ВСТУПЛЕНИЕ

Истекло двенадцать лет со дня мирной кончины при­снопамятного святителя — инока Церкви Русской XIX века, преосвященнейшего епископа Игнатия Брянчанинова. Близко еще время его к нам, живы еще многие его совре­менники, спостники, ученики, и между тем светлая лич­ность святопочившего святителя Божия высоко уже стоит над нами, светло светит нам светом христианских его доб­родетелей, подвигами строго-иноческого его жития и аске­тическими его писаниями.

С благо­говением следя за этим многострадальным и многоскорб­ным шествием подвижника к преуспеянию духовному и ясно созерцая при этом особое водительство промысла Божия во всей его жизни, невольно ощущаешь живое познание веры в отеческое попечение о нас Бога, Творца и Спасите­ля нашего, и проникаешься желанием подражать по мере сил этому, современному нам, образцу совершенства хрис­тианского. Предоставляя будущему биографу подробную и обстоятельную оценку плодотворной деятельности незаб­венного святителя, мы в настоящую минуту решились пред­ложить только краткое жизнеописание в Бозе почившего преосвященного Игнатия, составленное по запискам бли­жайших его учеников и родного брата его Петра Александ­ровича Брянчанинова, глубоко преданного ему в отноше­нии духовном, разделявшего с ним уединение последних лет жизни его на покое в Николо-Бабаевском монастыре и пользовавшегося полным доверием и любовью блаженного святителя, так равно и сподвижника — друга его, от ранних лет юности и до глубокой старости, Сергиевой пустыни схи­монаха Михаила Чихачова, с которым начал он свой подвиг иноческий и вместе с ним проходил его до самого епископ­ства, — друга, пред которым святитель не таил ни одного из событий своей жизни, и, наконец, главное — руководились собственными повествованиями архипастыря-инока о сво­их немощах, борениях, скорбях, чувствах и благодатных ощущениях, которые изложены им в его творениях. Все сочинения вообще, а духовно-нравственные преимуще­ственно, обладают тем свойством, что в них вполне точно выражается внутренняя жизнь их авторов. Таким образом, сочинения дают обильный материал биографу для начерта­ния характеристики лица, этой существенной части жизне­описания, но чтобы в неложных чертах изобразить жизнь преосвященного Игнатия, надлежит самому изучить и испы­тать нечто такое, что он изучал и испытывал. Изучение же здесь так мало доступно, опыты столь исключительны, что всего менее зависят от собственных усилий и воли челове­ка. Кто промыслом Божиим поставлен на подобную дорогу и отчасти введен в горнило подобных испытаний, лишь тот может знать всю особенность таких опытов, и с этой стороны правильнее оценить деятельность представителя их. Жизнеописания особенно замечательных или передовых людей отличаются тем признаком, что в них преимуществен­но выказывается какая-нибудь одна сторона, с которой дея­тельность этих лиц особенно проявляется, которая отлича­ет их резкими, характеристическими чертами и сосредото­чивает на себе все внимание: это как бы лицевая сторона всей их деятельности, скрывающая за собою все прочие. В жизне­описаниях таких личностей необходимо схватывать этот признак и проводить его вполне от начала до конца жизне­описания; тогда оно будет иметь свойственную выдержку. В этом отношении жизнь преосвященного Игнатия имеет особенное преимущество: она представляет такую отличи­тельную сторону, которая совершенно выделяет его лич­ность в ряду прочих современных ему духовных деятелей. Та­кую сторону его жизни составляет полное самоотвержение ради точного исполнения евангельских заповедей в потаен­ном иноческом духовном подвиге, послужившем предметом нового, аскетически-богословского учения в нашей духовной литературе, — учения о внутреннем совершенствовании че­ловека в быту монашеском и отношений его к другим духов­ным существам, влияющим на него как по внутреннему чело­веку, так и со стороны внешней или физической. Вот та осо­бенность, которая отличает преосвященного Игнатия в ряду прочих духовных писателей нашего времени, особен­ность резкая, однако не всеми точно усматриваемая, верно различаемая.

ГЛАВА I

Преосвященный Игнатий был избран на служение Богу от чрева матери. Такое избрание — удел весьма редких и нарочитых служителей Божиих — предзнаменовалось следующим обстоятельством. Родители преосвященного сочетались браком в ранней молодости. В начале супруже­ства у них родилось двое детей, но родители недолго утешались ими; оба детища умерли на первых днях младенчества, и юная чета пребывала долго бездетною. В глу­бокой печали о своем продолжительном бесчадии моло­дые супруги обратились к единственной помощи — помо­щи Небесной. Они предприняли путешествие по окрест­ным святым местам, чтобы усердными молитвами и благотворением исходатайствовать себе разрешение неплодия. Благочестивое предприятие увенчалось успехом: плодом молитв скорбящих супругов был сын, нареченный Димит­рием, в честь одного из первых чудотворцев Вологодских преподобного Димитрия Прилуцкого. Таким образом, оче­видно, неплодство молодых Брянчаниновых было устрое­нием промысла Божия, чтобы рожденный после неплод­ства первенец, испрошенный молитвою, впоследствии сделался ревностным делателем ее и опытным наставни­ком. Младенец Димитрий родился 6 февраля 1807 года в селе Покровском, которое было родовым имением его отца и находится в Грязовецком уезде Вологодской губер­нии. Будущий инок имел счастливую участь провести свое детство в уединении сельской жизни, в ближайшем сопри­косновении с природою, которая, таким образом, явилась первою его наставницей. Она вселила в него наклонность к уединению: отрок часто любил оставаться под тенью ве­ковых дерев обширного сада и там, одинокий, погружался в тихие думы, содержание которых, без сомнения, заим­ствовалось из окружающей природы. Величественная и безмолвная, она рано начала влиять на него своими вдох­новляющими образами: она внушала его детской душе, еще незапятнанной житейской мелочностью, иные, более воз­вышенные стремления, какими бывает полна жизнь пус­тынная, она восхищала его сердце более живыми, чисты­ми чувствованиями, какие способно доставить только уединение. Отрок рано научился понимать этот безмолвный голос природы и отличать его от шума житейского. Явления домашней жизни не действовали на него впечат­лительно — он более углублялся в себя и среди изящной светской обстановки казался питомцем пустыни. Искра Божественной любви запала в его чистое сердце. Она ска­залась в нем безотчетным влечением к иночеству, к его вы­соким идеалам, которыми так полна родная сторона, осо­бенным расположением ко всему священному и истинно прекрасному, сколько это доступно для детского возраста. С этой ранней поры жизни дальнейший путь ее уже опре­делился. Отрок духовно был отделен от мира. Такое на­строение малолетнего Димитрия не могло рассчитывать на сочувствие со стороны родителей. Его отец Александр Семенович Брянчанинов, потомок древних дворян Брян­чаниновых, фамилии весьма известной и чтимой в Волог­де, был в полном смысле слова светский человек. Паж вре­мени Императора Павла Петровича, он имел необыкно­венно развитый вкус к изяществу в домашней обстановке и представлял собою совершенный тип современного пе­редового русского помещика. Наследовав от своих роди­телей значительное имение, он должен был истощить большую часть его на уплату огромных долгов, после чего ему осталось около четырехсот душ крестьян да живопис­ное село Покровское, издавна бывшее местопребыванием его предков, родина будущего святителя. Супруга его, мать преосвященного Игнатия, София Афанасьевна происходи­ла также из фамилии Брянчаниновых и, как женщина заме­чательного образования, весьма благочестивая, памятуя, что муж есть глава, во всем подчинялась влиянию мужа, разделяя его взгляды и понятия. Александр Семенович по справедливости считался в числе передовых образован­ных помещиков своего времени и любил просвещение [1] , а потому и детям своим старался дать, по возможности, ос­новательное воспитание, чтобы приготовить из них ис­тинных сынов Отечества, преданных престолу, верных Православию. Давая такое воспитание, он не чужд был че­столюбия видеть впоследствии сыновей своих занимающи­ми почетные должности на государственной службе. От проницательности юного Димитрия не могла укрыться эта черта его родителя, черта, совершенно противоположная намерениям и стремлениям юноши, и вот начало внутренней борьбы, начало страданий и испытаний, сделавшихся потом уделом всей жизни почившего владыки.

