Жизнь наша есть духовная война с невидимыми духами злобы и с своей плотью. Люты и жестоки враги наши видимые, но еще более люты, еще более жестоки враги невидимые, то есть демоны. Нет злейшего и хитрейшего врага, как сатана и демоны его, а посему и брань с ними весьма опасна для нас. Когда люди против людей воюют, то иногда и отдых имеют от брани, но сатана и аггелы его злые никогда не спят, но всегда бодрствуют и тщатся нас низложить. Брань, которая между людьми бывает, хотя и продолжается, однако перестает, и мир заключается, но у христиан — непрестанная брань, даже до смерти, против врагов своих, и только смертью она кончится. Демоны имеют свое оружие, и христиане имеют свое оружие. Демоны борют нас оружием страстей и удов наших, — и столько у них оружия, сколько в плоти нашей страстей. А христианское оружие есть слово Божие и молитва. Христианин без молитвы и слова Божиего, как воин без меча и ружья. Воины на брани всегда при себе имеют меч и оружие, так и христиане всегда должны быть вооружены духовным мечом глагола Божиего и оружием молитвы. Ибо непрестанная у них брань против врагов своих. Посему повелевается им: «непрестанно молитеся» (1 Сол. 5; 17). Воины на брани бодрствуют и весьма осторожно поступают ради окружающих врагов; так и христианам на брани своей должно бодрствовать и осторожно поступать всегда, ибо всегда окружают враги их. Посему и сказано: «...трезвитеся, бодрствуйте, зане супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити: емуже противитеся тверди верою» (1 Пет. 5; 8-9). На брани имеются начальники и полководцы, которые воинов научают, наставляют и поощряют к доброму подвигу против врага, так и на брани христианской есть начальники — пастыри и учителя, которые христиан вооружают словом Божиим против врага диавола, научают и наставляют, как против него стоять и подвизаться, и никто так врагу сему не досаждает, как пастыри и учители добрые. Посему злобный дух ни на кого не гневается и не свирепеет так много, как на пастырей и учителей. Берегись же, христиане, хотя и всякого человека, а наипаче пастыря и учителя злословить, да не с диаволом едино будешь мудрствовать. Смотри, христиане, злобу, вражду и лютость против тебя врага твоего и берегись его. Не злато, не серебро и прочее вещество тленное, но вечное и нетленное сокровище, спасение твое, тщится у тебя отнять враг твой. Береги же сие не токмо паче имения, но и паче живота твоего. — Сию христианскую брань представляет нам Апостол и так вооружает нас: «Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной. Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злый и, все преодолев, устоять. Итак станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие» (Еф. 6; 11-17).

А как слово Божие и молитва служат оружием, внимай. Диавол поощряет тебя ко греху, но ты в сердце твоем ответствуй ему: не хочу, ибо сие Богу противно, Бог то запретил. Диавол возбуждает в тебе скверную и блудную мысль, а ты отвечай ему: Бог мой запретил сие мне. Диавол возбуждает в тебе гнев и злобу к отмщению, ты пресекай сию мысль, глаголя в сердце твоем: Бог того не повелел. Указует тебе диавол на чужую вещь и подстрекает сердце твое к похищению ее, а ты говори в сердце твоем: Бог то запретил — «не укради, не пожелай». Так и в прочих мыслях, противных Закону Божиему, восстающих в сердце твоем, поступай. В сем пример подал нам Христос Спаситель наш, Который на всякое диавольское искушение ответствовал искусителю: «писано есть, писано есть» (Мф. 4; 4, 7, 10). Приводит тебя сатана к отчаянию, говорит тебе в сердце твоем: нет тебе спасения, ты много согрешил, — ты отвечай ему: ты осужденный, а не судия, тебе нет спасения, но уготован вечный огонь. Моя надежда и спасение — Христос Бог, Который пришел в мир грешников спасти. Но везде нужно и другое оружие, то есть молитва, без которой все наше тщание и сопротивление врагу бессильно. Во всяком искушении должно возводить очи свои ко Христу и молиться Ему: «Господи, помози мне!»

