Быть может, рассуждение это покажется вам неясным; поэтому я попытаюсь сделать его яснее.

Глава 10.

К этому было много препятствий, потому что патриарх достиг уже последнего предела своего возраста, а его жена была вдвойне бесплодной и по своему возрасту, и по природе; она была бесплодной не по старости только, а и по самой природе, потому что, и будучи молодой, она была бесполезным орудием природы; вообще эта женщина была бесплодной. Поэтому Павел, указывая на это обстоятельство, сказал: "и утроба Саррина в омертвении" (и мертвости ложесн Сарриных) (Рим. 4: 19). Не просто сказал – "мертвостъ Саррина", чтобы не подразумевать только возраста, но – "утроба Саррина в омертвении" (мертвостъ ложесн ее), сделавшуюся не от времени только, но от самой природы. Несмотря, как я сказал, на столько великих препятствий и зная, что это есть обетование Божие, как оно богато источниками и средствами, как оно не останавливается перед препятствиями ни в законах природы, ни в трудности самого дела, ни в чем-либо другом, а идет вопреки всему, приводя обетованное в исполнение, (Авраам) принял сказанное, поверил обетованию и, всецело изгнав опасение из разума, счел все это достоверным, думая, как это и действительно, что у Бога достаточно могущества, чтобы сдержать Свое слово, и не доискивался, как и каким образом все будет, для чего все это случилось не в молодости, а в старости, и вообще так поздно. Поэтому и Павел прославляет его, радостным голосом говоря: "Он, сверх надежды, поверил с надеждою, через что сделался отцом многих народов" (иже, паче упования, во упования верова, во еже быти ему отцу многим языкам). (Рим. 4: 18). Что такое – "сверх надежды", "с надеждою" (паче упования, во упования)? Вопреки упованию человеческому – во упование Божие, все побеждающее, все могущее, все совершающее. И он поверил не только тому, что будет отцом, но и отцом многих народов, и это он – старец, бездетный, имевший жену бесплодную и состарившуюся, – как сказано ему: "Так [многочисленно] будет семя твое… И, не изнемогши в вере, он не помышлял, что тело его, почти столетнего, уже омертвело, и утроба Саррина в омертвении; не поколебался в обетовании Божием неверием, но пребыл тверд в вере, воздав славу Богу и будучи вполне уверен, что Он силен и исполнить обещанное" (тако будет семя твое, и не изнемог верою, ни усмотри своея плоти уже умерщвленныя, столетен негде сый, и мертвости ложесн Сарриных. В обетовании же Божии не усумнеся неверованием, но возможе верою, дав славу Богови, и известен быв, яко, еже обеща, силен есть и сотворити) (Рим. 4: 19–21). Изречение же это означает: "Тотчас ободрившись и отбросив от себя немощь человеческую, всецело полагаясь на обещавшего, принимая во внимание Его неизреченную силу, он убедился вполне, что все сказанное будет". И он особенно прославляет Бога не тем, что любопытствовал или добивался познаний, но тем, что смирился перед непостижимостью Его премудрости и силы и нисколько не сомневался в сказанном.

