2. Много подобного пишет он и к евреям, не переставая утешать их подобно матери, уговаривающей печальных детей своих: "еще немного, очень немного, и Грядущий придет и не умедлит" (еще мало елико елико грядый приидет, и не укоснит) (Евр. 10: 37). С тою же любовью и к ним (коринфянам) говорит: "Вам не тесно в нас" (не тесно вмещаетеся в нас). Притом говорит, что не только он их любит, но что и они любят его, желая этим еще более привлечь их к себе. То же самое свидетельствует он о них, когда говорит, что пришел Тит, "поведая нам ваше желание, ваше рыдание, вашу ревность" (2 Кор. 7: 6, 7). То же и галатам: "если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне (4: 15); и фессалоникийцам: "какой вход имели мы к вам" (1 Сол. 1: 9); и Тимофею: "вспоминая о слезах твоих, дабы мне исполниться радости " (2 Тим. 1: 4). И везде в посланиях его всякий может найти свидетельства любви его к ученикам своим и их любви к нему, хотя и не равной. Так и в настоящем послании говорит он: "чрезвычайно любя вас, я менее любим вами" (аще и излишше вас любя, менше любим есмь) (12: 15). Но так как говорит он уже в конце (послания); а здесь еще сильнее: "Вам не тесно в нас; но в сердцах ваших тесно" (не тесно вмещаетеся в нас, утесняетеся же во утробах ваших). "Вы приемлете, – говорит, – одного, а я – целый город и столь многочисленный народ". Не сказал опять – "не приемлете нас", но – "в сердцах ваших тесно" (утесняетеся); этими словами он указал на то же, но только снисходительнее, чтобы обличение было не слишком жестоко. "В равное возмездие, - говорю, как детям, - распространитесь и вы" (Тожде же возмездие, якоже чадом глаголю, распространитеся и вы) (ст. 13). И хотя не одно и то же – прежде самому быть любимым, а потом уже любить других, потому что возлюбивший после, хотя бы и равною платил любовью, по тому уже самому стоит ниже, что другой предварил его любовью, – но я не вхожу, – говорит, – в строгое разыскание; для меня довольно, если вы, взяв с меня пример, покажете ту же меру любви, каковою я люблю вас". Потом, чтобы показать, как это нужно для них, и как слова его чужды всякого ласкательства, прибавляет: "говорю, как детям". Что же значит: "как детям"? Это значит – "ничего более не прошу от вас, кроме вашей любви ко мне, как отцу".