Другой злейший враг наш — плоть наша со своими страстями. Плоть хочет гордиться и возноситься, но христианину должно ее смирением Христовым усмирять. Плоть хочет в мире сем богатеть, но христианину должно нищетою Христовой хотение ее пресекать. Плоть хочет на человека гневаться и за обиду ему мстить, но христианину должно движение ее кротостью и тихостью Христовой укрощать. Плоть в несчастье волнуется, мятется, смущается и хочет роптать, но христианину должно силой и терпением Христовым ее успокаивать. Плоть хочет враждующих ей ненавидеть и злобиться, но христианину должно благостью и любовью Христовой ее побеждать. Так и в прочем христианину должно силой и примером Христовым против плоти стоять и подвизаться, и ее побеждать. — На видимой брани воин не против одного врага, но против всякого стоит и подвизается, так должно и христианину не против одной только страсти, но и против всех стоять и подвизаться. Что пользы воину против одного врага стоять и подвизаться, а другим не противиться, но от них побежденным и умерщвленным быть. Что пользы и христианину против одной некоей страсти стоять и подвизаться, а другим покоряться и работать? Христиане! Как вооружился ты против одной какой страсти, так и против прочих вооружайся и не допущай себе от них побежденным быть. Как борешься с блудной похотью и не попущаешь ей одолеть тебя, так борись и брань твори с гордостью, борись с высокоумием, борись с тщеславием, борись с гневом, яростью и памятозлобием, борись со сребролюбием и скупостью, борись с ненавистью и завистью. Как воздерживаешь чрево твое от объедания и пьянства, так воздерживай язык твой от клеветы и осуждения, празднословия, сквернословия и буесловия. Как удерживаешь руки твои от убийства, воровства, хищения и грабления, так удерживай и от ударения и биения. Как постишься от пищи и пития, так постись и от всякого зла. Се есть христианский пост! се есть истинное воздержание! Трудный сей подвиг, но христианский долг его требует. Многие побеждают людей, государства и грады, но себя побеждать не хотят. Се есть христианская победа — себя самого, то есть плоть свою победить!

(Из книги "Сокровище духовное " святителя Тихона Задонского)

Враг с ленивыми не борется

Горе нашему нерадению! Мы ленивы, а враг наш бодр, он только о том и помышляет, как бы погубить нас. Мы едим и пьем, а враг скрежещет на нас своими зубами, мы празднословим, а он плетет для нас свои сети... Апостол велегласно взывает: «трезвитеся, бодрствуйте, заме супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити» (1 Пет. 5; 8). Да, много нам нужно внимательности и осторожности, дабы не поглотил нас диавол, и если мы ленивы, то он уже поглотил нас, а если еще стоим бодро на страже своего спасения, то он воюет против нас, желая поглотить, но не может сего сделать, потому что Бог помогает нам. Некто из отцов, обитающих в пустыне, однажды встал на молитву в самую полночь и вдруг слышит звук воинской трубы, созывающей на битву. И подумал он: откуда в такой безлюдной пустыне быть войскам и войне? Тогда явился ему бес и сказал: "Да, конечно — война, потому что ты стоишь на молитве; ложись себе и спи, если хочешь, чтобы мы не воевали с тобой! Мы воюем только с теми, кто вооружается против нас доброй молитвой, а с ленивыми не боремся!" Слышишь ли, что говорит злокозненная сила? — "С ленивыми мы не боремся!" Почему так? Да потому, что ленивый уже побежден, он уже упал на землю и лежит, попираемый врагом! Посему будем внимательны и осторожны на всякий час!

(Из книги "Руно орошенное")

84. От совести никуда не убежишь

«Бегает нечестивый ниединому оке гонящу...» (Притч. 28; 1).

Нет ничего безобразнее греха; даже тот, кто так охотно совершает его, не любит смотреть на него и, совершив грех, старается, сколько можно, утаить его. И когда приходится ему поневоле сознаваться в грехе перед лицом суда, то он готов бывает перенести всякую пытку, только бы не открывать греха. Когда же идет он добровольно к духовному отцу на исповедь, то или лукаво придает греху иной вид, или же прикрывает его какой-нибудь извиняющей оговоркой. А это, конечно, все оттого, что хотя он и смог сделать грех, но не может смотреть на него. Воистину, совесть есть зеркало: хочешь или не хочешь, а надобно ее стыдиться! Пусть молчат уста, сколько хотят; совесть делает свое дело, и ее обличения — самая жестокая пытка для души. Георгий Кедрин в своей "Летописи" рассказывает, что греческий царь Конста, не желая, чтобы его меньший брат Феодосии принимал участие вместе с ним в управлении, заставил его отречься от престола, вступить в духовное звание и принять посвящение во диакона. И вот Феодосии посвящен. Но этого было недостаточно для властолюбца-брата: спустя несколько времени, Конста велел его и смерти предать. Новый Каин, братоубийца, думал спокойно жить и счастливо царствовать без брата. Но в ту же ночь, среди глубокой тьмы, когда этот тиран стал засыпать, является перед ним неправедно убиенный брат его, Феодосии, облаченный в священную одежду как диакон, с полной чашей своей крови в руке, причем от теплой крови еще поднимался пар, и говорит ему страшным голосом: "Напейся, братец! Я твой брат, Феодосии, которого ты убил, это — кровь моя, которой ты жаждал, так утоляй же ею свою ненасытную жажду — «напейся, братец!» Вострепетал царь от такого видения, испугался, вскочил с постели и вышел в другие палаты. Успокоившись несколько от волнения, он опять лег в постель, и опять то же видение, та же кровавая чаша, и тот же страшный голос: «напейся, братец!» — Так было в первый день, так было и на другой и стало повторяться всякий раз, когда он ложился спать; приходил к нему брат и говорил страшные слова: «напейся, братец!» Чтоб избавиться от этого страшного привидения, царь выезжал на поля, в сады, на охоту, но и там оно его преследовало, и там устрашало, и там подносило ему смертоносную чашу — «напейся, братец!» Не вытерпел, наконец, Конста, уехал из Константинополя морем в Сицилию в надежде, что, быть может, с переменой места не будет и привидения, — но и это не помогло. Везде он мучился душой, потому что в своей совести носил причину этого мучения. Везде преследовала его страшная тень — «напейся, братец!» — И доколе же это продолжалось? Да дотоле, пока по прошествии нескольких лет мучительной жизни праведным попущением Божиим царь-братоубийца не был сам убит в бане, — вот когда допил он эту горькую чашу! Бедный Конста! несчастный царь! Ведь то, что тебя так устрашило, было не вооруженным человеком, даже не живым, а уже умершим, — один только образ, одна тень, одна мечта... Но так страшно было для него одно представление совершенного им греха! Совершить этот грех он мог, но смотреть на него не мог! Его обличала совесть, а обличение совести — мука нестерпимая: «напейся, братец!»

Но в сей жизни совесть обличает сокровенно, потому что и самый грех сокрыт, ее обличений никто не слышит, кроме самого грешника. А в день Страшного Суда совесть будет обличать уже открыто, потому что тогда для всех будут открыты грехи наши, и обличения ее услышит не только сам грешник, но услышат и все ангелы Божии, услышат и все люди, и все диаволы... Все мы воочию увидим уже не привидение, не мечту, но того самого человека, которого мы, если не рукой своей, то, быть может, словом своим, недобрым советом погубили; тогда станет убитый с чашей крови в руках и скажет своему убийце: ««Напейся, братец!» Моя смерть осталась без отмщения, мои сироты — без пропитания, моя жена — несчастной вдовой; и вот теперь, перед лицом Бога — Судии Правосудного, я показываю тебе кровь мою — «напейся, братец!» — Увидим мы тогда бедняка, нами обиженного, и он скажет своему обидчику: служил я тебе всю жизнь как раб подневольный, все труды мои, все плоды трудов отдавал я в уплату долга моего, но долг мой и доселе считается неуплаченным. Дом мой вконец был разорен, жена по чужим дворам скиталась, дети оставались без хлеба, и я раздет донага... крови моей жаждал ты, вот она: «напейся, братец!»