И прежде всего могло бы смутить самое повеление: неужели Бог принимает такие жертвы, неужели повелевает отцам быть детоубийцами, разрушать жизнь насильственной кончиной, предавать детей безвременной смерти, собственноручно убивать рожденных от себя, – неужели Он хочет осквернять Свой жертвенник пролитием такой крови, вооружая десницу отца против единородного сына, делать праведника свирепым убийцей? Кроме того, не могла не волновать и не устрашать и сама природа, не потому только, что он был отец, но и потому, что он был отец любящий, был отец сына истинного и единородного, который был красив видом и хорош умом. Притом (сын его) находился и в таком возрасте, и в таком расцвете добродетели, что вдвойне сиял и благообразием души и благообразием тела. Любовь у него к сыну была немалая, и именно потому, что он получил его вопреки всякой надежды. Вы знаете, как любезны те дети, которые являются вопреки надежд и ожиданий, а не по закону природы, – а таков и был (Исаак). Но помимо всего этого, что особенно могло причинять соблазн, так это было самое обетование и обещание: приказание стояло в полном противоречии с ним. Обещание было таково: "посмотри на небо и сосчитай звезды, если ты можешь счесть их. И сказал ему: столько будет у тебя потомков" (тако будет семя твое, яко звезды небесныя) (Быт. 15: 5). Повеление же состояло в том, чтобы сына единородного, от которого должна была наполниться вся вселенная, он взял из среды людей и предал смерти и жесточайшему закланию. Но и это не смутило праведника, и этого не убоялся он, и это нисколько не причинило ему страдания, как оно причинило бы страдание всякому неразумному и пресмыкающемуся. Он не сказал самому себе: "Что это? Неужели я обманут, неужели обольщен? Неужели это повеление Божие? Нет, не поверю; мне постыдно сделаться детоубийцей, и этой кровью осквернить мою десницу; как же исполнится обетование, и если я вырву корень, откуда же явятся ветви и откуда плоды? Если иссушить источник, откуда потекут реки? Если я убью сына, откуда явится множество потомков, превосходящих множество звезд? Как Он обещал одно и теперь повелевает противоположное?" Он ничего не сказал подобного и не подумал даже; но опять, полагаясь на всемогущество Того, Кто дал ему это обетование, на бесконечное могущество, которое, столь богатое средствами и способами устранять все препятствия, стоит выше всех законов природы и сильнее всего существующего, не встречает ничего такого, что бы могло противиться ему, – он исполнил бы повеление и с великой уверенностью заклал бы своего сына, обагрил бы свою десницу, окровавил бы свой нож и опустил бы меч на шею сына, да он и исполнил все это – если не на деле, то в мысли. Поэтому и Моисей, удивляясь ему, говорит: "И было, после сих происшествий Бог искушал Авраама и сказал ему: … возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака… и принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе" (и быстъ по глаголех сих, Бог искушаше Авраама и рече ему: пойми сына твоего возлюбленнаго, его же возлюбил ecu, Исаака, и вознеси его на едину от гор, ихже ти реку) (Быт. 22: 1, 2). Это ли слова обещания, слова обетования, говорящая, что он будет отцом множества потомков, и семя его будет, как звезды небесные? Видишь, как после таких слов, услышав, что должно принести в жертву своего сына, он взял его – того, от которого должен был получить множество потомков, чтобы именно умертвить и принести его в жертву, удалить из среды людей, вознести на алтарь Богу. Поэтому и Павел, удивляясь ему, так опять увенчал и прославлял его, говоря: "Верою Авраам, будучи искушаем, принес… Исаака" (верою приведе Авраам Исаака искушаем); и затем показав, какое именно он совершил дело и какую обнаружил веру, продолжает: "и, имея обетование, принес единородного" (и единороднаго приношаше обетования приемый) (Евр. 11: 17). А это означает: "Нельзя сказать, что у Авраама было два родных сына и, что, по принесении в жертву одного, он мог надеяться, что будет отцом множества народов от другого; но у него был только один сын и к этому одному относилось обетование; и хотя этого именно он и должен был принести в жертву, однако, как при обетовании о его рождении вере его не воспрепятствовало ни собственное омертвение, ни природное бесплодие его жены, так и здесь он не смущен был смертью (сына).

Если бы все это допустил Авраам, то он поколебался бы в вере. Но он не допустил, поэтому к прославился и получил обещанное: он не смутился ни старостью, ни последовавшим затем повелением. Он не думал, что это повеление может послужить препятствием обетованию, или что эта жертва разрушит обетование, и не впадал в отчаяние касательно обетования, хотя уже и достигши самого предела земной жизни. Не говори мне, что Бог знал, что повеление это не будет приведено в исполнение и что десница праведника не обагрится кровью; но смотри на то, что праведник не знал ничего об этом, ничего о том, что он получит своего сына обратно, и таким образом возвратится с ним домой, так как напротив все его мысли были заняты принесением его в жертву. Поэтому и дважды призывается он с неба. Бог не просто сказал ему: "Авраам!", но дважды: "Авраам, Авраам!", таким призыванием возбуждая и укрепляя в нем склонность к приказываемому жертвоприношению: так безусловно было это повеление. Видишь, как все в его мысли было исполнено, и не было никакого соблазна. Причина же этого заключается в том, что он своим любопытством не проникал в дело Божие. А что Иосиф? Скажи мне – разве он не веровал также? Ведь и ему дано было от Бога великое обетование, а в действительности опять случилось все вопреки этому обетованию. В сновидениях ему дано было обетование, что братья будут поклоняться ему, и это возвещено было двояким образом – сначала при посредстве светил, а затем при посредстве снопов. Все же происшедшее после этих видений было вопреки видениям.