И заметь благоразумие и смиренномудрие (апостола). Он не говорит уже здесь о бедствиях, какие претерпел за них, о своих трудах, о смертных опасностях, хотя бы и много мог сказать – так он чужд гордости! – но говорит только о любви своей, и просит от них взаимной любви, – "за то, что я, – говорит, – отец ваш, и сильно люблю вас". Пользующегося любовью иногда очень раздражает то, что ему напоминают о благодеяниях, – потому что он видит в этом упрек себе. Поэтому Павел и не делает так, а только говорит: "Возлюбите меня как дети отца", – что гораздо ближе к природе (человеческой), и составляет долг каждого в отношении к отцу. Потом, чтобы кто не подумал, что он говорит это для своей пользы, показывает далее, что он для их же блага желает снискать любовь их к себе, – почему и присовокупляет: "Не преклоняйтесь под чужое ярмо с неверными" (не бывайте преложни ко иному ярму, якоже невернии) (ст. 14). Не сказал – "не смешивайтесь с неверными"; но, чтобы сильнее обличить их как нарушителей правды, говорит: не уклоняйтесь (на их пути). "Какое общение праведности с беззаконием?" (Кое бо причастие правде к беззаконию?) Здесь он делает различение уже не между своею любовью и любовью тех, которые растлевали коринфян, но между благородством последних и низостью первых. От этого и речь его сделалась важнее и сообразнее с его достоинством, а для коринфян привлекательнее. Если бы сыну, не почитающему своих родителей и предающемуся людям развратным, кто-нибудь сказал: "Что ты делаешь, дитя? ты презираешь своего отца, и предпочитаешь ему людей развратных и преданных всякому нечестию? Ужели ты не знаешь, сколько ты лучше их и благороднее?" – то такими словами он лучше бы отклонил его от общения с ними, чем когда бы стал восхвалять только отца. Так, если бы он сказал: "Ужели ты не знаешь, насколько отец твой лучше их?" – то этим ничего бы не сделал. Напротив, если он, оставив отца, укажет на превосходство пред ними самого сына, говоря: "Неужели ты не знаешь, кто ты и кто они? Как ты не подумаешь о своем благородстве и свободном происхождении, а их низости? Что у тебя общего с такими ворами, прелюбодеями, разбойниками?" – то, как бы окрылив его такими похвалами, он легко расположит его к тому, чтобы он оставил сообщество с ними. Первые увещевания он не так легко примет потому, что восхваление отца будет служить уже обвинением, поскольку именно в этом случае он представляется оскорбителем не только отца, но и такого именно отца; здесь же он ничего подобного не услышит. Притом, кто не любит похвалы? И потому самое обличение, соединенное с похвалою слушателя, бывает удобоприемлемее. Оно смягчает, возвышает дух и заставляет гнушаться сообществом с худыми людьми. Но здесь достойно удивления не только такое различение, но и то, что придумал нечто большее для возбуждения в них страха. Сперва именно он ведет речь свою чрез вопросы, что обыкновенно бывает тогда, когда говорится о чем-нибудь для всех известном и очевидном; потом же распространяет ее многими и различными наименованиями. Не одно, в самом деле, не два и не три, но многия наименования (сравниваемых) вещей полагает пред глазами слушателей, чтобы с одной стороны изобразить высоту добродетелей, а с другой – крайнюю низость порока, и чрез великое, даже бесконечное между ними расстояние показывает, что дело не требует более никакого доказательства. "Какое общение, – говорит, – праведности с беззаконием? Что общего у света с тьмою? Какое согласие между Христом и Велиаром? Или какое соучастие верного с неверным? Какая совместность храма Божия с идолами?" (Кое бо причастие правде к беззаконию? Кое же общение свету ко тьме? Кое же согласие Христови с Велиаром? Или кая часть верну с неверным? Или кое сложение церкви Божией со идолы?" (ст. 15, 16).

