, что должно видеть и слышать, до чего должно касаться, что вкушать и обонять, — не дело уже чувств; судят же об этом душа и ум ее. Рука может, конечно, взяться и за меч, уста могут вкусить и яд, но они не знают, что это вредно, если не произнесет о том суда ум. И это (чтоб видеть нам дело в подобии) походит на хорошо настроенную лиру и на сведущего музыканта, у которого она в руках. Каждая струна на лире имеет свой звук, то густый, то тонкий, то средний, то пронзительный, то какой-нибудь другой; но судить о согласии звуков и распознать стройный их лад невозможно без знатока; ибо тогда только оказывается в них согласие и правильный лад, когда держащий в руках лиру ударит по струнам, и мерно коснется каждой. Подобно этому, поелику и чувства в теле настроены как лира, когда управляет ими сведущий ум, тогда душа рассуждает и знает, что делать и как поступать. Но это свойственно только людям, и это-то есть разумность человеческой души, пользуясь которою отличается она от бессловесных, и доказывает о себе, что она действительно не одно и тоже с видимым в теле. Тело часто лежит на земле, а человек представляет и созерцает, что на небе. Тело часто покоится, безмолвствует и сидит, а человек — внутренно в движении, и созерцает, что вне его, переселяясь и переходя из страны в страну, встречаясь с знакомыми, не редко предугадывая и предузнавая по этому дела свои на другой день. Что же это иное, как не разумная душа, которая в человеке размышляет, и представляет, что выше его?

32) А для тех, которые дошли даже до бесстыдства неразумности, строгим доказательством послужит и следующее. Тело по природе смертно; почему же человек размышляет о бессмертии, и не редко, из любви к добродетели, сам на себя навлекает смерть? Или, тело — временно; почему же человек представляет себе вечное, и поэтому пренебрегает тем, что у него под ногами, вожделевает же вечного? Тело само о себе не помыслит ничего подобного; оно не помыслило бы и о том, что вне его; потому что оно смертно и временно. Необходимо же быть чему-либо другому, что помышляло бы о противоположном и не-естественном телу. Итак, что же это опять будет, как не душа разумная и бессмертная? Не со-вне, но внутри в теле, как музыкант на лире, производит она совершеннейшие звуки. Опять, глазу естественно смотреть, и слуху —

Тело не само себя движет, но приводится в движение и движется другим, как и конь не сам себя впрягает, но понуждает его владеющий им. Посему-то и даются людям законы — делать доброе и отвращаться порока; для безсловесных же, лишенных разумности и мышления, и худое остается невнятным и неразличимым. Итак, думаю, сказанным доселе доказано, что в людях есть разумная душа.

33) Но в церковном учении, для убеждения в том, что не должно быть идолам, необходимо знать, что душа и бессмертна. Познание же об этом всего более облегчается для нас познанием тела и различением души от тела. Ибо если в слове нашем доказано, что душа — не одно и тоже с телом, тело же по природе смертно; то необходимо душе быть бессмертною по тому самому, что она не подобна телу. И опять, если, по доказанному, душа движет тело, а сама ничем другим не приводится в движение; то следует из этого, что душа самодвижна, и, по сложении с себя тела в землю, опять будет сама себя приводить в движение. Ибо не душа подвергается смерти, умирает же тело, вследствие разлучения с ним души. Посему, если бы душа приводима была в движение телом, то по разлучении с движущим ей следовало бы умереть. А если душа движет и тело, то тем паче необходимо ей приводить в движение и себя. Приводя же себя в движение, по необходимости будет она жить и по смерти тела; потому что движение души не иное что есть, как жизнь ее; как, без сомнения, и о теле говорим, что тогда оно живет, когда движется, и тогда бывает смерть его, когда прекращается в нем движение. Но это яснее можно видеть из душевной деятельности, пока душа еще в теле.

И помышляет и мудрствует она о бессмертном и вечном, потому что сама бессмертна. Как телесные чувства, поелику тело смертно, видят смертное; так душе, созерцающей бессмертное и помышляющей о бессмертном, необходимо и самой быть бессмертною, и жить вечно. Ибо понятия и созерцания бессмертия никогда не оставят ее, пребывая в ней и служа как бы подгнетом к поддержанию бессмертия. Посему-то душа имеет понятие и о созерцании Бога, и сама для себя делается путем, не со-вне заимствуя, но в себе самой почерпая ведение и разумение о Боге Слове.

