БЕСЕДА 22

"Разве не знаете, что священнодействующие питаются от святилища? что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника? Так и Господь повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования" (1Кор.9:13-14).

1. Весьма тщательно (апостол) старается доказать, что брать (содержание от поучаемых) не запрещено. Сказав об этом и прежде, он тем не довольствуется, а снова обращается к закону и представляет из него пример более близкий, чем прежний, потому что не одно и тоже представить в пример волов, или привесть ясный закон о священниках. Посмотри и здесь на мудрость Павла, как благоприлично он излагает предмет. Не сказал: священнодействующие берут от приносящих, но что? – "питаются от святилища", чтобы и принимающих не унизить, и приносящим не подать повода к гордости. И далее он выражается также. Не сказал: служащие жертвеннику берут от приносящих жертвы, – но "берут долю от жертвенника", потому что принесенное принадлежит уже не приносящим, а святилищу и алтарю. Не сказал также: берут священное, но – "питаются от святилища", выражая умеренность и внушая, что не должно собирать имущество и обогащаться. Словами: "берут долю от жертвенника"[1] означает не разделение по равной части, а содержание, которое давалось (священникам) по праву. Но апостолы имели гораздо большее право, потому что там соединялась честь со священством, а здесь – опасности, мучения, смерть. Потому сильнее всех других примеров был выраженный в словах: "если мы посеяли в вас духовное". Слово посеяли указывает на бури, опасности, казни и невыразимые бедствия, каким подвергались проповедники. Впрочем, и при таком преимуществе он не стал ни унижать ветхозаветного, ни превозносить своего, а напротив еще с унижением говорит о своем, указывая преимущество не в опасностях, но в величии дара. Не сказал: если мы подвергались опасностям или бедствиям, но: "если мы посеяли в вас духовное", а говоря о священниках, возвышает их, сколько возможно, и выражается так: "священнодействующие", "служащие жертвеннику", желая этим показать непрестанное их служение и постоянство. Рассуждая о священниках иудейских, он указал как на левитов, так и на архиереев, на обе степени, низшую и высшую; на первую словами: "священнодействующие", а на вторую словами: "служащие жертвеннику". Не всем ведь было вверено одно дело, но одним поручены были обязанности низшие, а другим высшие. Указав на всех их, чтобы кто не сказал: что ты напоминаешь нам о Ветхом завете? разве не знаешь, что теперь время совершеннейших заповедей? – он далее поставляет то, что важнее всего: "так и Господь", говорит, "повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования". И здесь не говорит: питаться от людей, но, подобно как о священниках сказал: от святилища и от жертвенника, так и здесь: от благовествования; и как там: питаться, так здесь: жить, а не торговать или обогащаться. "Ибо трудящийся", говорит, "достоин пропитания" (Мф.10:10). "Но я не пользовался ничем таковым" (1Кор.9:15). Если доселе не делал этого, скажут, то не желаешь ли делать на будущее время, и потому говоришь все это? Нет; и в объяснение этого тотчас же замечает: "и написал это не для того, чтобы так было для меня". И смотри, с какой силой опровергает и отрицает это: "ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою"; употребляет такое выражение не однажды и не дважды, но несколько раз. Выше сказал: "мы не пользовались сею властью" (ст.12): потом опять: "не пользуясь моею властью" (ст.18): и здесь: "но я не пользовался ничем таковым". Что значит: таковым? От многих примеров. Многое давало мне право: примеры воина, земледельца, пастыря и апостолов, постановления закона, действия наши по отношению к вам и ваши по отношению к другим, пример священников, повеление Христа, и однако ничто не заставило меня нарушить свой закон и брать. Не говорю о прошедшем; хотя могу сказать, что и в прошедшем я много пострадал, но не останавливаюсь на этом одном, а даю обещание и на будущее время, что решусь лучше умереть с голода, нежели лишиться таких венцов: "ибо для меня лучше умереть, нежели чтобы кто уничтожил похвалу мою". Не сказал: чтобы кто нарушил мой закон, но: похвалу. Чтобы кто-нибудь не сказал, что хотя он и поступает так, но не с радостью, а с воздыханием и скорбью, он называет это похвалой, желая показать, с какой великой радостью и с каким великим усердием он поступает так. Он так далек был от скорби, что даже хвалится и решается лучше умереть, нежели потерять эту похвалу. Так она была для него приятнее самой жизни.