3. Смотри, какие простые, а между тем достоточные слова употребляет (апостол) для отвращения (коринфян он ярма неверных). Не сказал он: "(какое общение у праведности) с противозаконием (παρανομία)", но гораздо сильнее ("с беззаконием" – ανομία). Равным образом не сказал: "(какое общение) у находящихся во свете с пребывающими во тьме", но противополагает самые вещи, противные между собой и одна другую отвергающие, т. е. свет и тьму. Не сказал также: "(какое согласие) между последователями Христа и чадами диавола", но – что гораздо бóльшую обнаруживает противоположность – между Христом и Велиаром, – еврейским именем назвав этого отступника. "Какое соучастие верного с неверным?" (Или кая часть верну с неверным?) Чтобы кто не подумал, что он просто лишь обвиняет зло и похваляет добродетель, он здесь указывает уже и лица, хотя и неопределенно. И не сказал: "какое общение", но – какие награды, назвав их "частию" (μερίς). "Какая совместность храма Божия с идолами? Ибо вы храм Бога живаго" (Кое сложение церкви Божией со идолы? Вы бо есте церковь Бога жива). Смысл этих слов такой. "Царь ваш не имеет ничего общего с диаволом ("Какое согласие между Христом и Велиаром?"); ничего общего не имеют между собою и дела их ("Что общего у света с тьмою?"). Потому и у вас не должно быть никакого общения с ним (диаволом?)". Апостол прежде указывает на царя, а потом уже на них, – чтобы тем скорее отвлечь их от диавола. Далее, сказав: "Какая совместность храма Божия с идолами?" и присовокупив: "Ибо вы храм Бога живого", (апостол) почел нужным привести и свидетельство на это, желая показать, что эти слова не простая лесть, – так как кто хвалит, не представляя на то причин, о таком могут подумать, что он льстит. Какое же (он приводит) свидетельство? "Вселюся в них и похожду", – т. е. "вселюсь в храмах этих и в них буду ходить", показывая тем великое к ним благоволение, – "и буду вашим Богом, а вы будете Моим народом" (и будут Мне в людие, и Я буду им в Бога). (Лев. 26: 12). "Для чего же, – говорит, – ты, нося в себе Бога, бежишь к идолам, – Бога, Который не имеет с ними ничего общего? Такой поступок достоин ли какого-нибудь извинения? Помысли, кто в тебе живет и обитает с тобою". "И потому выйдите из среды их и отделитесь, говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистому; и Я прииму вас" (Темже изыдите от среды их и отлучитеся, и нечистот не прикасайтеся: и аз прииму вы, глаголет Господь) (ст. 17). Не сказал: "не творите нечистоты"; но, требуя от них большой точности, сказал: "даже не прикасайтесь и не приближайтесь к ней". Что же составляет нечистоту плотскую? Блуд, прелюбодеяние и всякое плотоугодие. А душевную? Нечистые помыслы, сладострастный взор, памятозлобие, обманы и тому подобное. Он желает, чтобы мы были чисты и от той и от другой нечистоты. Смотри, вот и награда за то, – отделение от нечестивых и соединение с Богом. Но послушай еще далее: "И буду вам Отцем, и вы будете Моими сынами и дщерями, говорит Господь" (и буду вам во отца, и вы будете Мне в сыны и дщери, глаголет Господь) (Иерем. 3: 19). Видишь, как пророк издревле уже предсказал о настоящем благородстве нашем, т. е. о возрождении благодатию. "Итак, возлюбленные, имея такие обетования" (Сицева убо имуще обетования, о возлюбленнии) (7: 1). Какие? То, что мы сделались храмами для Бога, сынами и дщерями Его, что Он вселяется и обитает в нас, что мы стали Его народом и Его именем Богом и Отцом своим. "Очистим себя от всякой скверны плоти и духа – не будем прикасаться к нечистоте", – это именно и означает "скверна плоти", – и к тому, что грязнит душу, – это именно и значит "скверна духа". Этим одним, однако, он еще не довольствуется, и потому присовокупляет: "совершая святыню в страхе Божием". Одно неприкосновение к нечистому еще не делает чистым; чтобы сделаться нам святыми, для этого потребно и нечто другое, – именно ревность, бодрствование и благочестие. И хорошо сказал он: "в страхе Божием", потому что можно сохранять целомудрие и не в страхе Божием, но для суетной славы. Впрочем, он имел еще и другое в виду, когда сказал: "в страхе Божием, именно – способ, которым достигается святость. Действительно, как ни велика сила похоти, но если ты оградишь себя страхом Божиим, то победишь ее неистовство. Под "святынею" же он разумеет здесь не одно целомудрие, но и удаление от всякого греха, потому что свят тот, кто чист, а чист не тот, кто не творит только блуда, но кто чужд вместе и сребролюбия, и зависти, и надменности, и тщеславия, – особенно же тщеславия, которого и всегда нужно убегать, а более всего при подаянии милостыни. Милостыня, зараженная этой болезнью, перестает быть уже и милостыней, а является хвастовством и жестокосердием.

Действительно, когда ты подаешь милостыню не из милосердия, но для того, чтобы показать себя, тогда она не только не есть милостыня, но даже является обидой, потому что ты выставляешь на позор своего брата. Милостыня состоит не в том, чтобы только давать деньги, но чтобы давать с чувством милосердия. И на зрелищах дают деньги – и распутным отрокам и другим, появляющимся на сцене; но это не милостыня. И блудники дают деньги блудницам; но это – дело не человеколюбия, а пьяного бесчинства. Им-то подобен и тот, кто (подает милостыню) из тщеславия. Подобно тому, как оскверняющийся с блудницею дает ей награду за наносимую ей обиду, так и ты, подавая милостыню из тщеславия, только награждаешь принимающего ее от тебя за причиняемую ему обиду, и чрез это создаешь и себе и ему худую славу, а отсюда невыразимый вред. Как лютый зверь и бешеный пес нападают на всех, так этот злой недуг бесчеловечия похищает у нас наши блага. Такая милостыня, подлинно, есть бесчеловечие и жестокость, или еще хуже того. Жестокосердый только сам не дает просящему, а ты хуже его делаешь, – ты препятствуешь подавать желающим подать. В самом деле, когда ты всем выставляешь напоказ свое подаяние, то этим приводишь в сомнение бедность принимающего дар твой, и тем удерживаешь от подаяния намеревающегося подать, особенно если он человек легкомысленный. Такой человек уже не подает просящему, как уже получившему подаяние и не особенно нуждающемуся, и мало того, – еще будет порицать его и обличать в бесстыдстве, когда он, получив от тебя милостыню, придет и к нему просить.