34) А поэтому утверждаем (о чем говорено уже было и прежде), что язычники, как отреклись от Бога и кланяются вещам неодушевленным, так, думая о себе, что нет в них разумной души, и причисляя себя к безсловесным, в этом самом несут наказание за свое безумие. И потому, как неодушевленные, благоговея пред вещами неодушевленными, достойны они сострадания и руководства. Если же уверены они (как и в праве быть уверенными), что есть в них душа, и имеют высокое понятие о своей разумности; то для чего, как бы не имея души, отваживаются поступать вопреки разуму, не мудрствуют, как должно мудрствовать, но ставят себя выше и Божества? Ибо сами имея бессмертную и невидимую ими душу, уподобляют Бога вещам видимым и смертным. Или почему, как отступили от Бога, так паки не прибегнут к Нему? Как отвратились они мыслию от Бога, и не-сущее стали представлять себе богами, так могут возвыситься умом души своей, и снова обратиться к Богу. Обратиться же к Богу будет для них возможно, если свергнут с себя скверну всякого вожделения, в какую облеклись, и в такой мере омоются, что отринут все чуждое душе и в нее привзошедшее, представят же ее чистою от всяких примесей, какою была она сотворена; и таким образом прийдут в состояние созерцать в ней Отчее Слово, по Которому сотворены в начале. Ибо создана душа по образу и подобию Божию, как дает разуметь об этом божественное Писание, говоря от лица Божия: сотворим человека по образу Нашему и по подобию (Быт. 1, 26).

Посему, когда душа слагает с себя всю излившуюся на нее скверну греха, и соблюдает в себе один чистый образ, тогда (чему и быть следует) с просветлением его, как в зеркале, созерцает в нем Отчий образ — Слово, и в Слове уразумевает Отца, Которого образ есть Спаситель. Или, если учение души недостаточно, потому что ум ее омрачается внешним, и не видит она лучшего; то ведение о Боге можно также заимствовать от видимого; потому что тварь порядком и стройностию, как бы письменами, дает уразуметь и возвещает своего Владыку и Творца.

35) Бог благ, человеколюбив, благопопечителен о сотворенных Им душах; и поелику по естеству Он невидим и непостижим, превыше всякой сотворенной сущности, а род человеческий, произшедший из ничего, не достиг бы ведения о Нем несотворенном; то посему-то самому и привел Он тварь Словом Своим в такое устройство, чтобы Его, невидимого по естеству, могли познавать люди хотя из дел. Ибо из дел не редко познается и такой художник, которого мы не видали. Говорят, на-пример, о ваятеле Фидие, что произведения его соразмерностию и взаимною соответственностию частей показывают в себе Фидия, хотя и нет его пред зрителями. Так и из порядка в мире можно познавать Творца и Создателя его, Бога, хотя и невидим Он телесным очам. Никто не смеет сказать, будто бы Бог во вред нам употребил невидимость естества Своего, и оставил Себя совершенно непознаваемым для людей. Напротив того, по сказанному выше, в такое устройство привел Он тварь, что, хотя невидим по естеству, однако же познается из дел. И не от себя говорю это. но так научен я Богословами; и один из них, Павел, пишет к римлянам: невидимая бо Его от создания мира творенми помышляема видима суть(Рим. 1, 20), и с дерзновением говорит ликаонянам: и мы подобострастни есмы вам человецы, благовествующе вам от сих суетных обратитися к Богу живу, Иже сотвори небо и землю и море и вся, яже в них: Иже в мимошедшыя роды оставил бе вся языки ходити в путех их: и убо не несвидетельствована Себе остави, благотворя, с небесе нам дожди дая, и времена плодоносна, исполняя пищею и веселием сердца наша (Деян. 14, 15–17). Ибо, взирая на небесный круг, на течение солнца и луны, на положения и круговращения прочих звезд, совершающиеся различно и по противоположным направлениям, впрочем так, что при всем разнообразии соблюдается звездами одинаковый порядок, — кто не прийдет к той мысли, что не сами себя привели оне в устройство, но есть иной приводящий их в устройство Творец? И взирая на восходящее ежедневно солнце, на луну, являющуюся ночью, по неизменному закону, совершенно в равное число дней, убывающую и возрастающую, также на звезды, из которых одне блуждают и разнообразно изменяют свое течение. а другие движутся в неуклонном направлении, — кто не составит себе такого понятия, что, без сомнения, есть правящий ими Создатель?

36) Также, видя, что противоположные по природе вещи соединены и пребывают в согласной стройности, на-пример, срастворены огонь с холодом, и сухость с влажностию, и не враждуют между собою, но как бы из чего-то единого составляют одно тело, — кто не сделает такого заключения, что вне этих вещей есть Сочетавший их? И видя, что зима уступает место весне, весна — лету, лето — осени, что эти времена года по природе противоположны, одно охлаждает, другое палит, одно питает, а другое истощает, однако же, все они равно и безвредно служат к пользе людей, — кто не подумает, что есть Некто совершеннейший всего этого, и Он, приводя все в равенство, всем правит, хотя и не видишь ты Его? Или, взирая на облака, носимые в воздухе, и на водную тяготу, связанную в облаках, кто не приобретет себе понятия о Связавшем все это и Повелевшем, чтобы так было? Или, смотря на эту землю, по природе весьма тяжелую, поставленную на воде, и неподвижно стоящую на том, что по природе удободвижно, — кто не размыслит сам с собою, что есть Бог сотворивший и устроивший ее? Или, видя по временам плодоносие земли, дожди с неба, разлития рек, появление новых источников, рождение животных от несходных между собою, притом примечая, что бывает это не всегда, а в определенные на то времена, и вообще, усматривая, что вещами не-сходными и противоположными достигается равный и одинаковый между ними порядок, — кто не сделает заключения, что есть единая Сила, Которая, пребывая неизменною, привела это в устройство, и распоряжается этим, как Ей благоугодно? Все эти вещи никогда не могли бы ни состояться, ни произойдти сами собою, по взаимной противоположности естеств. Вода по природе тяжела и течет вниз; облака же легки, не имеют тяжести и стремятся вверх; однако же видим, что облака носят на себе воду, которая тяжелее их. Также, земля весьма тяжела, а вода легче ее; однако же более тяжелое поддерживается легчайшим, и земля не падает вниз, а стоит неподвижно. Мужеский пол — не тоже, что и женский; однако же полы между собою соединяются, и обоими совершается одно рождение подобного живого существа. Короче сказать, холодное противоположно теплому, влажное противоборствует сухому: однако же, сошедшись вместе, не оказывают между собою вражды, но согласно составляют одно тело и служат к происхождению всего.

