На приемах светских лиц Архимандрит был не ровен; редким удавалось понять его. Иногда он, как юродивый, бывало раскричится, а иногда молчит, слова не дождешься; посетители не знают, как и уйти из гостиной. А зато как разговорится, то слушал бы его, не отходя несколько суток. Маленький Игнатий всегда торчал при нем, и часто, по сыновней любви, делал ему замечания: «Зачем, Батюшка, сказали то или это? Вот и будут делать об вас ложные заключения». А он, бывало, махнет рукой, говоря: «Я не светский человек, не умею рассчитывать», пойдет к себе в кабинет и ляжет в угол, прибавив: «Вот мое место». И здесь-то он был истинный аскет, не отошел бы от него: речи его, как гусли сладкозвучные, услаждали ум и сердце. «Видел я, — свидетельствует маленький Игнатий, — двух человек: нашего Батюшку и пустынного старца Исаию Никифоровского; видел их вместе, видел и порознь, и благодарю Бога, что сподобил Он меня видеть святых людей». Еще говорит о. Игнатий маленький, что в продолжение 24-х лет он не помнит случая, чтобы о. Архимандрит отказал в приеме братий: дверь его для всех была открыта, и он любил, чтобы приходили к нему. Отец Игнатий припоминает, как он в новоначалии надоедал своему старцу ежеминутным испрошением благословения, имея обычай не приступать без этого ни к какому делу. Бывало, в пятом часу утра послушник будит своего Настоятеля, чтобы получить благословение идти к утрени, и о. Архимандрит никогда не прекращал такого порядка и не отягощался им. Ему не нравилось, когда кто-либо из братий уклонялся от него или боялся его. Все ближайшие ученики всегда находились около него, как пчелы около матки. Он приучал их к чтению Священного Писания, часто приглашал к себе и заставлял читать, как бы нужное для него самого, и усматривал, кто как читает, с какою верою и любовию к Слову Божию. Келейников своих он заставлял читать каждый день утреннее и вечернее правило. Многие из них ежедневно вечером приходили исповедовать грехи свои, не оставляя до другого дня никакого греховного помысла, и получали разрешительную молитву. Вследствие чего они были веселы и легки, как на крыльях летали. Старец не любил уныния и если замечал в ком уныние, спрашивал причину и разбивал словом утешения, прибавляя: «Уныние не от Бога, исповедуй грех и будь весел».

Были и такие в числе братства, которые никак не могли привиться к своему отцу, и это большею частию те, которые получили начальное воспитание в других монастырях; они-то и составляли противную партию, не желая жить по правилам отеческим, и враждовали против тех, которые ходили на исповедь и откровение помыслов. В последующее время много пострадал за это от противной партии старец схимонах Макарий, к которому также новоначальные ходили на откровение, между тем как сказано у Аввы Дорофея, что все живущие без назидания падают, как листвие, и погибают. Авва Исаия говорит: «Каждый помысл, производящий в тебе брань, открывай наставнику твоему, и облегчится брань твоя. Из-за стыда не позволь скрыть ни одного такого помысла; потому что демоны находят себе место только в том человеке, который утаивает свои помыслы, как благие, так и лукавые» (гл. 163).

Ученики о. архимандрита Игнатия, в союзе любви между собою, ревновали о деле Божием: бывало, кто из богомольцев попросит отслужить молебен или панихиду, все стремятся без очереди исполнить, как можно лучше, так что сами монашествующие, проходя мимо, остановятся и слушают с наслаждением. Есть и ныне подобные сыны обители; иначе и не мог бы удержаться чин священнослужения в порядке.

Архимандрит Игнатий был широкой, возвышенной натуры, пылкий, восприимчивый, всему хорошему радовался как младенец, и эта радость обыкновенно выражалась быстрым хождением, почти беганьем по залу, и потиранием затылка. Когда в это время входили ученики, он не замечал их, продолжая бегать и непритворно радоваться. В таких же формах выражались у него и скорби, с тою разницею, что тогда потирал он не затылок, а лоб. Ученики в это время не смели входить, а смотрели в дверные щелки. Много приходилось о. Архимандриту переносить оскорблений, тогда как сам он был необыкновенно добр и благожелателен к ближним. Он глубоко сочувствовал всякому доброму делу, а его грубо, невежественно оскорбляли; кто несправедливыми притязаниями по службе, кто дерзкими и лживыми порицаниями, — и все это делалось по бесовской зависти, незаслуженно. Тогда, взволнованный скорбию, он обвинял антихриста и его сотрудников; но вскоре успокоивался, и если оскорбление было велико, то удалялся в спальню, спускал густые занавеси на окнах, делал из келлии темницу и запирался на неделю и на две, объявляя себя больным. В такое время никто не входил к нему, он предавался молитве и плачу, до тех пор, пока не придет благодатное посещение свыше и не осенит его неизреченною радостию. По выражению его, не только душа, но и тело и  кости принимали участие в этой радости; по словам Спасителя нашего: Царствие Небесное внутрь вас есть. Истинен глагол Господень! Человек, находясь в таком состоянии, иного блаженства и представить себе не может. Обычно Небесному Царству приходить после тяжкой скорби: многими скорбми подобает внити в Царствие Небесное. Вот тогда-то и совершалось преображение из врагов во Ангелов светлых; об этом он сам выражается в своем «плаче»: «Я встречал врагов, ищущих головы моей, как Ангелов светлых». В таком настроении духа архимандрит Игнатий занимался сочинением своих поучений. После долгого затвора всегда являлись на столе поучительные его творения, и сам он выходил из своей темницы с светлым, необыкновенно радостным лицом. Он не скрывал своих творений от учеников, всегда, бывало, прочитает, не из тщеславия, а как будто для проверки. Весьма редкие понимали высокие душевные качества Архимандрита: кроткий сердцем, простой, безмерно милостивый и любвеобильный, бывало, вспылит на минуту и гасит эту вспышку слезами покаяния.