4. Итак, какая это милостыня, когда ты бесчестишь ею и себя и того, кто получил ее, а еще более Того, кто повелел творить ее, так как не довольствуешься тем, что сам (Бог) видит милостыню твою, и требуешь еще, чтобы и глаза собратий твоих обращены были на нее, и таким образом преступаешь данную от Него заповедь, запрещающую поступать так. Желал бы я побеседовать с вами и о других добрых делах, и о посте, и о молитве, – чтобы показать, как и здесь пагубно тщеславие; но я вспомнил, что в прошедшей беседе не совсем окончил предложенное там, очень нужное слово. О чем же там было слово? Рассуждая о здоровье и удовольствиях, я говорил там, что бедные имеют преимущество пред богатыми в потребностях жизни, и это доказано было ясно. Теперь покажем, что бедные преимуществуют пред богатыми не только в житейских вещах, но и в духовных. В самом деле, что вводит в царствие Божие – богатство или бедность? Послушаем, что говорит об этом сам небесный Владыка. О богатых он говорит, что удобнее верблюду пройти сквозь иглиные уши, нежели богатому в царствие Божие (Мф. 19: 24); а о бедных сказал напротив: "если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах" (аще хощеши совершен быти, продаждь имение твое, и даждь нищим, и гряди в след Мене: и имети имаши сокровище на небесах) (Мф. 19: 21). Но если угодно, мы и с другой стороны покажем истину сказанного. "Узкий и тесный путь, – говорит (Писание), – вводящий в жизнь" (Мф. 7: 14). Но кто идет узким путем: тот ли, кто проводит жизнь в удовольствиях, или кто в бедности? Тот ли, кто идет без всякой ноши, или тот, кто несет на себе тысячу тяжестей? Изнеженный и беспечный, или заботливый и старательный? Но что пользы в умствованиях? Лучше перейдем к примерам. Лазарь был беден, и очень беден, а богатый проходил мимо него, когда он лежал у ворот (богатого). Кто же из них взошел в царство (небесное), и обрел покой в недрах Авраамовых? Кто, напротив, мучился в огне, и не мог испросить даже капли воды? Но ты скажешь, что и из бедных многие погибнут, и из богатых многие будут наслаждаться теми неизреченными благами. Напротив, должно знать, что только малое число богатых спасется, а бедных гораздо более. Рассмотри и исследуй тщательнее препятствия (к спасению) со стороны богатства и пороки бедности, хотя те и другие, собственно, зависят ни от богатства, ни от бедности, а от тех, которым достались в удел богатство или бедность; но посмотрим все же, какое оружие удобнее. Итак, какой порок кажется свойственным бедности? Ложь. Какой (свойственнее) богатству? Гордость, которая есть мать пороков, от которой и диавол сделался диаволом, не будучи таковым прежде. Опять, корень всех зол сребролюбие (1 Тим. 6: 10). Но кто стоит ближе к этому корню – богатый или бедный? Не очевидно ли, что богатый? Ведь чем большим кто окружен (богатством), тем большего еще желает. Опять, тщеславие губит бесчисленные добродетели. А богатый и к нему тоже обитает поблизости. Но почему же ты, скажут, ничего не говоришь о скорбях и стесненном состоянии бедного? Потому, что это удел и богатого и даже еще более, чем бедного, так что несчастия, соединенные, по-видимому, с бедностью, общи и бедным и богатым, между тем как несчастия богатого угнетают его одного. "Но что (можно ответить), – скажут, –на то, что бедный от недостатка необходимых потребностей совершает много злодеяний?" То, что никто из бедных, никто не делает столько злодеяний от бедности, сколько совершают их богатые, из желания большего богатства и из опасения, чтобы не потерять уже хранящегося у них. В самом деле, не столько бедный желает необходимого для себя, сколько богатый излишнего, да и столько сил опять к совершению зла он не имеет, сколько богатый. Таким образом, если богатый и больше желает зла и больше может сделать его, то очевидно, что он и действительно больше сделает. Не так бедный боится голода, как богатый трепещет, как бы не лишиться своих сокровищ, и мучится оттого, что еще не завладел богатствами всего мира. Итак, когда богатый близок к тщеславию, гордости и сребролюбию, которое есть корень всех зол, то какую будет иметь он надежду на спасение, если не покажет в себе великого любомудрия? Как он решится шествовать тесным путем? Не будем же, поэтому, идти за мнением толпы, а будем исследовать самые вещи. Если мы не доверяемся другим, когда дело идет о деньгах, а сами пересчитываем и пересматриваем их, то не безрассудно ли было бы просто следовать мнению других в определении достоинства дел наших, – и притом не взирая на то, что мы имеем для этого верные весы, верный образец и верное правило – суд божественных законов? Потому прошу и умоляю всех вас, –

Аминь.