2. Далее, он еще с другой стороны показывает превосходство (своего поступка), не для того, чтобы прославить себя самого, – он далек был от такой страсти, – но для того, чтобы выразить свою радость и сильнее устранить подозрение. Потому он и назвал, как я сказал прежде, это дело похвалой, и что говорит? "Ибо если я благовествую, то нечем мне хвалиться, потому что это необходимая обязанность моя, и горе мне, если не благовествую! Ибо если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если недобровольно, то исполняю только вверенное мне служение. За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно, не пользуясь моею властью в благовествовании" (ст.16-18). Что, скажи мне, говоришь ты? Если ты благовествуешь, то нет похвалы для тебя; а если преподаешь благовестие безвозмездно, тогда есть? Следовательно, последнее важнее первого? Отнюдь нет; но в некотором другом отношении последнее имеет преимущество, именно в том, что первое есть заповедь, а последнее – дело моего произволения. Что делается сверх заповеди, то заслуживает великой награды; а что по заповеди, то не таково. В этом вот отношении последнее больше первого, а не по самому существу дела. Что в самом деле может сравниться с проповеданием? Оно уподобляет их ангелам. И однако, так как оно для них – обязанность и долг, а то (безвозмездное проповедание) – дело добровольного усердия, то в этом отношении последнее больше первого. Изъясняя то самое, что я теперь сказал, он и говорит: "ибо если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если недобровольно, то исполняю только вверенное мне служение". Слова: волею и неволею – он употребляет в смысле: заповедано и не заповедано. Равно и слова: "потому что это необходимая обязанность моя" надобно понимать не так, будто бы он делал это против воли, – да не будет! – но так, что на нем лежит обязанность, и в противоположность с свободой – брать или не брать. Потому и Христос сказал ученикам: "когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать" (Лк.17:10). "За что же мне награда? За то, что, проповедуя Евангелие, благовествую о Христе безмездно". Как, скажи мне, неужели Петр не имеет награды? Кто может получить такую награду, какую он? Также и прочие апостолы? Почему же он сказал: "если делаю это добровольно, то буду иметь награду; а если недобровольно, то исполняю только вверенное мне служение"? Заметь и здесь мудрость его. Он не сказал: если недобровольно, то не имею награды; но: "исполняю только вверенное мне служение", выражая, что и в этом случае бывает награда, но такая, какую получает исполнивший повеление, а не такая, какую получает показавший собственное усердие и сделавший более повеленного. За что же такая награда? "За то, что, проповедуя Евангелие", говорит, "благовествую о Христе безмездно, не пользуясь моею властью в благовествовании". Видишь ли, как он везде употребляет слово: власть, чтобы показать, как я неоднократно повторял, что и те, которые берут, не заслуживают порицания? А слово: в благовествовании прибавляет как для того, чтобы обозначить самое благовествование, так и для того, чтобы не дозволить пользоваться этим правом во всем, потому что может брать учащий, а не праздный. "Ибо, будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести" (ст.19). Здесь он представляет еще иное превосходство. И не брать – великое дело; а то, что хочет сказать, гораздо важнее. Что же такое? Я не только, говорит, не брал и не только не пользовался своим правом, но еще подвергал себя рабству, и рабству разнообразному и всестороннему; не в деньгах только, но, что гораздо важнее денег, во многих и различных делах я поступал точно также; поработил себя, тогда как не был подчинен никому и не имел никакой необходимости, – это именно означает выражение: "будучи свободен от всех", – и поработил не одному кому-нибудь, а всей вселенной; потому и присовокупляет: "я всем поработил себя". Проповедовать и возвещать вверенное мне я был обязан, а изобретать и измышлять тысячи к тому способов – это зависело от моего усердия; я был обязан только передать серебро, но я употреблял еще все меры к тому, чтобы истребовать его обратно, исполняя более повеленного. Он делал все по ревности, усердию и любви ко Христу, и имел ненасытное желание спасения человеческого.

