В этом предупреждении, как ни странно, обретается общее суждение как православия, так и буддизма. В последнем (по крайней мере в тибетском его варианте) существует следующая практика:

Когда юноша пожелает стать монахом, он приходит в монастырь, в котором и проводит годы своего обучения. Но однажды настает день, когда настоятель вызывает его и говорит: То, чему могли научить тебя наши книги и проповеди – исчерпано. Если ты желаешь идти дальше, ты должен найти себя наставника не из мира людей, но из мира богов. С каким божеством, с каким духом ты пожелаешь установить такую связь – это дело твоего выбора. Ты уже знаешь облики и служения наших богов и демонов. Так что запрись в своей келье и в медитации вызови образ того духа, с которым ты пожелашь общаться впредь…

Жаждущий посвящения послушник удаляется и проводит много месяцев в длительной уединенной медитации в темноте. Он рисует в своем сознании облик искомого божества, именует его, призывает… Постенно темнота его кельи начинает наполняться шорохами, потом – тенями… Тени и блики слагаются в фигуру; шорохи – в слова… Наконец, посвящаемый начинает видеть предмет своего поклонения, может прикоснуться в нему и даже беседовать с ним. Высшая цель — достичь такого контакта, при котором призрак явственно для ученика гуляет с ним по людной площади средь бела дня.

“С некоторыми учениками происходят странные приключения, но среди них бывают и победители, им удается удержать при себе своих почитаемых компаньонов, и те уже покорно сопровождают их, куда бы они ни отправились. — Вы добились своей цели, — заявляет тогда учитель. — Мне нечему больше вас учить. Теперь вы приобрели покровительство более высокого наставника. Некоторые ученики благодарят учителя и, гордые собой, возвращаются в монастырь или же удаляются в пустыню и до конца дней своих забавляются своим призрачным приятелем”419.

Но есть другие, которые ничего не видят или, видя, понимают, что это собственное порождение. Они приходят к настоятелю и горько признаются в своей неудаче: нам не удалось выйти за пределы своей фантазии… Лама высказывает свое искреннее огорчение таким сообщением и повелевает послушнику снова начать свою медитацию. Через некоторое время - месяцы или годы - молодой монах повторяет свою исповедь и снова признается в неудаче… И вдруг, когда разочарованный послушник собирается уйти из монастыря, настоятель останавливает его: «Именно это и нужно было понять, — говорит ему учитель. — Боги, демоны, вся вселенная — только мираж. Все существует только в сознании, от него рождается и в нем погибает». Такой буддистский посвященный постигает психический механизм теогонии – творения богов человеческим сознанием.

Современные западные психологи тоже знают о способности человека самому творить себе кумиров.

Но аналогичное знание есть и в православной традиции. Как ни странно это покажется нецерковному человеку, но в беседах со своими прихожанами духовник чаше призывает их в к неверию, нежели к вере. Он призывает их не верить снам и видениям, сплетням про «колдунью», достоверно обнаруженную у соседнего подсвечника («батюшка, ну я же чувствую, что она мою энергию пьет!») и про наведенную «порчу».

Недоверчивость – это добродетель для православного христианина. «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они» (1 Ин. 4,1).

Восточно-христианская традиция допускает, хоть и с предельной осторожностью, преднесение образа в своем уме - но ни в коем случае не во время молитвы. “Как воображать Господа? сидящим на престоле или распятым? - отвечает на вопрос св. Феофан Затворник - Когда размышляете о Божественном, тогда можно вообразить Господа, как потребуется. Но во время молитвы никаких образов держать не следует”420. “Если допустите образы, то есть опасность - начать молиться мечте” 421.

При православной молитве не виды, не образы, а смыслы, постигаемые умом и переживаемые сердцем, делаются предметом рассмотрения. “Вообрази истину и молись о ней, или ее во время молитвы вращай в уме, и молитвы составляй из нее же. Придет момент, когда истина сия войдет в сердце, и обымет все существо души, питая ее и обвеселяя”422.

Противоположную практику православные подвижники считают крайне опасной. Путь саморазжигающих медитаций и их итог православный мистик преп. Симеон Новый Богослов описывает так: “Он возводит к небу руки, глаза и ум, воображает в уме своем Божественные совещания, небесные блага, чины святых ангелов, селения святых, короче, собирает в воображении своем все, что слышал в Божественном Писании, рассматривает это во время молитвы и всем этим возбуждает душу свою к Божественному желанию и любви, иногда проливает слезы и плачет. Таким образом мало по малу кичится сердце его, и он мнит, что все, совершаемое им, есть плод божественной благодати к его утешению, и молит Бога, чтобы всегда сподобил его пребыть в этом делании. Это признак прелести”423.

Пренебрегая этими рекомендациями древних Отцов Церкви, католическая медитация прямо советует вызывание в уме и удержание в памяти некоего зримого образа. Игнатий Лойола, основатель ордена иезуитов и почитаемый католический святой, предлагает, например, следующую медитацию: “Представить мысленно огромные языки пламени и души как бы заключенные в раскаленные тела. Услышать упреки, плач и вопли, предание проклятию Иисуса Христа и святых Его. Почувствовать запах дыма, серы, разложения и гнили. Представить, что мы сами осязаем этот огонь. Вспомнить души, пребывающие в аду, благодарить Господа за то, что Он не попустил мне окончить жизнь здесь”qqqqqq... Это упражнение рекомендуется делать за час до ужина.

Есть, конечно, и иные предметы для медитаций. Можно представить себя воспринимающим благоухание Девы Марии в раю. Можно поставить себя рядом с апостолами на горе Преображения. Можно представить себя следующим Via Dolorosa следом за Христом.

Слишком эмоциональная католическая медитация приводит к тому, что в область собственно религиозную вторгаются пробужденные ею человеческие эмоции, которым совсем не место в религии (по крайней мере - в непреображенном виде). И итог оказывается с точки зрения православного святоотеческого опыта просто пугающим. А с точки зрения светской психологии - напротив, очень понятным и знакомым, совершенно не мистическим, а очень даже мирским...