БЕСЕДА 14

"Accommodate us. We did not offend anyone, we did not harm anyone, we did not seek self-interest from anyone. I do not speak in condemnation; For I said before, That ye are in our hearts, that ye may die and live together" (2 Corinthians 7:2, 3).

1. (The Apostle) again speaks of love, moderating the severity of the reproof. Since he has rebuked and reproached them for not responding to him with the same love, but on the contrary, they have fallen away from his love, and have given themselves over to evil people, he now softens the severity of his reproaches, saying: "Accommodate us," i.e., "Love us"; he asks them for a mercy of little importance, which is more beneficial to those who give it than to those who receive it. And he did not say, "Love us," but, as if evoking compassion, he says, "Contain." "Who," he said, "removed us? Who has plucked out of your thoughts? Why do you drive us out of your hearts?" Above he said: "In your hearts are distressed" (6:12), and here he expresses the same thing more clearly in the words: "Contain us." And this again attracts them to himself, because nothing arouses love so much as the observation of the beloved that the lover strongly desires his love. "No one was offended" (Not a single offender). Look, he again keeps silent about his beneficences, but in a different way he softens and at the same time strengthens his word. At the same time, when he says: "We have offended no one, we have harmed no one, we have not sought gain from anyone (not a single offender, not a single one corrupted, not a single covetous), he also points to the false apostles. What does it mean: "damaged"? That is, no one was deceived, as in another place he says: "Lest as the serpent deceived Eve with his cunning, so also your minds should not be corrupted" (let not as the serpent deceived Eve, so shall your minds be corrupted) (2 Corinthians 11:3). "They did not seek gain from anyone" (Not a single covetous), that is, they did not steal anything from anyone, they did not treat anyone deceitfully. He does not yet say, "We have done you these and other favors," but in order to shame them more, he says, "We have not offended them." As if he were saying: "If we had not done you any favor, then you should not have turned away from us, because you cannot accuse us of anything or a lot." But feeling that what he has said may seem heavy, he again softens (his word). However, he did not completely cease (from reproof), because then he would not have corrected them; and he did not leave his words unsoftened, lest he offend them excessively. What does he say? "I do not speak to condemnation" (I do not speak to condemnation). From what can this be seen? "For I said before, that ye are in our hearts, that ye may die and live together." In truth, such love is very great, that, even being despised by them, I am ready to die and live with them. "Not simply," he said, "you are in our hearts, but just as I said. One can both love and avoid danger; but we don't love it that way."

See how much wondrous prudence there is! He did not mention what he had already done for them, so that it would not be considered a reproach again, but promised them good deeds in the future. "If," he says, "any calamity should befall you, I am ready to endure everything for you. For me, neither death nor life, in themselves, is important; but to be where you are is preferable to me; with you, death is better than life, and life is better than death." That to die for another is an act of love is beyond doubt; But to live – who would not want that, even if he was not a friend? Why does he present the desire to live as a great thing? Because it is really very great. In fact, many people sympathize with their suffering friends; and when they prosper, they no longer rejoice with them, but also envy them. "But we are not like that," (says the Apostle). "If you are in distress, we will not be afraid to share your misfortune with you; if you prosper, we will not be jealous." Then, in view of the fact that above he constantly repeated the same thing, saying: "You are not cramped in us"; "Your hearts are cramped"; "contain us"; "spread ye also"; and: "We have not offended anyone"; and all this, apparently, tended to condemn them – then see what a new method he uses to soften the severity (of these reproaches). "I have much hope in you" (v. 4). "Wherefore," he says, "I dare to do this, because I speak not to your condemnation, but out of great hope in you." He expresses the same thing above, saying: "I boast much about you" (much praise for you). "Do not think that when I speak thus, I speak in utter condemnation of you, for I am very proud and boast of you; on the contrary, I say this out of solicitude, desiring that you may succeed more in virtue." He says the same thing to the Jews after many rebukes: "Nevertheless, beloved, we hope that you are in a better [condition], and hold on to salvation, although we say so" (but we hope for you who are better, and who hold on to salvation, even if we say so) (Hebrews 6:9). "We desire that each of you, for the complete assurance of hope, show the same zeal to the end" (6:11). In the same way here he says: "I boast much of you," i.e., "I boast of you before others." See how sincerely it comforts! "And I do not just boast," he says, "but I also boast very much." Wherefore he added, "Filled with consolation." What kind of pleasure? "Which I received from you; you, having reformed, have comforted me with your works." It is characteristic of the lover to reproach him for not being loved, and to be afraid not to grieve him with unnecessary reproaches. That is why he says: "Filled with consolation, abounding in joy" (filled with joy, abounding in joy).