Поэтому, от большого избытка (ревности), он преступал пределы и во всем простирался выше самого неба. Сказав о порабощении, он далее говорит о различных родах его. Каких? "Для Иудеев", говорит, "я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев" (ст.20). Как это было? Он обрезывал для того, чтобы уничтожить обрезание. Потому не сказал: иудей, но – как Иудей, так как это было с преднамеренной целью. Что говоришь ты? Проповедник вселенной, восходивший до самых небес и сиявший такой благодатью, мог ли он внезапно так снизойти? Да, потому что это есть также и восхождение. Не на то только смотри, что он нисходит, но и на то, что нисходя восстанавливает лежащего внизу и возводит его с собой. "для подзаконных был как подзаконный", не будучи сам под законом, "чтобы приобрести подзаконных".

3. Эти слова служат или изъяснением сказанного прежде, или означают что-нибудь другое. Иудеями он называет тех, которые были такими издревле и с самого начала; а подзаконными – прозелитов, или тех, которые приняли веру, но еще держались закона, так как они не были уже иудеями, но были под законом. Когда же (апостол) был под законом? Когда остригся, когда приносил жертву. Он делал это не потому, чтобы переменил свой образ мыслей, – это было бы порочное дело, – но по любви и снисхождению. Чтобы обратить действительных (иудеев), он сам был (как Иудей), не действительно, и только по-видимому, не на самом деле будучи таким, а только поступая так без истинного расположения. Да и мог ли он искренно делать это, когда старался обратить и других, когда делал все, чтобы освободить и других от такого унижения? "Для чуждых закона – как чуждый закона" (ст.21). Эти не были ни иудеи, ни христиане, ни язычники, но были вне закона, каков например Корнилий и подобные ему. Приходя и к ним, он во многом поступал по их (обычаям). Впрочем, некоторые говорят, что здесь он намекал на свою речь к афинянам, по поводу надписи, бывшей на капище; потому и говорит: "для чуждых закона – как чуждый закона". Далее, чтобы кто не подумал, что его действия происходили от перемены образа мыслей, он присовокупляет: "не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу", т.е. не только не будучи беззаконником, но подчиняясь закону, не обыкновенному, а гораздо высшему ветхого, закону Духа и благодати; потому и прибавляет: Христу. Затем, уверив в неизменности своего образа мыслей, он опять представляет пользу такого снисхождения: "чтобы приобрести чуждых закона", так же, как и везде он показывает причину своего снисхождения. Не останавливаясь на этом, он продолжает: "для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных" (ст.22). Здесь он говорит в отношении к ним (коринфянам), как говорил и все прочее. Прежде сказанное было гораздо важнее, но это ближе к ним; потому он и поставил это после всего. То же самое он делает и в послании к Римлянам, когда вразумляет их касательно пищи, и во многих других местах. Потом, чтобы исчислением всего порознь не слишком распространить речь, говорит: "для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых". Видишь ли его превосходство? Для всех, говорит, я был все, не надеясь спасти всех, а чтобы спасти хотя немногих. Усердие и служение мое было таково, какое свойственно спасающему всех, хотя он не надеялся обратить всех: дело великое и показывающее пламенную ревность! И сеятель сеет везде и, хотя не все семя остается в сохранности, он во всяком случае делает свое дело.

Указав на малочисленность спасаемых прибавлением слов: "по крайней мере", он утешает тех, которые скорбят об этом, так как, хотя невозможно, чтобы все семя осталось в сохранности, но невозможно и то, чтобы оно все погибло. Потому словами: "по крайней мере" он дает понять, что усердный делатель непременно получит успех. "Сие же делаю для Евангелия, чтобы быть соучастником его" (ст.23), т.е. чтобы и с своей стороны содействовать и быть участником в венцах, которые соблюдаются для верующих. Как прежде он говорил: "жить от благовествования", т.е. от верующих, так и здесь говорит: "быть соучастником Евангелия", т.е. буду соучастником уверовавших благовестию. Видишь ли его смиренномудрие, как он в получении наград поставляет себя наряду с другими, хотя трудами превзошел всех? Несомненно, что он более всех достоин почестей; но он не приписывает их себе прежде всех, а желает быть только соучастником других в уготованных венцах. Говорит это не в том смысле, чтобы он делал все для какой-нибудь награды, но чтобы таким образом расположить их (коринфян) и такими надеждами убедить делать все для братий. Видишь ли его благоразумие? Видишь ли чрезвычайную ревность, как он делал более заповеданного и не брал, тогда как мог брать? Видишь ли величайшее снисхождение, как он, будучи под законом Христовым и соблюдая высочайший закон, был для неимеющпх закона как без закона, для иудеев как иудей, являясь в том и другом отношении совершеннее и выше всех? Так поступай и ты: не думай. что ты падаешь, если, будучи высоким, делаешь для брата что-нибудь уничиженное. Это не значит падать, а снисходить; кто падает, тот лежит и сам едва ли может встать; а кто снисходит, тот и встанет с великим приобретением, подобно как Павел снисходил один, а восстал со всей вселенной. Он не лицемерил; если бы лицемерил, то не искал бы пользы спасаемых. Лицемер ищет погибели других и лицемерит для того, чтобы взять, а не для того, чтобы дать. А он – не так; но как врач, как учитель, как отец снисходят первый к больному, второй к ученику и третий к сыну для пользы их, а не для вреда, – так и он.