Матерью же этой вражды была неразумная зависть и несправедливая ревность: пылая гневом, они ежедневно замышляли убийство, а зависть разжигала в них как бы огненную печь, из которой вырывалось пламя. Но так как они не могли причинить ему никакого вреда, пока он находился и жил со своими родителями, то они чернили его поведение, распространяли о нем постыдную молву, возводили злые обвинения, желая подорвать этим любовь к нему отца и сделать его восприимчивым к навету.

Он не только не удалился от общения с ними, но и при такой их злобе обнаружил братскую любовь; а они порешили уничтожить его и, насколько от них зависело, убили его, обагрили свои руки и совершили братоубийство. Но бесконечная премудрость Божия, все благоустрояющая и в неблагоустроенном, в самой бедственности и даже в самых вратах смерти исхитила его из их злодейских рук. Один именно из братьев посоветовал им воздержаться от такого гнусного убийства – а это, конечно, внушил ему Бог, – и тем воспрепятствовал убийству. Но ужасное дело не остановилось здесь, а продолжалось дальше. Хотя братья и встретили препятствие к умерщвлению его, однако дух их еще пылал гневом, ярость бушевала в них, велико было пламя их страсти и оно перешло в другую форму гнева. Сняв с него одежды и связав его, они бросили его в яму – эти жестокие, бесчеловечные люди, и затем стали наслаждаться принесенной им пищей: сам он, находясь в яме, трепетал за свою жизнь, они же упитывались и упивались.

Но безумие их не остановилось и здесь: увидев варварских людей, которые из обитаемой ими страны направлялись в Египет, они продали им своего брата, подготовляя ему этим другую смерть, еще более продолжительную и жестокую, исполненную всякой бедственности. Будучи еще юношей нежным, воспитанным в отцовском доме с великой свободой, совсем незнакомый с рабством и связанной с рабством бедственностью, – подумай только, что он тогда выстрадал, сразу сделавшись рабом вместо свободного, чужеземцем вместо гражданина, и повергшись в ужасный плен. Он не только он был повергнут в рабство, но и лишен отца и матери и всего ему принадлежащего; нагой, уведенный в чужую землю, бездомный и не имея своего города, он подвергнут был закону рабства в варварских руках. Разве недостаточно было всего этого для того, чтобы повергнуть его в страх? Разве легко было сносить внезапность, неожиданность, непредвиденность и жестокость судьбы и притом со стороны братьев – тех братьев, которых он любил и по отношению к которым не оказал ни великой, ни малой несправедливости, а скорее, благодетельствовал им? И однако ничто такое не смутило его, а отведенный купцами в Египет, он переходил из одного рабства в другое. Там он опять сделался рабом, – еврей жил в варварском доме, – это благородный-то и свободный двоякой свободой, свободой тела и свободой души!

Не только не получил он тогда господства, но лишен был и отечества, и свободы, и лицезрения родителей. Но бедственность его не остановилась и здесь, а перед ним открылась другая более глубокая пропасть; опять предстояла ему смерть и гибель, смерть невыносимейшая, и гибель, исполненная стыда. Госпожа дома, смотря на него порочными глазами, увлеченная красотой юноши, очарованная его прекрасным лицом, начала строить против него козни и умыслы. Утопая в роскоши, она ежедневно старалась уловить юношу в собственные покои, ввергнуть его в блудодейство и предать смерти бессмертной. Сжигаемая страстью и ежедневно палимая этой нечистой любовью, она ежедневно выходила на такую охоту и, застав его одного, насильственно старалась склонить к этой порочной любви, принуждала вступить с нею в незаконную связь и старалась лишить его целомудрия.