2. But they will say, "This seems to contradict what was said before." Not at all; On the contrary, it is very agreeable, because what has been said now makes acceptable what has been said before, and real praise makes the benefit of former reproofs more real by destroying their bitterness. That is why he lavishes these words very opportunely and generously. He did not say, "I am full of joy," but "I abound"; and not only "abounding," but "exceedingly abounding," by which he again reveals the fervor of love, for which, although we are so much loved by them that we can rejoice and be glad, yet he does not yet consider himself loved to the extent that he should be loved, and does not think that he has received everything from them. So insatiable was his love for them! And a little mutual love from those whom we love brings great joy, because of our strong love for them. Thus, this also served as a new proof of his love. Speaking of consolation, he said, "fulfilled," that is, "received what was due"; and speaking of joy, he said, "Exceedingly abounding," that is, "I have feared much for you, but you have sufficiently satisfied and comforted me, and have not only taken away from me a pretext for sorrow, but have also given me abundant joy." Then showing how great this joy is, he not only expresses it with the words: "abounding in joy," but also by adding: "in all our sorrow" (about all our sorrow). "So great was the pleasure you gave us, that it was not overshadowed by great sorrow, but on the contrary, by the excess of its greatness, it overcame all the sorrows that befell us, and did not even allow us to feel them." "For when we came into Macedonia, our flesh had no rest" (v. 5). Having mentioned above about sorrow, he tells what kind of sorrow it was, and presents it in a greater form, wishing to show how great is the consolation and joy they have given, if they have dispelled even such sorrow. "We were oppressed on every side" (But in all things sorrowful). How is it in everything? "Outside – attacks" – from the unbelievers, "within – fears" – for those who are weak in the faith, so that they would not be carried away into error, which happened not only to the Corinthians, but also to others. "But God, who comforts the humble, comforts us by the coming of Titus" (v. 6). Since he has said much in praise (of the Corinthians), in order not to appear to be a flatterer, he brings as witnesses his brother Titus, who came from them to Paul after his first epistle, informing him of their correction. And you will notice how highly he appreciates the arrival of Titus everywhere. Thus he said of him before: "Having come to Troas to preach the gospel of Christ... I had no rest in my spirit, because I did not find my brother Titus [there]" (2:12, 13); and here again he says: "At the coming of Titus we were comforted." In this way he wishes to inspire them with confidence and love for Titus. And see how he achieves both. With the words "I had no rest for my spirit," he shows the height of his virtue; and having said: "In our tribulation, his coming was sufficient for consolation, and not only for his coming, but also for the consolation with which he was comforted for you" (not only by his coming, but also by the consolation by which you will be comforted for you), he wins Titus the favor of the Corinthians, because nothing so arouses and strengthens friendship as a kind and favorable opinion of someone. And of Titus (the Apostle) testifies, that when he returned, he delighted us with pleasure, when he told us so much (pleasant) about you. That is why his coming made us glad. Not only did we rejoice at his coming, but also because of the "consolation" he received from you. With what did he console himself? "By your virtue, by your correction." Wherefore he adds, "Telling us of your zeal, of your weeping, of your zeal for me," v. 7. This was what comforted and delighted (Titus)! You see how he also seems to be very well disposed (to the Corinthians), since he considers their good fame to be a consolation for himself, and when he comes, he boasts of it before Paul as his own good. And see with what fervor (the Apostle) expresses this: "Your desire, your weeping, your zeal." Indeed, they should have wept and grieved over the fact that Blessed Paul was so angry with them, and had not been with them for so long. Wherefore he said not simply "tears," but "weeping," and not simply "desire," but "strong desire" (επιπόθησιν), and not "wrath," but "zeal," and zeal for the apostle, both against the fornicator and against those who condemned (Paul). "When you received my message," he says, "you were inflamed and inflamed with zeal." He is overflowing with joy, filled with consolation, because he has touched them greatly. It seems to me, however, that this is said not only for consolation for the past, but also for the greater excitement of those who have fulfilled what is required. Though some, as I think, have been subject to former rebukes, and have not deserved such praise, yet he does not separate them, but rather praises and reproaches them all together, leaving it to the conscience of the hearers to choose to each his own. And in this way reproaches did not become unbearable, and praise aroused to greater zeal.