4. That what he said is not hypocrisy, and that he was not compelled to do or say anything of the kind, but voluntarily expresses his disposition and conviction, listen to how he himself says: "That neither death nor life, nor angels, nor principalities, nor powers, nor things present, nor things to come, nor height, nor depth, nor any other creature, can separate us from the love of God which is in Christ Jesus, our Lord" (Romans 8:38-39). Do you see love that is more flaming than fire? In the same way we will love Christ; It is not difficult if we want to. And he was not like that by nature. For this reason his former actions are described, which are contrary to these, so that we may know that change depends on volition, and that everything is convenient for those who desire it. Let us not despair; but even if you are a slanderer, even if you are covetous, and whatever you are, remember that Paul was also a blasphemer, a persecutor, an oppressor, and the first of sinners, but suddenly he attained the highest degree of virtue, and all that had been before did not in the least serve as an obstacle to him. No one gives himself over to the vice with which he was hostile to the Church; he gave up his soul then and regretted that he did not have a thousand hands. in order to smite Stephen with all of them; however, even without that he found a way to strike him with numerous hands, the hands of false witnesses, whose clothes he guarded. Then he entered the houses, invaded them like a wild beast, dragged them out and tormented husbands and wives, filling everything with terror, confusion and a thousand strife. He was so terrible that, even after his miraculous conversion, the Apostles did not dare to enter into contact with him. But in spite of all this, he became what he had become; there is no need to add anything more. Where are those who subordinate free will to inevitable fate? Let them hear this and stop their mouths! Whoever wants to be good can be hindered by nothing, even if he was one of the most vicious before. And we are the more capable of this, the more natural virtue is for us, and vice is more unnatural, like sickness and health. Thus, God gave us eyes, not so that we might look with lust, but that we might worship the Creator in wonder at creatures. That this is indeed the purpose of the eyes is evident from experience: we see the beauty of the sun and the sky through immeasurable space, and the beauty of a woman could not be seen at such a distance. Is it not evident that our eyes are made more for the former? Likewise, God gave us hearing not in order that we might receive blasphemous speech, but that we might hear saving dogmas. Therefore, when he perceives something indecent, then the soul and the body itself shudder. "The idle talk of many swearers," says (the Most Wise), "will raise the hair on end" (Sir. 27:14). Likewise, when we hear something harsh and harsh, we are grieved, but when we hear something tender and philanthropic, we admire and rejoice. And our lips, when they utter shameful words, make us ashamed and shut ourselves up; and when the words are decent, they flow calmly and freely; no one will be ashamed of what is natural, but they are ashamed of what is not natural. Hands, too, when they are stolen, hide themselves and seek protection; and when alms are given, then they are exposed. And so, if we will, everything will dispose us much to virtue. But if you point out to me the pleasure that comes from vice, then you will notice that we get even greater pleasure from virtue. To have a good conscience, to be respected by everyone, to cherish sweet hopes in oneself – this is most pleasant for one who understands the essence of pleasure; and the opposite of this is the most painful thing for the one who understands the essence of displeasure, such as: to be despised by everyone, to condemn himself, to tremble and fear the future and the present.

