Собственно, заговорить о книге Ионы и, соответственно, о «Титанике» меня заставила встреча с таким агрессивным непониманием. Один рёриховец из Новокузнецка не поленился прислать в московскую газету статью, в которой он не отказал себе в удовольствии сделать выпад против «антинаучности» Библии: «Если уж там нет фантастичности построений, то где их тогда искать? Одно путешествие известного пророка в чреве кита чего стоит? Хороша же культура научного и логического мышления!»41.

Вот что странно: уже много поколений те люди, что призывают к терпимому отношению ко всем религиям, почему-то не желают вдумчиво и терпимо относиться к христианству.

Вспомним, что Лев Толстой, выискивая философские и нравственные глубины в индийской мифологии, так и не смог посмотреть на Православие русского народа взглядом столь же «понимающим», каким он смотрел на индусов. Он никогда не описал бы какой-либо буддистский обряд с таким сознательным кощунством, как он описал православную Литургию в «Воскресении» (ч.1, гл.39)...

Так Рерихи позволяли себе с вполне издевательскими нотками отзываться о Православии, находя объяснения и оправдания самым странным обрядам и верованиям Востокаxv 42.

Вот и мой теософский оппонент из Новокузнецка, вроде бы призывающий к терпимости и к неосуждению всех вер, о Библии и о Православии говорит заведомо профанирующим, кощунственным языком.

Я не буду утверждать, будто все в Православии и в Библии научно. Естествознание – не единственный способ человеческого познания. Мы называем Православие «верой», а не «синтезом науки и философии». Изначально настаивая на том, что язык нашей мысли не является языком позитивистской науки, Православие ставит себя на другую плоскость, нежели биология или астрономия, и потому не входит с ними в отношение прямого логического противоречия. У религий и мифов есть свой язык. Его надо изучать и в него надо вдумываться.

Но есть еще и мифы о религиях. Вот с ними-то и надо полемизировать, в том числе используя язык гуманитарной науки, язык религиоведения. Если бы новокузнецкий рёриховец владел этим языком – он не стал бы так бесстрашно замахиваться на древнюю Книгу.

И именно к языку поэзии и языку мифа близок символизм последних сцен «Титаника». Весь этот длиннющий фильм можно смотреть глазами инженера или авантюриста. Но на последние его кадры лучше взглянуть другими глазами. Тогда они не покажутся непонятным сентиментальным довеском к «фильму-катастрофе».

Создатели «Титаника» вряд ли знали стихи К.Бальмонта. Но их знаем мы. И потому имеем право сопоставить:

Что лиц милей, ушедших без возврата?

Мы были вместе. Память их жива.

Я помню каждый взгляд, и все слова.

Они слышней громового раската.

Как запахом – раздавленная мята