3. Thus should those who are rebuked behave now – to weep and weep, to seek guides for themselves in the same way, to love them more than fathers – because fathers give us only life, and teachers give us a virtuous life. This is how one should endure the punishments of one's fathers, so together with the leaders one should sympathize for those who sinn, because everything depends not on them alone, but also on you. In fact, if the sinner sees that the father rebukes and the brothers connive, he becomes even more negligent. On the contrary, when the father reproaches, be angry with him, either as one who cares for his brother, or as one who is indignant with his father, but only show great concern and regret not that he has been punished, but that he has sinned. But if I build and you begin to destroy, what shall we gain but labor? Not only that, but the harm for you will not be limited to this, but you will also incur punishment upon yourself. He who hinders the healing of a wound deserves not only a lesser punishment with the one who inflicted it, but even greater, because to inflict a wound and to hinder its healing are not the same thing, the latter necessarily causing death, and the former not quite. I say this to you so that you also may be indignant with your superiors against those whom they are justly indignant at, so that when you see him being punished, you will all abhor him even more than the instructor himself. Let the sinner fear you more than the superiors. If he fears only one teacher, he will soon sin again, and if he fears so many eyes and so many mouths, he will become much more cautious. And just as, if we do not do this, we will be subjected to extreme punishment, so by doing this, we will participate in the fruits of correction.

Let us do so! Whoever says that it is proper for a Christian to be philanthropic to his brother, let him know that he who is angry is philanthropic, and not he who condescends to him before his time, and does not even allow him to feel sin.

The duty of philanthropy requires not to please the sick in everything, and not to indulge their unreasonable desires. No one loved the Corinthian fornicator so much as Paul, who commanded him to be delivered up to Satan, and no one hated him so much as those who encouraged him and condescended to him. This was justified later. The latter inflamed his spirit and produced a greater inflammation, but Paul calmed the fever, and did not leave the sick man until he brought him to perfect health. They added a new disease to the present one; and Paul cast out also that which was in him at first. It is these rules of philanthropy that we will also learn. When you see that a horse is rushing towards the rapids, you throw a bridle over it, restrain it with all your strength and often beat it. And although this is a punishment, nevertheless, such a punishment is the mother of salvation. Do the same with those who sin. Bind the sinner until he propitiates God, and do not leave him unbound, lest he be bound more by the wrath of God. If I bind, God will no longer bind him; but if I do not bind him, then insoluble bonds await him: "For if we had judged ourselves, we would not have been judged" (1 Corinthians 11:31). Therefore, do not consider such an attitude cruel and inhuman, on the contrary, (consider) (consider) a matter of extreme leniency, excellent healing, and great care. You will say, "They have been punished for a long time." And tell me, how many? A year, two, or three? But my question is not about the length of time, but about the correction of the soul. Show me (correction); if they have been broken, if they have changed, then all is done; And if this is not the case, time will not help. Nor do we ask whether the wound was often bandaged, but whether the bandaging brought any benefit. If it has brought the desired benefit, and in a short time, then leave it; but if it does not bring any benefit, then continue (binding) after ten years. Let the healing of the bound be the period for dissolution. If we take care of ourselves and others in this way, and do not look at human glory or ignominy, but, having in mind future torment and reproach, and most of all the fear of offending God, we increase the medical means of repentance, then we will soon attain perfect health, and receive future blessings, which may we all be vouchsafed by the grace and love of our Lord Jesus Christ, With Whom be glory, dominion, and honor to the Father and the Holy Spirit, now and ever, and unto the ages of ages. Amen.