5. To explain this still further, let us imagine that someone, having a wife, destroys the marriage of his neighbor and delights in this dishonorable theft by committing adultery with his beloved (woman); let us contrast him with another who loves his wife; And for a greater and clearer contrast, let us suppose that he who lives with one of his wives also loves that adulteress, but restrains his love and does nothing evil. Though this is not pure chastity, yet we deliberately present such an example, so that you may know what pleasure is in virtue. So let us put them both together and ask: whose life is more pleasant? From one we hear how he delights and admires the victory over lust; and from another... but it is impossible to learn anything from it; it will turn out that he is more unfortunate than the prisoners themselves, even if he denied it a thousand times. He fears and suspects everyone – his wife, and the adultererous husband, and the adulteress herself, and the family, and friends, and relatives, and the wall, and the shadow, and himself, and, what is most burdensome, he carries within himself a conscience that cries out and gnaws every day; and if he remembers the judgment of God, he will not be able to stay on his feet. Moreover, the pleasure is short-lived, and the sorrow from it is constant: both in the evening and at night, and in the wilderness, and in the city, and everywhere the accuser follows him, showing a refined sword and unbearable torments, exhausting and crushing him with fear. On the contrary, a chaste person is free from all this and is serene, looking with calm eyes at his wife, children, friends and everything. If, however, he who loves, but only restrains his passion, enjoys such pleasure, then is not the soul of him who does not love and observes pure chastity filled with feeling, sweeter than any tranquillity, more pleasant than any harbor? For this reason, of course, you see few adulterers, and more chaste ones. And if (the life of the former) had been more pleasant, it would have been chosen by many. Do not tell me that this comes from fear of the laws: it is not fear that restrains them, but the extreme vileness of vice, the excess of sorrows arising from passion before the pleasures it gives, and the voice of conscience. Such is the condition of the adulterer! If you like, we will also present the greedy one, and we will expose another also vicious passion. We shall see that he, too, is tormented by fear and cannot enjoy pure pleasure. Imagining those who are offended by him and who pity them and the general opinion of himself, he is overwhelmed by innumerable waves. And not only is this painful for him, but also the fact that he cannot enjoy his beloved (object). Such is precisely the property of the lovers of money: they have not in order to use, but in order not to use. If this seems a mystery to you, listen to a worse and stranger thing: they are not only deprived of pleasure because they do not dare to use their possessions as they would like, but also because they are never satisfied, but languish with incessant thirst. What could be more painful than this? A righteous man is not like that; he is free from apprehension, hatred, fear, and unquenchable thirst; as everyone curses him, so everyone wishes him well; As he has no friend, so he has no enemy. And if all this is certain, what can be more disagreeable than vice and more pleasant than virtue? However, no matter how much we talk, it is impossible to express in words all the troubles of the former, or all the pleasures of the latter, if we do not experience them ourselves. Then we will know that vice is more bitter than gall, when we taste the sweetness of virtue. Even now vice is unpleasant, burdensome, and intolerable, which will not be contradicted by those who fawn on it; but when we leave Him behind, then we will feel even better how bitter His demands are. And that many give themselves up to it is not at all surprising; for children often choose what is less pleasant, neglecting that which gives more pleasure; and the sick reject constant and reliable rejoicing for short-term pleasure. This depends on the weakness and foolishness of those who are devoted to passion, and not on the essence of things. Only the virtuous live in pleasure; He is truly rich and truly free. But if any one, having consented to ascribe to virtue serenity, tranquillity, freedom from fear, from all fear and all suspicion, does not consent only to ascribe pleasure to it, it seems to me very ridiculous.

Vice only bears the name of pleasure, but in reality it is devoid of it; before it is done, it is frenzy, not pleasure; and when it is done, then (and the fury) suddenly disappears. If, then, neither at the beginning nor afterwards is pleasure seen in vice, where is it, and when? In order that you may better understand my words, let us explain this by an example. Suppose someone falls in love with a beautiful and pretty woman; until his passion is satisfied, he is like those who are possessed and foolish; and when satisfied, lust also disappears. If, however, he does not feel pleasure at the beginning, because he is in a state of madness, nor afterwards, because the satisfaction of the passion ceases to desire, where is this pleasure? On the contrary, our pleasures are not like this: they are free from all confusion in the beginning, and are preserved in their power to the end, or, rather, we have no end to pleasure; Our blessings have no limits, and our pleasure never disappears. Therefore, imagining all this and desiring to receive pleasure, let us love virtue, so that we may attain both present and future blessings, which may we all be vouchsafed by grace and love for mankind (our Lord Jesus Christ, with Whom to the Father, with the Holy Spirit, be glory, dominion, honor, now and ever, and unto the ages of ages. Amen).

