О.А.: Я думаю, что нам еще немножко надо подождать. Тогда Апокалипсис, как и вся Библия, вновь станет понятнее. Дело в том, что Библия есть книга Церкви. Православная Церковь – это христианство периода поздней античности. Православие сформировалось – в основных принципах церковной жизни – в эпоху, когда христиане жили в языческом мире. Поэтому оно достаточно хорошо приспособлено к жизни в меньшинстве и в языческом окружении. А затем христиан стало большинство, и Церковь замерла в той цитадели, которую она себе создавала во времена господства язычества. И очень многое стало непонятно в пришедшие затем века (более или менее – пусть и внешне – благополучные...).

Знаете, Православие можно сравнить с черепашкой: если посмотреть на это животное, то сразу хочется спросить: “За что ж тебя Бог так разделал?!” Но такой вопрос возникает только в том случае, если черепашка живет в школьном “живом уголке”. А если на нее посмотреть в естественной среде обитания, то будет понятно: если у черепашки такой толстый панцирь, значит, у кого-то слишком острые зубки. Так вот, любому человеку, прикасающемуся к христианству, становится заметен парадокс: христианство – это религия любви, и при этом – единственная догматическая религия мира. Подчеркиваю: не “одна из”, а просто единственная догматическая религия мира. А дело здесь в том, что, поскольку христианская весть о любви была вестью свободы, ее, весть, слишком легко было “изнасиловать”, слишком легко было перетолковать в языческих стереотипах. И надо было защищаться от этих ложных толкований. Вообще, любой текст существует только в интерпретации: каждый читающий понимает и толкует текст по-своему. Поэтому Евангелие естественно нуждалось в защите, чтобы вольные, ложные интерпретации были отторгнуты и чтобы апостольское понимание Христовых слов, – т.е понимание их теми людьми, которые были со Христом и которых Он сам учил, – не погасло в веках. С этой целью и возникает Предание, возникают догматы, которые не столько утверждают нечто о Боге, сколько отстраняют слишком поспешные, слишком одномерные концепции.

Так вот: Православие как догматическая система сформировалось в первые века христианской эры и затем оно в этой скорлупке, в этом панцире так и жило. И дожило до нашего времени. И тут вдруг оказалось, что все это очень актуально, потому что вновь начинается эра язычества, нового язычества, то, что называют “эрой Водолея”, когда мир предпочитает считать года не от Рождества Христова, а по принципу: “год голубой свиньи” или “красного быка”. Вот в это время Православие оказывается очень своевременным. Более того, то, за что больше всего презирали и ненавидели православных лет сто назад, сегодня оказывается всего нужнее людям. Ведь за что презирали? “У вас сплошные обряды, вы не проповедуете Евангелие”! А сегодня оказывается, что мало Евангелие проповедовать, оказывается, самое важное – дать ту самую “энергийную”, если хотите, защиту, те самые обряды и церковные Таинства. Сегодня, когда нас на каждом шагу окружают колдуньи, шаманы и т. п., оказывается, что “благодатный покров” Таинств Церкви – это не просто метафора. Оказалось, что призыв ко Христу после Таинства Причастия – “Пройди во уды моя, во вся составы, во утробу, в сердце”, т.е. наполни Собой все части моего организма и моей души, – это не просто метафора, а условие выживания человека в мире, в котором “вся геенна и прах вышли из под земли”.

Ну что ж, это означает, что протестантизм оказывается теперь христианством ушедшей эпохи. Протестантизм – это “старообрядчество” в истории христианства, устаревший тип благочестия, устаревший тип понимания Евангелия и жизни по Евангелию. А Православие, в силу своей неповоротливости, оказывается в очень выгодной позиции в ту языческую эпоху, в которую возвращается история.

И в этом смысле становится понятным, почему Апокалипсис в конце человеческой истории видит картины очень напоминающие эпоху ранней христианской Церкви (христиан опять немного, их опять гонят, и опять торжествует “зверь” язычества).

