он оставил и пришел сюда, и пребывает со смертными.

(2) Прежде всего он пред самим собой свидетельствует о своей искренней верности Богу; во-вторых, он свидетельствует против искусителя, доказывая, что тот попусту возмущается твердостью и неизменностью его любви к Богу; в-третьих, наконец, он свидетельствует пред Господом, что его учению присуща особая божественная сила убедительности, так что даже страх смерти не может понудить верного к отступничеству. Истинность учения он подтверждает самим делом, являя остальным всемогущество Бога, к которому стремится. (3) Кто не удивится силе любви и чувству благодарности, с какими он стремится к соединению с родственными ему душами? Каким стыдом, проливая свою драгоценную кровь, покрывает он неверующих! (14, 1) Удерживаемый от отступничества благотворным страхом заповеди, он не соглашается отречься от Христа и этим свидетельствует о присущем ему страхе Божием. Однако он не продает свою веру и поступает так не в ожидании приготовленного ему венца, но оставляет эту жизнь из одной любви к Богу, с радостью в сердце, с благодарением на устах, и к пробудившему в нем голос, который зовет его из этого мира, и к злоумышленно посягнувшему на дни земной его жизни. Последнего он благодарит за то, что тот предоставил ему столь удобный случай явить себя миру и Богу таким, каков он есть. Мучителю показывает он силу своего терпения, а Богу – искренность своей любви к тому, кто еще ранее возрождения мученика уже видел его преданность и готовность принести себя в жертву. (2) С каким мужеством и радостью стремится он к соединению с тем, кого он любит, за кого добровольно жертвует своим телом и вдобавок душей, как думают его земные судьи. Но этой последней он не теряет, а, напротив, приобретает ее, слыша от Христа, по сходству их страданий, приветствие: «О, брат мой возлюбленный!» – как выразился бы поэт. (3) Мы называем мученичество «совершенным», поскольку оно отличается от обычного «завершения» человеческой жизни; мы видим в нем проявление совершеннейшей любви к Богу. (4) Древние эллины воспевали и прославляли смерть павших на поле битвы. Но это они делали вовсе не затем, чтобы побуждать других к насильственной смерти. Почтением, которое воздавалось павшим на войне, они свидетельствовали лишь то, что те ушли из этой жизни без страха перед смертью. Они отрешились от тела раньше, чем душа начала испытать помутнение и впала в состояние омертвелости и бесчувствия, как это бывает с людьми, умирающими от болезней, ибо последние расстаются с этой жизнью в страхе и снедаемые желанием пожить еще. (15, 1) Выходит, что душа умирающих от болезней, если только они не были отменно добродетельными, вместо того чтобы освобождаться из смертной этой темницы в чистоте, отходит окруженная целым роем похотей, которые, подобно свинцовым гирям, тянут ее вниз. (2) Есть, впрочем, и среди погибающих на поле брани такие, которые умирают, мучимые всеми теми страстями, какие они непременно обнаружили бы, если бы угасали от какой-либо болезни.

(3) Итак, мученичество заключается в исповедании Бога. А если это так, то и каждая душа, проводящая свою жизнь согласно с познанием о Боге и исполняющая его заповеди, есть уже исповедница, делом и словом. Не все ли равно, как освободиться из темницы этого тела? Вместо пролития крови она свидетельствует о своей вере всей жизнью и исповедует Бога даже в минуты смерти. (4) Не говорит ли Господь в Евангелии: «Кто оставит отца или мать или братьев… (и далее до слов) … ради Евангелия и имени моего, и будет блажен».40 Не о мученичестве в обычном смысле этого слова Господь говорит здесь, но о таком, которое проистекает из откровенного знания, гносиса, об исповедании Господа своей жизнью в любви к нему, в соответствии с евангельским каноном. (5) Гносис этот означает знание имени [Христа] и разумение его Евангелия и указывают не на суетное поминание имени и дела Христова, а на необходимость истинного познания, проведенного в жизнь; и такое познание будет действительно исповедничеством, которому сопутствуют не только оставление земного родства, но и всех внешних благ, страстей и похотей. Словом «мать», которую приходится оставлять ради Христа и его Евангелия, иносказательно обозначена родина и родная страна. (6) Под словом же «отец» Писание разумеет законы и порядки, над которыми праведник с благодарением и великодушием должен возвыситься, чтобы стать угодным Богу и занять место на правой стороне святилища, о чем говорили и апостолы41.