37) Итак, вещи, по природе одна другой противоборствующия и противоположные, не соединились бы между собою, если бы не был совершеннее их связавший их Господь, Которому уступают и повинуются и самые стихии, как рабы послушные владыке. Каждая стихия не противоборствует другой, стремясь к тому, что свойственно ей по природе, но все оне соблюдают между собою согласие, признавая соединившего их Господа. По природе оне противуположны, а по изволению Правящего ими дружелюбны. Но если бы не были приводимы в единое срастворение высшим повелением; то каким бы образом стеклись и соединились тяжелое с легким, или сухое с влажным, или круглое с прямым, или огонь с холодом, или, вообще, море с землею, или солнце с луною, или звезды с небом, и воздух с облаками, когда каждая вещь не сходна с другою по природе? Великое произошло бы между ними смятение; потому что одно палит, другое охлаждает, одно по тяжести влечет вниз, другое, напротив, по легкости — вверх; солнце освещает, а воздух омрачает. И звезды враждовали бы между собою; потому что одни имеют положение выше, а другие ниже. И ночь не уступала бы места дню, но всегда пребывала бы с ним в борьбе и раздоре. А в таком случае увидели бы мы уже не благоустройство, но расстройство, не порядок, но бесчиние, не приведение в единый состав, а во всем разъединение, не соблюдение меры, а отсутствие ее; потому что, при раздоре и противоборстве каждой отдельной части, или все уничтожилось бы, или что-либо одно оказалось одерживающим верх. Но и это опять доказывало бы расстройство целого; потому что оставшееся что-нибудь одно и лишенное содействия всего прочего делало бы целое не соразмерным, как в теле оставшаяся одна нога и одна рука не сохранят в себе целого тела.

Даже и самое, по видимому, преобладающее не могло бы иметь самостоятельности без пособия прочих вещей; потому что при таком только пособии имеет оно самостоятельность.

38) Итак, поелику во всем открывается не бесчиние, но порядок, не отсутствие меры, но соразмерность, не расстройство, но благоустройство и всестройное сочетание мира; то необходимо заключить и составить себе понятие о Владыке, Который все соединил и скрепил, во всем произвел согласие. Хотя и невидим Он очам, но порядок и согласие вещей противоположных дают уразуметь их Правителя, Распорядителя и Царя. Если увидим, что город, населенный множеством различных людей, больших и малых, богатых и бедных, также — старых и молодых, мужчин и женщин, управляется добропорядочно, и жители, хотя различны между собою, но единомысленны: ни богатые не восстают на бедных, ни большие на малых, ни молодые на старых, но все равномерно живут в мире; если, говорю, приметим все это, то без сомнения поймем, что единомыслие поддерживается присутствием градоправителя, хотя и не видим его. Ибо бесчиние есть признак безначалия, а порядок доказывает, что есть владычествующий. И в теле примечая, что члены между собою согласны, глаз не противоборствует слуху, рука не восстает против ноги, но каждый член безмятежно отправляет свое служение, — конечно, заключаем из сего, что есть в теле душа, правительница членов, хотя и не видим ее. Так, видя порядок и стройность вселенной, необходимо представлять Властителя вселенной Бога, и притом одного, а не многих.

И самый порядок мироправления, и согласная во всем стройность доказывают не многих, но единого Мироправителя и Вождя — Слово. Если бы тварь имела многих правителей; то не соблюдался бы такой во всем порядок, но все пришло бы опять в беспорядок, потому что каждый бы из многих наклонял все к своему намерению, и противоборствовал другим. Как выше утверждали мы, что многобожие есть безбожие; так многоначалие по необходимости будет безначалием. Поелику каждый уничтожает власть другого, то ни один не окажется начальствующим, но у всех произойдет безначалие. А где нет начальствующего, там непременно бывает беспорядок. И наоборот, единый порядок и единомыслие многих и разных доказывают, что у них один начальник.

Так, поелику в целом мире есть всестройный порядок, ни горнее не восстает против дольнего, ни дольнее против горнего, но все стремится к одному порядку; то следует представлять себе не многих, а единого Правителя и Царя всей твари, Который все озаряет светом Своим, и приводит в движение.