Поэтому я думаю, что Апокалипсис скоро нам станет понятным. Станут понятными и эти пугающие символы духовной войны добра и зла. Оказывается, что не только ласковым словом надо бороться с мировым злом. И дополнением к слову проповеди является не меч инквизитора или крестоносца, а вот именно то самое благодатное “оружие” в руках Христа, в руках Его Церкви. Слово Божие действительно оказывается подобно мечу обоюдоострому. Молитва осмысляется как оружие. И тогда апокалиптические всадники станут несколько понятнее.

Ведь за современным нагромождением оккультных практик стоит некая реальность. Можно вспомнить библейскую книгу Исход, которая описывает состязание Моисея и египетских жрецов, причем не на уровне философском, не на уровне проповедническом, а – просто реальные силы, способные к чудотворению, стояли за одной стороной и за другой... Мы сегодня оказываемся в очень похожем состоянии. Один из моих друзей еще в середине 80-х годов занимался восточными единоборствами и соответственно оккультизмом, а затем, все-таки разобравшись, что к чему, ушел в Православие. И он мне рассказывал: «Знаешь, а в Москве есть специальная служба безопасности у этих оккультных секточек, которые ведут контроль за теми и борьбу с теми, кто пробует от них уйти, и они применяют оккультные методы воздействия. Астральное карате, например…». Я боюсь, что буду говорить сейчас словами лазаревской “Диагностики кармы”, не приведи Господь, но все же за этим стоит некая реальность.

Корр.: Вы считаете, что апокалиптические образы станут более понятными, так как превратятся в реальные жизненные картины?

О.А.: Совершенно верно. То же самое могу сказать и о “числе зверя” – трех шестерках...

Корр.: Я вот в этой связи хотел бы более конкретный вопрос задать. Дело в том, что страницы многих журналов и газет, включая православные, обошли рассказы о страшном компьютере “Зверь”, который находится где-то в Брюсселе; обошли утверждения, что штрих-код западных товаров содержит «число зверя» и, наконец, что на руку и на чело скоро-скоро будут ставить какие-то знаки... Или даже уже ставят где-то, в Чечне например... Насколько оправдано такое подчеркнуто внешнее восприятие апокалиптической символики?

О.А.: На этот вопрос у меня нет однозначного ответа. С одной стороны, по словам апостола Павла, “идол в мире ничто”(1 Кор. 8, 4). И поэтому для христианина, “если Бог с нами – кто против нас?”(см.: Рим. 8, 31). Эти внешние идоложертвенные и оккультные знаки над ним не будут иметь власти. Но с другой стороны, Православие – это религия с очень целостным видением человека. Здесь душа от тела неотделима, внутреннее неотделимо от внешнего. Поэтому вся христианская традиция, особенно раннехристианская полна предупреждениями: “Берегитесь, чтобы даже во внешнем грешить”.

Скажем, языческие следователи, чиновники предлагали христианам: сердцем, пожалуйста, верь во Христа, но просто сделай такой чисто формальный жест: жертвоприношение перед статуей языческого бога, официального бога империи. Христиане отказывались этот жест делать, предпочитая идти на смерть. Поэтому слухи о духовности христианства сильно преувеличены: христианство ценит культ и даже культивирует этикет внешних жестов. Мы знаем, что и одежда человека может сказаться на его настроении, на его манерах. Пост – вроде просто диета, вроде бы всего лишь “кулинария”, – оказывается, тоже может быть связан с искренностью, сердечностью Покаяния, то есть с самым внутренним, духовным делом. Поэтому не исключено, что некоторое зеркальное “чудо” произойдет и здесь. Как во Христе мы видим, что Слово стало плотью и Добро воплотилось в материю земли, точно так же можно сказать, что некоторое зеркальное “чудо” произойдет и здесь, и зло сможет отравить собою по крайней мере какие-то части материального мира, а через материальное воздействие в душу, желающую духовной экзотики, проникнет нечто стороннее, чужое.