(16, 1) Уже Гераклит сказал: «Принесших себя в жертву Аресу и боги чествуют, и люди».42 А Платон в пятой книге Государства так говорит: «Всякого, погибшего на войне со славой, не причислим ли первым к золотому роду? Без сомнения, это так».43 (2) Золотым же родом считались потомки богов, после смерти населявшие небо и сферу неподвижных звезд и принимающие наибольшее участие в управлении судьбами людей. (3) Некоторые же из еретиков, не постигши сказанного Господом, питают нечестивую и трусливую привязанность к этой жизни и утверждают, что истинным исповедничеством является знание единого истинного Бога (что и мы также признаем), а поэтому нечестиво называют самоубийцей всякого христианина, своей смертью прославившего Бога. Они подтверждают свое мнение софизмами, которые внушены трусостью. Но мы ответим им в подходящем месте, поскольку они отличаются от нас и в отношении истолкования смысла первоначал. (17, 1) Есть и другого рода люди, не имеющие ничего общего с нами, кроме имени, которые преднамеренно бегут навстречу палачу и отдают себя на смерть, делая это из ненависти к Творцу. (2) Относительно этих самоубийц мы провозглашаем: смерть их не есть мученичество, хотя их и казнят по приговору властей. (3) Они не сберегли печати истинного мученичества, поскольку не ведают истинного Бога и смерть их напрасна. Подобным образом и индийские гимнософисты бессмысленно бросаются в пламя. (4) Этим лжемудрецам, нечестиво презирающим тело, должно знать, что телесная гармония сильно воздействует на наш дух и развивает способности нашей души. (18, 1) Вот почему Платон, которого еретики чаще всего привлекают в качества авторитета, отрицающего творение, в третьей книге Государства пишет, что ради гармонии между телом и душой следует особенно заботиться о теле44, с помощью которого только и может жить и праведно действовать славный провозвестник истины. Только сохраняя жизнь и здоровье, мы можем достигнуть гносиса. (2) Тот же, кто не может подняться до самых высот непосредственно, занимаясь сначала необходимыми повседневными вещами и только через них достигая того, что в конечном итоге ведет к гносису, разве не должен стремиться к благополучию? Лишь через жизнь мы утверждаем благоденствие; и лишь в этой телесной оболочкой, упражняясь в добродетели, постигаем бессмертия.

V

О спокойном отношении к внешним невзгодам

(19, 1) Достойны удивления стоики, которые утверждают, что телесные недуги нисколько не влияют на душу; ни болезни мол не располагают ее к порокам, ни здоровье – к добродетели. Состояние тела и настроение душевное не имеют, стало быть, никакой связи. Все это безразлично для души (a)dia/fora). (2) Действительно, Иов, из богатства, низведенный в нищету, из известности в безвестность, из красоты в уродство, из здоровья в болезнь, не являет ли нам блистательный и превосходный образец веры и душевной крепости? Ведь он низлагает Искусителя, благословляет Создателя и переносит унижение так же, как переносил и славу. Вот вам удивительный пример того, как истинный гностик способен переносить все второе как и первое, среди всех превратностей жизни оставаясь верным добродетели. (3) Эти примеры древних праведников стоят пред нами, словно изображения, которые должны вдохновлять нас к изменению нашей жизни, как это объясняет апостол: «Узы мои о Христе сделались известными всей претории и всем прочим, и большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостью, безбоязненно проповедовать слово Божие».45 (4) Апостол имел все причины сказать это, ибо мученические подвиги являются священными образами обращения, ибо «все, что писано было, написано нам в наставление, чтобы мы терпением и утешением из Писаний сохраняли надежду утешения».46

(20, 1) На деле, однако, бывает иначе. Душа, пораженная какой-либо скорбью, сникает и стремится всеми силами освободиться от налегшей на нее тяжести, считая это наиболее насущной задачей. Несомненно, в это время ее меньше всего беспокоит прогресс знания, забывает она и о других добродетелях. (2) Это не означает, что сама добродетель, ей присущая, претерпевает какой-либо ущерб, ведь добродетель не может хворать. Однако сам человек, которому свойственно и быть добродетельным, и испытывать болезни, тревожится и бывает подавлен недугом. И если твердость души не служит ему верной опорой, если он еще не воспитал в себе мужества, которое возвышается над несчастьем, то он утрачивает спокойствие. Будучи не в силах сопротивляться натиску беды, он обращается в бегство.

(21, 1) То же самое следует сказать и о бедности. Ведь она лишает душу самого необходимого, то есть, отклоняет ее от созерцания и мешает хранить безупречную чистоту и безгрешность, заставляя того, кто еще не посвятил всего себя Богу из любви к нему, трудиться ради пропитания тела. Напротив, доброе здоровье и обладание всеми вещами, которые необходимы для поддержания телесной жизни, развивают в душе свободу и независимость, если только она разумно пользуется земными благами. (2) «Таковые, – говорит апостол, – будут иметь скорби по плоти; а мне вас жаль, ибо я хочу, чтобы вы были без забот, чтобы вы благочинно и непрестанно служили Господу без развлечения.»47 (22, 1) И все же необходимо уделять некоторое внимание повседневным потребностям, не ради них самих, а для пользы тела. О теле же заботиться следует из-за души, с которой и все остальное связано. (2) Поэтому и истинному гностику надлежит знать все то, что необходимо. Есть множество постыдных развлечений. Отсюда следует, что удовольствие само по себе еще не есть благо, [иначе благо могло бы оказываться злом, а зло – благом]. (3) Но из того, что есть удовольствия, которых мы ищем, и другие, которых избегаем, тем более следует, что не всякое удовольствие есть благо. (4) То же самое можно сказать и о скорбях. Одни из них мы претерпеваем, других избегаем, и в том и в другом случае руководствуясь знанием. Но отсюда снова следует, что истинное благо заключается не в удовольствии, а в знании, ибо им руководствуясь, мы способны избрать одни удовольствия, а другие отвернуть. (23, 1) Именно поэтому мученик из-за ожидаемых им радостей и божественного благоволения переносит страдания и скорби настоящей жизни. Если жажду считать чувством мучительным, а утоление ее – удовольствием, то основой этого удовольствия будет предшествующее мучение. Но зло никогда не может быть причиной добра, следовательно, ни мучительное чувство жажды, ни удовольствие, происходящее от утоления ее, не есть зло. (2) Так думал Симонид (в согласии с Аристотелем), который пишет:

Здоровье – первейшее благо,

Затем, красота, наконец,

Богатство, нажитое право.48

(3) Феогнид Мегарский так говорит: