ГЛАВА II

Начало духовной деятельности, когда она предприни­мается с определенной целью и становится преобладаю­щей, чтобы затем сделаться вполне исключительной, сопровождается обыкновенно внутренней бранью помыслов и страстных чувствований. Брань эта столь сильна, что про­тивостоять ей собственными силами нет никакой возможности — нужна помощь свыше. Димитрий Александрович об­ратился к молитве, творя ее внутренно, внимательно и непрестанно. Такая молитва, образуя внутреннего монаха, настраивает сообразно себе всю душевную деятельность че­ловека, но такой молитве необходимо правильно обучать­ся, что и составляет предмет монашеского духовного дела­ния. Он занимался умной молитвою и столь рачительно уп­ражнялся в ней, что она творилась у него самодейственно. «Бывало, с вечера, — рассказывал он впоследствии о себе, — ляжешь в постель и, приподняв от подушки голову, начнешь читать молитву, да так, не изменяя положения, не прекра­щая молитвы, встанешь утром идти на службу, в классы». Та­ким образом, будучи монахом по душе и еще на шестнадца­том году жизни испытав благодатное действие молитвы, набожный сей юноша не мог довольствоваться установлен­ным в училище обычаем — только однажды в год приступать к таинствам исповеди и святого Причастия, а нуждался в более учащенном подкреплении себя этою духовною пищей, почему для удовлетворения своего желания он обра­тился к законоучителю и духовнику училища. Такое необы­чайное среди юношества явление вызвало удивление духов­ника, особенно когда исповедующийся сказал, что «борим множеством греховных помыслов». Не делая различия меж­ду «греховными помыслами» и «политическими замыслами», отец протоиерей счел своей обязанностью довести об этом обстоятельстве до сведения училищного начальства. Начальник училища генерал-лейтенант граф Сивере под­верг обвиняемого юношу формальному допросу о значении помыслов, им самим признанных «греховными». Немецкое начальство [6] , не уяснив себе значения этого выражения, за Брянчаниновым стало следить. Неосмотрительность духов­ника повергла Брянчанинова в тяжкую ответственность пред своим начальством и довела до болезненного состояния; он принужден был избрать себе другого духовника. Посему Брян­чанинов обратился к инокам Валаамского подворья, стал хо­дить туда каждую субботу и воскресенье для исповеди и свя­того Причащения и, наученный опытом, старался делать это скрытно от училищного начальства. В этом святом деле к нему присоединился товарищ по училищу Чихачов, из дво­рян Псковской губернии, одновременно с ним поступивший в училище и весьма любимый Государем Николаем Павлови­чем. Димитрий Александрович привязался к Чихачову самою искреннею дружбою, несмотря на несходство их характеров: первый был серьезен, задумчив, сосредоточен в себе, дру­гой — весельчак, говорун, с душой нараспашку. Чихачов пре­дался Брянчанинову скорее как сын отцу, нежели как брат брату: таково было влияние Димитрия Александровича на своего сотоварища. Самое первое знакомство этих двух мо­лодых товарищей полно умиления и истинно-христианско­го характера. Однажды в дружеских разговорах Димитрий Александрович прервал веселую болтовню Чихачова, ска­зав ему: «Будь ты христианином!» — «Я никогда не бывал та­тарином», — возразил товарищ ему. — «Так, — сказал пер­вый, — да надо слово это исполнить делом и углубиться поприлежнее в него». С того времени оба они ходили к ино­кам на подворье, исповедовались и причащались, молились, назидались душеспасительными беседами, подвизались. Вот как эти хождения описывает в своих записках сам Чи­хачов, где откровенно говорит, какое они производили на него действие: «В одну субботу слышу приглашение от то­варища своего идти к священнику. — «Зачем?» — «Да обы­чай у меня исповедаться, а в воскресенье приобщаться свя­тым Христовым Тайнам; смотри, и ты не отставай». Бедная моя головушка пришла тогда в изумление и великое смяте­ние. Страх и ужас: что и как, не готов, не могу! — «Не твое дело, а духовника», — отвечает храбро товарищ, и любо­вию своею влечет за собою. Юность и здоровье, и все вне­шние обстоятельства и вся обстановка, да к тому же и внут­реннее сильное восстание страстей и привычек, разъярен­ных противодействием им, страшно волновали душу, и могла ли бы она своей немощью устоять, если бы не была невидимая сила, свыше поддерживавшая ее? И при всем этом, не будь у меня такого друга, который и благоразуми­ем своим меня вразумлял, и душу свою за меня всегда пола­гал, и вместе со мною всякое горе разделял, не уцелел бы я на этом поприще — поприще мученичества добровольного и исповедничества».

Иноки Валаамского подворья с любовью принимали молодых людей, потому что видели в них искреннее стрем­ление к Богу и желание пути спасительного, но они, как люди без научного образования, по преимуществу ограни­чивавшиеся внешним подвигом, не могли удовлетворить вполне их духовных потребностей, почему и посоветовали молодым людям обращаться за душеназиданием к инокам Невской лавры. Там в это время пребывали некоторые уче­ники старцев отца Феодора и отца Леонида, мужей опыт­ных в духовной жизни, получивших монашеское образова­ние — первый у известного старца Паисия Величковского, архимандрита Молдавского Нямецкого монастыря, а вто­рой у учеников его. Таковы были монах Аарон, монахи Харитон, Иоанникий и другие. Молодые люди стали ходить к этим инокам; через них познакомились они с лаврским ду­ховником отцом Афанасием, который своим истинно оте­ческим, любвеобильным обхождением поддержал их живое стремление к христианскому благочестию. Молодые люди радовались, нашедши себе истинных наставников, понимав­ших их духовные нужды и могущих пользовать обильно. Они усугубили свою ревность к подвигам благочестия, участили посещения свои к инокам, услаждались богослужением Лав­ры, которое производило на них благое впечатление, пото­му что было величественнее и продолжительнее, чем на Ва­лаамском подворье. Они совещались с иноками, как с духовными отцами, обо всем, что касается внутреннего мона­шеского делания, исповедовали свои помыслы, учились, как охранять себя от страстей, греховных навыков и преткнове­ний, какими руководствоваться книгами из писаний святых отцов и т. п. Добрые иноки, особенно отец Иоанникий и духовник отец Афанасий, делились с монахолюбивыми и любомудрыми юношами всем, что составляло достояние их мно­голетней духовной опытности. Часто Димитрий Александро­вич удивлял их своими вопросами, которые касались таких сторон жизни духовной, какие свидетельствуют о довольно зрелом духовном возрасте. Такая тесная дружба с иноками имела соответственное себе действие. Димитрий Александ­рович сделался совершенным аскетом по душе, обложил себя творениями святых отцов, преимущественно подвижничес­кого содержания, которые перечитывая с жадностью, еще более углублялся в самосозерцание и, видимо, охладел к светскому обществу. В «Плаче» своем так говорит он о себе: «Пред взорами ума уже были грани знаний человечес­ких в высших окончательных науках. Пришедши к граням этим, я спрашивал у наук: что вы даете в собственность че­ловеку? Человек вечен, и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богат­ство верное, которое я мог бы взять с собою за пределы гроба! Науки молчали.

За удовлетворительным ответом, за ответом существен­но нужным, жизненным, обращаюсь к вере. Но где ты скры­ваешься, вера истинная и святая? Я не мог тебя признать в фанатизме, который не был запечатлен евангельской крото­стью; он дышал разгорячением и превозношением! Я не мог тебя признать в учении своевольном, отделяющемся от Цер­кви, составляющем свою новую систему, суетно и кичливо провозглашающем обретение новой истинной веры христи­анской, чрез семнадцать столетий по воплощении Бога Сло­ва. Ах! В каком тягостном недоумении плавала душа моя!

***

И начал я часто, со слезами, умолять Бога, чтобы Он не предал меня в жертву заблуждению, чтоб указал мне правый путь, по которому я мог бы направить к Нему невидимое шествие умом и сердцем. Внезапно предстает мне мысль... сердце к ней, как в объятия друга. Эта мысль внушала изу­чить веру в источниках — в писаниях святых отцов. «Их свя­тость, — говорила она мне, — ручается за их верность: их избери в руководители». Повинуюсь. Нахожу способ полу­чать сочинения святых угодников Божиих, с жадностью на­чинаю читать их, глубоко исследовать. Прочитав одних, бе­русь за других, читаю, перечитываю, изучаю. Что прежде всего поразило меня в писаниях отцов Православной Церк­ви? — Это их согласие, согласие чудное, величественное... Какое между прочим учение нахожу в них? Нахожу учение, повторенное всеми отцами, учение, что единственный путь к спасению — последование неуклонное наставлениям свя­тых отцов. «Видел ли ты, — говорят они, — кого прельщен­ного лжеучением, погибшего от неправильного избрания подвигов — знай: он последовал себе, своему разуму, своим мнениям, а не учению отцов, из которых составляется дог­матическое и нравственное предание Церкви...

***

Мысль эта была для меня первым пристанищем в стра­не Истины. Здесь душа моя нашла отдохновение от волне­ния и ветров. Мысль благая, спасительная! Мысль — дар бес- ценный всеблагого Бога, хотящего всем человекам спастись и прийти в познание Истины! Эта мысль соделалась камнем основным для духовного созидания души моей! Эта мысль соделалась моей звездой путеводительницей! Она начала постоянно освящать для меня многотрудный и многоскорб­ный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу.

***

Таковы благодеяния, которыми ущедрил меня Бог мой! Таково нетленное сокровище, наставляющее в блаженную вечность, ниспосланное мне свыше от Горнего Престола Божественной милости и премудрости... Бог, Сам Бог мыслию благою уже отделил меня от суетного мира. Я жил по­среди мира, но не был на общем, широком, углажденном пути: мысль благая повела меня отдельною стезею, к живым, прохладным источникам вод, по странам плодоносным, по местности живописной, но часто дикой, опасной, пересе­ченной пропастями, крайне уединенной. По ней редко странствует путник.

***

Чтение отцов с полною ясностью убедило меня, что спасение в недрах Российской Церкви несомненно, чего лишены вероисповедания Западной Европы, как не сохранившие в целости ни догматического, ни нравственного учения первенствующей Церкви Христовой. Оно открыло мне, что сделал Христос для человечества, в чем состоит падение человека, почему необходим Искупитель, в чем заключается спасение, доставленное и доставляемое Иску­пителем. Оно твердило мне: должно развить, ощутить, уви­деть в себе спасение, без чего вера во Христа мертва, а хри­стианство — слово и наименование без осуществления его! Оно научило меня смотреть на вечность, как на вечность, пред которой ничтожна и тысячелетняя земная жизнь, не только наша, измеряемая каким-нибудь полустолетием. Оно научило меня, что жизнь земную должно проводить в при­готовлении к вечности, как в преддвериях приготовляются ко входу в великолепные царские чертоги. Оно показало мне, что все земные занятия, наслаждения, почести, пре­имущества — пустые игрушки, которыми играют и в кото­рые проигрывают блаженство вечности взрослые дети»[7] .

ГЛАВА III