[1] Gr. "τω θυσιαστηριω συμμεριζονται" - lit. "Shared with the Altar"

CONVERSATION 23

"Do you not know that those who run on the lists all run, but one receives the reward?" (1 Corinthians 9:24).

1. Having explained that condescension is very useful, that it is the height of perfection, and that he himself, who has attained perfection more than all others, or rather surpassed it in that he did not take (maintenance from the disciples), also condescends more than all, having shown us also the time when both are needed, perfection and condescension, (the apostle) further reproaches (the Corinthians) with greater force, suggesting that their deed, which seems to be the consequence of perfection is vain labour. He does not say this plainly, so that they do not become hardened, but expresses it by his judgments. Having said before that they sin against Christ, destroy the brethren, and themselves do not receive any benefit from perfect knowledge if it is not combined with love, now he again turns to the well-known example and says: Do you not know that those who run on the lists all run, but one receives the reward? He does not say this in the sense that only one of all can be saved—let it not be—but that we must exert great diligence. Just as there out of many who enter the field, not many are crowned, but only one achieves this, and therefore it is not enough to go out only to podvig, to wind oneself up and to fight, so here it is not enough just to believe and strive in some way, but if we do not strive in such a way as to show ourselves irreproachable to the end and achieve the reward, then we will not receive any benefit. Though you, he says, consider yourself perfect in knowledge, yet you have not yet attained everything; To this he alludes with the words, "So flee that ye may receive," from which it follows that they have not yet attained. Then he teaches the way to achieve it. "All," he says, "the ascetics abstain from everything" (v. 25). What does it mean: from everything? It is not so that he abstains from one and sins in another, but he abstains from gluttony, and from voluptuousness, and from drunkenness, and from all passions in general. This happens, he says, even in external feats; those who struggle must not get drunk or commit adultery during the struggle, so as not to weaken their strength, or to do anything else; but, abstaining completely from everything, they are engaged only in exercises. But if this is the case where the crown is given to one, how much more should it be here, where there is more generosity; here not only one is crowned, and the rewards themselves are much higher than the feats. Wherefore he, wishing to shame them, says: "Those are to receive a crown of perishability, and we are incorruptible. Wherefore I do not flee as to that which is wrong" (vv. 25-26). Having shamed them with what happens to outsiders (pagans), (the apostle) then points to himself. This is the best way to learn; therefore he constantly acts in this way. What does it mean: "not as to the wrong"? I have in mind, he says, a certain goal, I do not strive in vain and not in vain, as you do. Indeed, what is the use to you that you enter the pagan temples of idols and, as it were, show your perfection? No. But I am not, but whatever I do, I do for the salvation of my neighbors; whether I show perfection, it is for them; whether it is condescension, it is for them; whether I have superiority over Peter by what I do not take, this is so that they may not be offended; humiliation above all, circumcising and shaving one's hair – this is so that they do not stumble. This is what it means: "not as to the wrong." And you, tell me, why do you eat in temples? You cannot imagine any good reason: food does not bring you closer to God; if you eat, you gain nothing: if you do not eat, you lose nothing; therefore you go in vain and without purpose; this means: to the wrong. "I don't fight so that I only beat the air." By these words he also expresses that he does not act in vain and without purpose. I have (the enemy), he says, whom I smite, that is, the devil; and you do not defeat him, but simply exhaust your strength. He says so because he spares them; having previously expressed a strong rebuke to them, he here softens the reproach, postponing the strong blow to the end of the speech. Now he says that they do this in vain and in vain, and then he proves that by such behavior they bring destruction on their own head and, in addition to the harm of the brethren, they themselves become guilty. "But I subdue and enslave my body, lest, when I preach to others, I myself remain unworthy" (v. 27). Here he shows that they are given over to gluttony, and do not restrain this passion, and under the pretext of perfection satisfy it – of which he said above with regret: "food for the belly and the belly for food" (6:13). From gluttony is born both fornication and idolatry; That is why he justly strikes this disease in many places. Having shown how many misfortunes he suffered for preaching, he at the same time points out this; I have done, he says, more than was commanded, although it was not easy for me – everything, he says, is endurable – but besides, I take upon myself that great work in order to live abstinently. Though it is difficult to overcome lust and the strength of the stomach, yet I restrain it, I do not give myself over to this passion, but try in every way not to be carried away by it.