Архимандрит Игнатий был замечательно нестяжателен и несребролюбив; бывало, казначей принесет ему жалованье или долю по разделу братской кружки — он и в руки не возьмет, и даже не сосчитает, а скажет казначею: «Положи, батинька, в налойчик», — и из этого налойчика брали келейники и расходовали по его распоряжению. Стол его был неприхотлив; он употреблял более растительную пищу и какие-либо кашицы, и то весьма умеренно, тогда как вид его не представлял из себя постника или больного; полный, румяный, он казался пользующимся совершенным здоровьем и, по мнению многих, изнеженным; а в сущности был изможден болезнями. В зимнее время он почти никуда не выходил; в келлиях устроены были тройные рамы, в небольшой гостиной стояли две печи, так что здоровому человеку невыносимо было сидеть в ней, а он выходил в эту гостиную в рясе, ваточном подряснике и в катанках на ногах. Келейники часто надоедали ему советами держать температуру попрохладнее, уверяя, что будет для него здоровее. Старец покорится, бывало, своим попечительным чадам и непременно простудится: «Ну, вот, послушал вас, и простудился, болен. Тело мое, истомленное болезнями, требует большего тепла». Уйдет и затворится в своей теплице, в спальне. Келейная его одежда была также незатейлива: мухояровый подрясник, не застегнутый на груди, на ногах катанки. Так и видишь его:  ходит бывало по келлии и потирает затылок, или пишет у стола, или лежит в углу и читает книгу; вот постоянные занятия подвижника. Всегда приветливый, ласковый, в особенности с своими любимыми келейниками; он иногда шутил с ними и давал наименования каждому по его способности.

В последнее время пребывания о. архимандрита Игнатия в Сергиевой пустыне началась перестройка зимней Сергиевской церкви. Хотя пространная церковь была необходима, но он неохотно принимался за новую постройку, опасаясь войти в новые долги, потому что и старые его тяготили. Настоятель поручил своему первому келейнику, маленькому Игнатию, всю заботу по постройке, как приобретение средств, так и заготовку материалов и самую постройку; и все совершилось во славу Божию, без особенных затруднений, за молитвы старца. Храм Преподобного Сергия был окончен и освящен уже по отъезде Преосвященного Игнатия на епархию.

Два замечательные случая были при освящении этой церкви, которое совершилось 20 сентября 1858 г. Преосвященным Митрополитом Григорием [228]. Когда началось священнослужение, все окна и двери были заперты, вдруг неизвестно откуда влетел голубь и сел на иконостас над Царскими Вратами и просидел все время освящения и Литургии, не слетая с места; когда и как он улетел, никто не мог заметить. Второй случай: Высокопреосвященнейшему митрополиту не понравились Царские Врата нового храма, весьма ценные, с изображением двенадцати Апостолов. По мнению Митрополита, следовало изобразить Благовещение и четырех Евангелистов, и он приказал настоятелю, преемнику Преосвященного Игнатия, непременно выставить их и сделать другие. Настоятель, затрудняясь исполнить волю Архипастыря, за неимением средств, просил позволения окончить врата, для которых заказаны были серебряные ризы на Апостолов; но Митрополит не соглашался. Архимандрит томился недоумением и молчал, не сообщая никому из братий во избежание пересудов. В том же году, в декабре, Митрополит Григорий был опять в Сергиевой пустыне по случаю погребения статс-дамы Мятлевой и подтвердил свою волю Настоятелю, чтобы переменил Царские Врата. В ту же зиму скончался Архипастырь, и Настоятель еще более мучился совестью, что не мог исполнить его приказания, и врата стояли неоконченными. В сороковой день кончины Митрополита приходит к Настоятелю родной брат его, проживавший в Сергиевой пустыне, ризничий иеромонах Платон и говорит, что видел во сне Митрополита Григория. «Владыка сидел посреди церкви на амвоне, — говорил о. Платон, — а я выходил из алтаря и нес мешок с хлебцами; Митрополит подозвал меня к себе и сказал: раздайте эти хлебы на помин души моей, а ты скажи своему брату, пускай окончит Царские Врата».

Удивленный и обрадованный Настоятель возблагодарил Бога, что покойный Владыка развязал его совесть, и тут же рассказал о своем затруднении брату, предварительно ничего не знавшему. Царские Врата немедленно были окончены.

Письмо

архимандрита Игнатия (Малышева)

к Преосвященному Леониду (Краснопевкову) [229]

Ваше Высокопреосвященство

Всемилостивейший Архипастырь,

Я получил письмо Ваше, вы желаете знать, какого мнения был покойный Преосвященный Игнатий о книге Фомы Кемпийского. Могу положительно сказать, что Преосвященный Игнатий не любил эту книгу, и не только он, но и все знаменитые отшельники нашего времени. Сколько раз я слышал от Преосвященного Игнатия, что Оптинские старцы и особенно Отец Леонид [230], сподвижник старца Феодора [231], и все ученики Паисия Величковского единогласно отзывались так, что не по достоинству дают такую высокую цену этой книге. Отцы находили, что автор не имел помазания Святого Духа и что это сочинение написано из мнения своего ума, потому умные люди и узнают свое, а помазанники Божии только то высоко ценят, что вытекает из дара Духа Святого.