Боже мой! Ведь ум наш во всю жизнь ни на одну минуту не оставался без дела, сколько же за все это время он худого передумал! Язык наш никогда говорить не перестает, сколько же зла наговорил! Воля наша ко всему греховному склонна, сколько же зла она наделала! Тогда все, что не нагрешили мы языком, до единого слова праздного, все, что не нагрешили умом, до малейшего помышления, все, что когда бы и где бы то ни было сделано нами, со всеми мельчайшими подробностями, предстанет перед нашими очами, откроется перед очами всего мира и всей вселенной... "Мы увидим тогда перед собой, — говорит святой Василий Великий, — все дела наши, все открыто предстанет перед взорами нашими в том самом виде, как было сказано, как было сделано". О, какое страшное зрелище! Обнаружится тогда лицемерие, которое выдавало себя за добродетель; обнаружится зависть, которая почиталась ревностью по правде; измена, которая признавалась дружбой; осуждение ближнего, которое выставлялось как забота об исправлении других... Горе мне! Когда иду исповедовать грехи мои отцу духовному, у меня выступает холодный пот на челе, я весь краснею от стыда, хотя и наверное знаю, что он будет хранить в глубокой тайне мою исповедь, никому не скажет греха моего, да и самого меня не только ничем не накажет, а еще простит и разрешит во грехах. Но каково мне будет тогда, когда грех мой будет открыт перед всеми Ангелами Божиими, которые будут отвращаться от меня, — перед всеми духами злыми, которые будут смеяться надо мной! О, какой позор! какое смущение! И при этом чувствовать еще укоризны совести моей, которая будет тогда беспощадно обличать меня! О, какое мучение! "Сии грехи, которые теперь вижу я, — так я буду тогда говорить сам себе, — грехи великие и малые — все они мои собственные... Теперь уже нельзя укрыть их: ныне день, все открывающий. Бог давал мне в земной жизни вернейшее средство получить прощение через одно только мое слово: «согреших», — через одно изречение духовника: «отпущаются тебе греси твои...» И был бы я прощен тогда, но я этим не воспользовался; убеждали меня к тому и проповедники слова Божиего, и отцы мои духовные, но я не делал по их наставлению; и знал о том, да не делал того! Жил столько-то лет и имел довольно времени, а все же не каялся... Итак, есть ли у меня какое-нибудь оправдание? Но и этого мало. Не довольно с меня было своих грехов, я других ко греху побуждал... Не хотел вот этот человек вредить ближнему, я научил его; не хотел он лгать, красть и обманывать, — я подговорил его... Не знало это дитя никакого зла, — мои слова и разговоры отравили слух его, испортили добрый нрав его... И шел бы я теперь один в муку вечную, а то ведь увлек за собой других — примером, советом, соблазном своим! И какое же у меня в том оправдание? Теперь каюсь я, но бесполезно: прошло время покаяния, — настало время воздаяния! Что ж мне делать теперь? Я сам обличаю себя, я сам на себя приговор произношу! Боже! нет мне нужды в Твоем Суде, осуждает меня совесть моя... Иду добровольно в ад, чтобы укрыться там, чтобы уже не глядеть мне на грехи мои! Прими же меня, о мука вечная! Рай уж не для меня!"

Говорю я об этом, братие, и сам трепещу... Так-то обличает грешника, так-то произносит о нем суд свой его же совесть неподкупная! И нет, по слову святого Златоуста, нет судьи столь беспощадного, как совесть наша. Но постой, душа грешная, подожди, тебе еще нужно выслушать грозный приговор правосудия Божиего... О, Суд! о душа!