Еще. В стихирах хвалитных Нерукотворенному образу в праздничной Минеи напечатано правильно: "Радуйся, Божественный образе, егоже Херувимы обстоят и бездны боятся, имже тьма отгнана бысть и диавол упразднися"', а в Минеях месячных вместо "имже" напечатано "имиже", и выходит, что безднами тма отгнана и диавол упразднися.

Таких неправильных и неточных выражений было немало в наших старопечатных книгах. Конечно, все такие выражения не были неправым мудрованием издателей старых книг, а только недосмотром их, ибо мудрование есть то, что с настойчивостью проповедуется (как потом проповедовали свои неправые мнения, утверждаясь, впрочем, на старых же книгах, расколоучители), — это были просто описки, требовавшие исправления. Мы не укоряем за них наших православных и благочестивых предков, а только показываем, как необходимо было книжное исправление, и что Патриарх Никон за свою ревность от исправлении книг заслуживает не осуждения и порицания, а похвалы и благодарности. И Церковь, исправляя книги, не повредила нимало Православия. Исправление совершали православные епископы соборно. Могла ли у них возникнуть мысль повредить Православие? И если бы кто из них недоумевал, то разве не получил бы вразумления от прочих?

Исправление книг одобрено и утверждено восточными патриархами, православие которых ясно засвидетельствовано "Книгой о вере". Значит, никакого повреждения Православия содержать не может. И если зазирать и восточных патриархов вкупе с нашей Русской Церковью в отступлении от веры за исправление книг, то это несправедливо потому, что тогда в Греции, во всех четырех патриархиях, никакого исправления не существовало и в догматах веры никакого изменения не произошло. Притом же обвинять всю вселенскую Церковь в падении — значит не веровать самому Христу, давшему о Церкви своей такое обетование: "Созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ей" (Мф. зач. 67).

681. Власть за послушание

Желание игуменства есть начало и корень властолюбия", — говорил преподобный Сергий. По своему смирению, он и слышать не хотел, чтобы ему принять эту должность. Но таков уж самим Богом установленный закон для обществ человеческих, чтобы во главе их непременно стояла власть, в послушании коей выражалось бы послушание людей Самому Богу — Творцу и Владыке всяческих. Поэтому и сам преподобный, и братия его обители давно сознавали нужду в игумене. В сердцах братии уже давно сложилось желание поставить на игуменство своего возлюбленного авву. С этим желанием они решились, наконец, обратиться к преподобному. Раз они пришли к нему все вместе и сказали: "Отче, мы не можем долее жить без игумена. Исполни наше сердечное желание: будь нам игуменом, не откажи нам в этой милости".

Такое единодушное желание всей братии, конечно, не было неожиданным для угодника Божия. Тем не менее, его глубокому смирению нелегко было выслушать его. Не труда и подвига убегал он, а считал себя недостойным такого сана. Но он хорошо понимал, что решительный отказ глубоко опечалит всю братию, столь горячо им любимую. Поставленный в такое затруднительное положение, подвижник вздохнул из глубины сердечной и смиренно отвечал просителям: "Братие мои, у меня и помысла никогда не было об игуменстве, одного желает душа моя — умереть здесь простым чернецом. Не принуждайте же и вы меня, братия. Оставьте меня Богу, пусть Он, что хочет, то и творит со мною".

Но братия настаивали на своем: "Зачем ты, отче, отказываешься исполнить наше общее желание? Ведь ты основатель обителей сей, будь же ей и настоятель. Ты собрал нас, ты и управляй нами. Вот наше последнее слово: или сам нам будь игуменом, или пойди, выпроси нам игумена у святителя. Если же не так, то мы все разойдемся отсюда".

Мысль об ином игумене лично для смиренного Сергия, конечно, была приятна, он готов был сделаться последним послушником у кого бы то ни было, лишь бы самому не быть начальником. Но любовь к ближнему требовала на сей раз забыть себя и думать о пользе братии, а духовный опыт указывал опасность, что новый, чуждый по духу обители игумен задумает вводить новые порядки, что эти порядки могут смутить братию, а отсюда может возникнуть немало искушений для новой обители. Посему преподобный сказал братии: "Идите пока с Богом каждый в свою келлию, лучше помолимся все поусерднее Господу Богу, чтобы Он Сам открыл нам волю Свою, и тогда увидим, что делать".