Все дети в семействе Брянчаниновых, братья и сестры Димитрия Александровича, воспитывались вместе, связан­ные взаимной дружбой, но все сознавали главенство Димитрия, и сознавали не потому только, что он был старший, а вследствие особого, высшего, так сказать, склада его ума и характера, вследствие нравственного его превосходства. Пользуясь всегдашним уважением от братьев и сестер и превосходя всех их в научных способностях и других даро­ваниях, Димитрий Александрович не обнаруживал ни ма­лейшего превозношения или хвастовства. Зачатки иноче­ского смиренномудрия высказывались в тогдашнем его по­ведении и образе мыслей; по нравственности и уму он был несравненно выше лет своих, и вот причина, почему бра­тья и сестры относились к нему даже с некоторым благого­вением, а он, в свою очередь, сообщал им свои нравствен­ные качества.

С возрастом религиозное настроение Димитрия Алек­сандровича обнаруживалось заметнее: оно проявлялось в особенном расположении к молитве и чтению книг духов­но-нравственного содержания. Он любил часто посещать церковь, а дома имел обыкновение молиться часто в тече­ние дня, не ограничиваясь установленным временем — ут­ром и вечером. Молитва его не походила на урочное вычи­тывание, часто торопливое и машинальное, что так обык­новенно у детей; он приучался к внимательной молитве, которая начинается с благоговейного предстояния и не­спешного произношения слов молитвенных, и так преус­певал в ней, что еще в детстве наслаждался ее благодатны­ми плодами. Учась молиться внимательно, он с благого­вением относился ко всему священному, внушая это благо­говение и прочим своим братьям и сестрам; Евангелие всегда читал с умилением, размышляя о читанном. Люби­мою его книгой было «Училище благочестия» в пяти томах старинного издания. Книга эта, содержащая краткое изложение деяний святых и избранные изречения их, весь­ма соответствовала настроению отрока, или, вернее, она настраивала его дух, предоставляя святым повествовани­ям и изречениям духоносных мужей самим действовать на него, без посредства посторонних пояснений. Способно­сти Димитрия Александровича были весьма многосторон­ни: кроме установленных занятий в науках, он с большим успехом упражнялся в каллиграфии, рисовании, нотном пении и даже музыке, притом на самом трудном инструмен­те, какова скрипка. Выучивая очень скоро свои уроки, сво­бодные часы он употреблял на чтение и разные письмен­ные упражнения, в которых также начинало выказываться его литературное дарование. Наставниками его в это вре­мя были профессора Вологодской семинарии и учителя гимназии. Домашним учителем был студент семинарии Ле­витский, живший в семействе Брянчаниновых. Он же пре­подавал и Закон Божий. Левитский отличался замечатель­ным благонравием и основательным знанием своего пред­мета. Он так хорошо умел ознакомить своего ученика с начальными истинами богословия, что Димитрий Алек­сандрович до конца жизни сохранял благодарное воспоми­нание о нем.

Жизнь Димитрия Александровича в доме родитель­ском продолжалась до шестнадцатого года его возраста; этот первый период жизни уже был труден для него в ду­ховном отношении тем, что внешние и внутренние усло­вия жизни в доме родителей не допускали возможности от­крывать кому бы то ни было заветные желания и цели, на­полнявшие тогда его душу. В заключение периода детства автора «Аскетических опытов» весьма назидательно при­вести собственное его поведание об этом детстве. Вот как трогательно он говорит о себе в статье «Плач мой»: «Дет­ство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел кому открыть моего сердца; на­чал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежа­ла для меня на Евангелии, но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвой и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношей, несказанная тишина возве­яла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, — я полагал, что это обыкновенное состояние всех человеков» [2] .

В конце лета 1822 года, когда Димитрию Александро­вичу шел шестнадцатый год от рождения, родитель повез его в С.-Петербург для определения его в Главное инженер­ное училище, куда он был подготовлен домашним учением.