А этим опять он наточил против себя меч, опять предстояла ему смерть, еще сильнее вздымались волны, так как ярость этой женщины воспылала сильнее вавилонской печи. Похоть ее воспылала еще больше, а гнев, эта другая свирепейшая страсть, соединился с великим зверством, и она стала умышлять на его жизнь и прибегла к мечу, чтобы совершить беззаконнейшее убийство, старалась погубить поборника целомудрия и подвижника твердости и терпения. Поспешив к своему мужу, она рассказала обо всем случившемся – не так конечно, как было в действительности, но как она сама лицемерно изложила это происшествие, внушила судье все, что хотела, жаловалась на оскорбление и, как потерпевшая ущерб, требовала отомщения, в доказательство чего указывала и на одежды невинного юноши, оставшиеся в ее нечистых руках. И обманутый судья не повел обвиняемого в судилище, не дал ему слова, но человека, никогда не видевшего судилища, осудил как уличенного в прелюбодеянии, вверг его в темницу и обременил оковами. И вот человек, который заслуживал бы венцов за свою добродетель, оказался в темнице вместе с обманщиками, грабителями гробниц, убийцами и самыми последними негодяями. И однако, ничто подобное не смутило его. Другой узник, провинившийся перед царем, был отпущен, а он должен был долгое время оставаться в темнице и нести тяжелое наказание за то, за что должно бы увенчать и прославлять его. И однако он не возмущался и не смущался, и не говорил: "Что это? Для чего это? Я, которому обещано господствовать над братьями, не только не получил такой чести, но и лишен отечества, и дома, и родителей, и свободы, и безопасности, и именно со стороны тех, которые должны бы поклоняться мне. После совершения ими надо мной злодейства я сделался рабом варваров и постоянно менял господ. Однако и здесь еще не прекратилась моя бедственность, а повсюду мне угрожают бедствия и козни. После коварства братьев, после бедствия и рабства как первого, так и второго, опять мне угрожали смерть и коварство жесточе прежнего, и наветы, и пагуба, и неправедное судилище, и постыдное обвинение, угрожавшее гибелью. Не получив права слова, я просто и без суда ввержен был в темницу и обременен узами вместе с прелюбодеями, братоубийцами и самыми негодными людьми. Виночерпий избавился и от уз и от темницы; я же не могу пользоваться после него никакой безопасностью; хотя ему исполнился на деле сон по моему толкованию, но я нахожусь в невыносимом бедствии. Это ли возвещали бывшие мне видения? Это ли возвещало известное число звезд? Это ли возвещали снопы? Куда же девались обетования? Куда девались обещания? Неужели я был обманут? Неужели я был обольщен? Где же наконец поклоняются мне братья, мне, рабу, пленнику, узнику, объявленному прелюбодеем, находящемуся в крайней опасности, столь далеко живущему от них? Все исчезло и погибло!" Ничего подобного он не говорил и не думал, а ожидал конца, зная, как бесконечна и находчива премудрость Божия, и не только не смущался, но даже восторгался и хвалился по поводу всего происходившего.

И все это он терпел после посещения его Самуилом, после возлияния на него елея, после обетования ему царства, после скипетра, после диадемы, после рукоположения Божия и избрания; и, несмотря на это, ничто не смущало его, и он не говорил: "Что это? Я, царь, которому следовало бы пользоваться властью, не могу иметь и такой безопасности, какая принадлежит самому простому человеку, а сделался бродягой, беглецом, человеком без города и без дома, странником, удалился в варварскую страну, лишен необходимой пищи и ежедневно вижу, как угрожает мне крайняя опасность. Где же обещание царства? Где обетование мне владычества?" Ничего подобного он не говорил и не думал; он не смущался тем, что было, но ожидал исполнения обещания. Можно бы рассказать еще о тысяче других людей, которые, подвергаясь самым жестоким бедствиям, не страшились, а полагаясь на обещания Божия, хотя бы случилось и противное им, таким прекраснейшим терпением заслужили себе светлые венцы. Так и ты, возлюбленный, терпи сам и ожидай конца, потому что все исполнится здесь ли, или в будущем веке. Повсюду преклоняйся перед непостижимостью промышления и не говори: "Как же за все бедствия будет дано возмездие?" И не доискивайся, каким способом совершаются дела Божий.

