Основы социальной концепции – это честное декларирование того, какие цели мы перед собой ставим. Какими мы, Церковь, прошедшая через искушение властью и искушение гонением, видим себя в обществе, что мы можем сказать о тех людях, с которыми мы беседуем, в чем мы можем стать на их позиции, в чем не можем. В общем, это есть честное приглашение к свободному диалогу.

Диалог предполагает честную декларацию о том, чего мы хотим в этом диалоге, какие принципы мы отстаиваем, ради чего мы на него идем и, соответственно, где пределы возможных компромиссов. Вот об этом говорит эта социальная концепция. То есть это не только документ, адресованный внутрь самой Церкви, но и документ, адресованный ко всем тем, кто вступает с нами в диалог и общение.

- Откуда появились идеи, заложенные в Основах Социальной Концепции? Можно ли сказать, что они догматически уже были в церковном обиходе, а потом их только оформили документально?

- Концепция - не догмат. Это не более, чем эскиз, набросок, черновик; отсюда и название: «Основы концепции». Слово же концепция подчеркивает, что это не учение, не доктрина, а некое наше представление о том, что мы пережили в ХХ веке, понимание современной ситуации. Это слово о современности, но сказанное с сознательно консервативных, традиционалистских позиций.

Вот небольшой пример конфликта современности и традиции. Работая над этим документом, мы дошли до такого места, где нужно было высказать отношение Православия к смертной казни. Поначалу все казалось просто: надо заявить протест против смертной казни; это варварство, государство не должно убивать…. Ну, а затем митрополит Кирилл сказал: “Подождите, задача Собора – не рассказать о наших с вами предпочтениях, а засвидетельствовать позицию Церкви в ее целостности. Во всевековой целостности. Давайте посмотрим на церковное предание, церковную историю. Какая позиция по этому вопросу была?”. И вот в итоге к следующему заседанию фиксируем: в Ветхом Завете смертная казнь предписывается. В Новом Завете она не отменяется. Как бы не подтверждается, но и не отменяется. В церковной истории последующих веков, в истории христианских государств: Византийской, Российской империи смертная казнь применяется. Значит, что мы можем сказать: нельзя человека извне освобождать больше, чем он освобожден внутри. Нельзя надеяться разогреть всю воду в чайнике, если каждую молекулу не разогреть до точки кипения. Нельзя довести до уровня духовно-нравственного совершенства все общество с помощью внешних законов, если не работать на молекулярном уровне с каждым человеком. И вот оказывается, общество сегодня не готово к отмене смертной казни. Поэтому мы сегодня фиксируем, что, с одной стороны, мы не требуем отмены смертной казни, а с другой стороны, церковь готова поддерживать общественное движение, направленное к отмене смертной казни. Но в итоге церковь не стремится навязать именно свою позицию всему обществу, ожидая, что это решение должно быть результатом согласия самого общества - жить без этого орудия устрашения.

- Помнится, русский философ Николай Бердяев писал, что «лучший период в истории Русской Церкви был период татарского ига, тогда она была наиболее духовно независима. Сегодня Церковь чувствует себя независимой, в том числе и от власти?

- Все мы зависим друг от друга, поэтому отношения власти и Церкви лучше назвать взаимодействием. В вопросы вероучения, собственно церковной жизни, назначение епископов, содержание богословских публикаций государство сейчас не вмешивается. Государство, пожалуй, желает видеть церковную жизнь фактором стабилизации. Но вот тут и возникают проблемы, точнее – противоречия в государственном отношении к нам. Ведь Церковь влияет только на тех, на кого она может влиять33. То есть на верующих. И чтобы наше слово стало для кого-то значимым, должно расти число таких людей. «Стабилизировать» бабушек вроде особо и не нужно. Они и так у нас хорошие. Значит, надо обращаться к молодым, в том числе и через монополизированные государством информационные каналы: телевидение и школу. Тут и начинается торможение. Последние несколько лет, например, мы замечаем подковерную борьбу между правительством и администрацией президента по вопросу о введении в школе основ православной культуры. Министерство образования поначалу приветствовало эту идею, но Администрация президента скорее ее торпедировала, хотя президент как бы за Церковь.

Вновь скажу: в условиях свободы, когда государство нейтрально, мы живем только 15 лет из двух тысячелетий нашей церковной истории. Это ново, трудно и интересно. Мы сами делаем ошибки, морщимся от ошибок других. Ведь культура, в том числе культура политического действия Церкви, подобна английскому газону: она должна расти столетиями.

- Известно, что в свое время именно христианство беспримерно подняло авторитет труда. Сейчас наше общество разъедает религия потребления. Один современный ученый справедливо заметил, что мы переняли у Запада культуру отдыха, но не захотели заметить, что Запад умеет не только отдыхать, но и трудиться. В связи с этим возникает вопрос: возможно ли, по-вашему, возрождение аскезы, как черты массовой психологии?

- Русская трудовая этика была. И православная трудовая этика была. Но дело не только в экономических или религиозных условиях. Эта черта русского национального характера связана с нашим климатом. У нас очень долгая зима, и люди, жившие в сельской местности, вынуждены были бездельничать. Русский человек долго запрягает, но быстро ездит. Недавно я читал дневники немецких солдат и офицеров, побывавших в России. Они писали о поразившем их совмещении: русские бывают фантастически ленивыми, даже когда речь идет об их собственной выгоде; и напротив - когда уж они решат работать, то они проявляют невероятное умение, ловкость, силу, организованность, и все могут сделать в мгновение ока. Русский человек может долго жить в полной апатии и равнодушии, а потом за несколько дней может сделать месячную работу. Эта “рваность” характера, импульсивность является, очевидно, достаточно коренной чертой и должны вырасти несколько поколений, прежде чем мы перейдем к городскому ритму жизни, не зависящему от сезонных перепадов. Может быть, наше общество в своих подсознательных пластах еще достаточно аграрно, то есть слишком сезонно, и только с течением времени оно обретет городскую “методичность”.