Решительный ответ сына, по-видимому, не подей­ствовал на отца; он или не придал ему значения на основа­нии молодости отвечавшего, или не хотел возражать по кажущейся несбыточности желания, которое совершенно расходилось с планами, какие он строил о будущности сво­его сына. В Петербурге Димитрий Александрович сдал бли­стательно вступительный экзамен [3]. Благообразная наруж­ность и отличная подготовка в науках обратили на молодо­го Брянчанинова особенное внимание Его высочества Николая Павловича, бывшего тогда генерал-инспектором инженеров. Великий князь приказал Брянчанинову явить­ся в Аничковский дворец, где представил его своей супру­ге, Государыне Великой княгине Александре Феодоровне, и рекомендовал как отлично приготовленного не только к наукам, требуемым в инженерном училище, но знающего даже латинский и греческий языки. Ее высочество благоволила приказать зачислить Брянчанинова Ее пенсионе­ром. Сделавшись Императором, Николай Павлович и Им­ператрица Александра Феодоровна продолжали оказывать свое милостивое расположение Брянчанинову. По сдаче экзамена Димитрий Александрович зачислен был в кондук­торскую роту Главного инженерного училища, а действи­тельная служба его стала считаться со дня принесения им присяги 19 января 1823 года. Успехи по наукам [4] , отлич­ное поведение и расположение Великого князя выдвигали его на первое место между юкерами-товарищами: к концу 1823 года, с переводом в верхний кондукторский класс, он был назначен фельдфебелем кондукторской роты; в 1824 го­ду был переведен из юнкерских классов в нижний офи­церский (что ныне Николаевская инженерная академия) и 13 декабря произведен в инженер-прапорщики. Редкие ум­ственные способности и нравственные качества Димит­рия Александровича привлекали к нему профессоров и преподавателей училища; все они относились к нему с осо­бенной благосклонностью, отдавая явное предпочтение пред прочими воспитанниками.

Наряду со служебно-учебной деятельностью Димитрий Александрович имел успехи и в светском обществе своими личными достоинствами. Родственные связи ввели его в дом тогдашнего президента Академии художеств Оленина. Там, на литературных вечерах, он сделался любимым чте­цом, а поэтические и вообще литературные дарования его приобрели ему внимание тогдашних знаменитостей лите­ратурного мира: Гнедича, Крылова, Батюшкова и Пушки­на. Такое общество, конечно, благодетельно влияло на литературное развитие будущего писателя. Преосвященный Игнатий до конца жизни сочувственно отзывался о советах, какие ему давали тогда некоторые из этих личностей.

Описанный круг светского знакомства, к которому при­надлежала имевшая большие связи тетка Димитрия Алексан­дровича А. М. Сухарева, только внешним образом влиял на жизнь молодого человека, внутренняя жизнь которого развивалась самостоятельно, независимо от родственных и об­щественных связей. Димитрий Александрович и в шуме сто­личной жизни остался верен своим духовным стремлениям, какие испытал в уединении отдаленной родины: он всегда искал в религии живого, опытного знания и, хранимый бла­годатью, не поддавался ни тлетворному влиянию чуждых учений, ни приманкам светских удовольствий. Вот с какой подробностью он сам, в вышеприведенной статье «Плач мой», описывает тогдашнее свое душевное состояние: «Всту­пил я в военную и вместе ученую службу не по своему избра­нию и желанию. Тогда я не смел — не умел желать ничего, потому что не нашел еще Истины, еще не увидел Ее ясно, чтобы пожелать Ее! Науки человеческие, изобретение пад­шего человеческого разума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души; неопре­деленные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: роди­лась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, кото­рому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, ко­торая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сирот­ства, лишения жизни! И точно — это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога. Воспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей...»

«Понятия мои были уже зрелее, я искал в религии опре­делительности. Безотчетные чувствования религиозные меня не удовлетворяли, я хотел видеть верное, ясное, Ис­тину. В то время разнообразные религиозные идеи занима­ли и волновали столицу северную, препирались, боролись между собою. Ни та, ни другая сторона не нравились моему сердцу; оно не доверяло им, оно страшилось их. В строгих думах снял я мундир юнкера и надел мундир офицера. Я со­жалел о юнкерском мундире: в нем можно было, приходя в храм Божий, стать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молиться и рыдать сколько душе угодно. Не до веселий, не до развлечений было юноше! Мир не представлял мне ничего приманчивого: я был к нему так хладен, как будто мир был вовсе без соблазнов! Точно их не существовало для меня: мой ум был весь погружен в науки и вместе горел жела­нием узнать, где кроется истинная вера, где кроется истин­ное учение о ней, чуждое заблуждений и догматических, и нравственных» [5] .