Глава 11. Все эти праведники не доискивались того, как и каким образом совершается все это; но видя, что все это непостижимо для человеческого разума, не устрашались и не возмущались, а все мужественно сносили, имея величайшую уверенность в силе обещающего дать будущие блага, и не впадали ввиду противоположной действительности в отчаяние. Они ясно видели, что, будучи благоустрояющим и мудрым, Бог может и после разрушения все восстановить лучше прежнего, и с великой точностью исполнить обещанное. Так и ты, возлюбленный, когда тебя в настоящей жизни обнимает скорбь, прославляй Бога; когда подвергаешься и бедствиям, также благодари, нисколько не смущайся, потому что промышление Божие бесконечно и неисследимо, и все получит свой должный конец в настоящей ли жизни, или в будущей. Если же бы кто, слушая меня, по своему малодушию подумал, что все должно совершиться еще здесь, то мы скажем, что истинная жизнь и непроходящие блага ожидают нас только там. Настоящая жизнь есть лишь путь, а тамошняя жизнь есть отечество; здешняя подобна весенним цветам, а тамошняя подобна недвижимым скалам; там венцы и награды не будут иметь конца, там назначаются награды победителям, там наказания и муки нестерпимые для делающих злое. "Что же, – скажет кто-нибудь, – ожидает там соблазняющихся?" Но почему ты не говоришь о тех, которые особенно прославились, а указываешь на тех, которые сначала носили маску благочестия, а теперь изобличены? Не видишь ли, как очищается золото, как обнаруживается олово, как солома отделяется от хлеба, волки от овец, притворяющиеся от истинно живущих в благочестии? Когда увидишь смущение таковых, подумай о славе тех. Некоторые поколебались; но еще больше таковых, которые остались твердыми, заслужили великую себе награду, не отступая ни перед силой наветов, ни перед трудностью времен. Смущающиеся пусть порассуждают сами с собой: "Ведь три отрока были лишены и священников, и храма, и жертвенника, и всего другого, что полагалось по закону, и однако, живя среди варваров, с великой точностью исполняли закон; то же самое было и с Даниилом и со многими другими; и они, уведенные в плен, не нарушали ничего, между тем как другие, оставаясь дома и пользуясь всем в своем отечестве, пали и были осуждены".