Братия послушалась и разошлась. Прошло несколько дней и старцы опять пришли к преподобному, опять стали умолять его о том же. Тронутый до глубины души такой любовию братии, преподобный открыл пред ним все свое сердце: он говорил им о своем недостоинстве, всячески упрашивал и умолял не принуждать к принятию священного сана и игуменства. "Простите меня, отцы мои и господие, — говорил он, — кто я, грешный, чтобы быть мне иереем Божиим? Как дерзну я на такое служение, пред которым со страхом и трепетом преклоняются и самые Ангелы? Нет, это выше меры моей, отцы мои. Я еще и не начинал жить по-монашески: как же я осмелюсь коснуться святыни Божией? Вот мое дело: плакать о грехах моих, чтобы вашими же святыми молитвами спасти свою душу". Сказал сие преподобный и ушел в свою келлию...

Тогда сподвижники его поняли, что им не склонить его кротким словом сыновней любви. И вот, они приступают к своему любимому авве уже не со слезами только, но и с горьким словом упрека и даже угрозы: "Мы не желаем, отче, спорить с тобою, но если уж ты не хочешь пещись о душах наших и быть нашим пастырем, то мы все принуждены будем оставить это место. Мы уйдем от храма Святой Троицы и будем блуждать как овцы без пастыря, а ты отдашь за нас ответ нелицеприятному Судии — Богу!" Наконец, братолюбие победило. "Желаю, — сказал преподобный, — лучше учиться, нежели учить; лучше повиноваться, нежели начальствовать, но боюсь Суда Божия. Не знаю, что угодно Богу, святая воля Господня да будет!" — Это значило, что он больше спорить не будет, и предает все дело в волю Божию.

"Какая прекрасная распря! — замечает святитель Филарет Московский, — распря едва ли не превосходнейшая, нежели самое согласие. Здесь смирение старшего сражается с любовию младших, — единственная брань, в которой ни одна сторона не теряет, а обе приобретают в каждом сражении! Как благополучны были бы общества, если бы члены их также препирались между собою за сохранение подчиненности, а не за домогательство власти!" — "В мирских обществах, — говорит святитель Филарет Черниговский, — люди сражаются друг с другом за власть, и чрез то производят расстройство в делах, расстройство в сердцах и губят себя и других жаждою власти. А тут — все совершенно обратно: как благотворен закон Твой, Господи!"

"Отцы и братия, — сказал преподобный Сергий своим сотрудникам в подвиге пустынном, — не хочу более прекословить вам, но не нам решать это дело. Пусть решит его святитель, пойдем к нему". Московского первосвятителя митрополита Алексия тогда не было в России: в 1354 году он путешествовал в Царьград по делам церковным, а управление делами митрополии на время своего отсутствия поручил Волынскому епископу Афанасию, который жил в Переяславле Залесском. Туда и отправился преподобный, взяв с собой двух старейших братий. Рано утром, пред самой литургией, явился преподобный к святителю. Он пал к ногам его и просил благословения. Епископ спросил его, кто он и откуда? — "Грешный инок Сергий — мое имя", — смиренно отвечал пришедший. Имя Сергия давно было известно Афанасию, и он был рад видеть у себя такого гостя. С отеческой любовию он принял его и долго беседовал о спасении души. В заключение сей беседы гость смиренно поклонился хозяину и стал просить у него игумена для своей обители.

"Сын и брат мой, — отвечал ему святитель Божий, — Апостол говорит: никто же сам себе приемлет честь, но званный от Бога, якоже и Аарон (Евр. 5; 4). А тебя Господь воззвал от чрева матери твоей. Посему ты и будь отныне отцом и игуменом для братии, которую ты же собрал в новой обители Живоначальныя Троицы!"

Подвижник стал было отклонять от себя это назначение, ссылаясь на свое недостоинство, но блаженный пастырь внушительно остановил его, сказав: "Возлюбленный, ты все стяжал, а послушания не имеешь", — и сим словом обезоружил смиренного Сергия, который с покорностью на это отвечал: "Как Господу Богу угодно, так и пусть будет. Благословен Господь во веки!" — И все присутствовавшие при этом единодушно сказали: "Аминь".