Глава 12. Если бы ты исследовал, для чего допускается все это, и не преклонился перед неизреченными тайнами действий Божиих, а старался все разузнать, постепенно проникая дальше и доискиваясь многого другого, например: для чего явились ереси, для чего диаволы, для чего демоны, для чего злые люди, соблазняющие многих, и главнее всего этого – для чего приближается антихрист, имеющий такую силу к обольщению, что, как говорит Христос, он будет делать нечто такое и так, что в состоянии будет соблазнить даже и избранных. Но ты не должен доискиваться этого, а все нужно предоставить неисповедимой премудрости Божией. Кто уже твердо уверовал, то хотя бы ярились бесчисленные волны, хотя бы поднимались бесчисленные бури, он не только не потерпит никакого вреда, но сделается еще более сильным; слабый, рассеянный и малодушный человек часто падает, когда никто не толкает его. Если же хочешь узнать и причину этого, послушай нашего наставления. Есть много и другого, что различным образом засвидетельствовало бы нам о домостроительстве Божием; но мы скажем о том, что нам известно. Мы говорим, что соблазны попускаются для того, чтобы не уменьшалась твердость мужественных; вот что в беседе с Иовом заявил Бог, говоря: "Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя?" (мниши ли Мя инако тебе сотворша, разве да явишися правдив) (Иов. 40: 3). Также и Павел говорит: "Ибо надлежит быть и разномыслиям между вами, дабы открылись между вами искусные" (подобает бо и ересем в вас быти, да искуснии явлени бывают в вас) (1 Кор. 11: 19). Когда ты слышишь это изречение: "надлежит быть и разномыслиям между вами", то не думай, что он говорит это в смысле приказания или законоположения; совсем нет, но он предсказывает этим будущее и заранее напоминает бодрствующим о предстоящей им пользе от этого. "Когда вы устоите против обольщения, – говорит, – тогда именно яснее обнаружится ваша добродетель". Поэтому же, а также и по другой причине попущены были злые люди, именно – чтобы и они не были лишены возможности извлечь пользу из могущей произойти с ними перемены. Так именно спасен был Павел, так разбойник, так блудница, так мытарь, так и многие другие. Если же бы прежде, чем обратиться, они были взяты отсюда, никто из них не спасся бы. Касательно антихриста Павел высказывает и другую причину. Какую же именно? А ту, чтобы устранить всякую возможность извинения для иудеев. Какое бы могли иметь извинение те, которые, не приняв Христа, стали бы веровать в антихриста? Поэтому и говорит апостол: "да будут осуждены все, не веровавшие истине, но возлюбившие неправду" (да суд приимут ecu, не веровавшии истине, но благоволивший в неправде) (2 Фесе. 2: 12), т.е. антихристу. Ведь иудеи говорили, что не веровали Христу потому, что Он называл самого Себя Богом: "не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом" (камение не мещем на Тя, но о хуле яко Ты человек сый, твориши Себе Бога) (Иоан. 10: 33), хотя они и слышали, что Он наибольшее могущество приписывал Отцу и говорил, что пришел с Его соизволения, что и засвидетельствовал многими делами; что же они скажут, когда примут антихриста, который будет говорить, что он есть Бог и, ничего не упоминая об Отце, все будет делать вопреки Ему? Поэтому Христос, укоряя их, предсказывал, говоря: "Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете" (Аз приидох во имя Отца Моего и не приемлете Мене; аще ин приидет во имя свое, того приемлете) (Иоан. 5: 43). Вот почему и допущен соблазн. Если ты говоришь, что есть соблазняющиеся, то я представлю тебе еще больше тех, которые прославились, и опять тебе скажу то же самое, что не должно, чтобы ради небрежения и лености других получили ущерб в воздаянии наград могущие бодрствовать и внимать и лишились из-за этого многочисленных венцов. Они не стали бы подвергаться испытанию, если бы не получали залогов награды за эту борьбу; если слабые и получают вред отсюда, то они не могут по крайней мере обвинять в этом кого-нибудь другого, а должны самих себя винить в падении, особенно в виду примера тех, которые не только не соблазнились, но сделались еще более славными и сильными.

Глава 13. Какими священниками пользовался Авраам, скажи мне, какими учителями? Какими назиданиями? Какими увещаниями, какими советами? Тогда не было еще ни Писаний, ни закона, ни пророков и ничего другого подобного: он плыл по неисследованному морю, шел неиспытанным путем, притом, и родившись в нечестивом доме и от нечестивого отца. Но ничто такое не повредило ему, а он просиял такой добродетелью, что и долго спустя, после пророков, после закона и долгого воспитания, которое посредством знамений и чудес Христос преподавал людям, – все это предваряя, он показал на деле именно искреннюю и горячую любовь, пренебрежение к деньгам, попечение о близких по рождению; попирая все земное, и отбросив славу и распущенную жизнь, он стал жить строже монахов, обитающих на вершинах гор. У него не было даже и дома, а была только палатка из листьев, едва способная прикрывать голову праведнику; будучи сам чужеземцем, он не пренебрегал гостеприимством, а сам будучи чужеземцем на чужбине, принимал тех, которые приходили в полдень, и служил им. Он служил им сам, и в этом добром деле соучастницей сделал и жену свою. А чего только он не сделал для своего племянника, хотя тот худо относился к нему, хотел захватить даже лучшую часть пастбища, и это –