В тех философиях, где нет различения личности и природы, тайна зла оказывается неразрешенной. Китайский мудрец Сюнь-Цзы полемизирует, например, в III в. до Р. Х. со своим коллегой Мюнь-Цзы, полагавшим, что природа человека добра: “Я утверждаю, что это неправильно. С древности до наших дней добро — это соответствие поступков и высказываний истинному дао. Если предположить, что природа человека действительно изначально соответствовала истинному дао, что человек всегда следовал установленным правилам, то зачем еще существовали совершенномудрые правители и какое они имели значение? Какое значение они могли иметь, если природа человека независимо от них соответствовала истинному дао и, следовательно, установленным правилам?”348. Именно неразличение природы и личности неизбежно приводит к таким апориям. В этом отрывке замечательно непонимание того, что человек может действовать не просто как экземпляр рода, действия человека здесь однозначно определяются его природой и даже перед лицом самого себя человек не свободен…

Если же человек тождествен своей природе, то он неотличим от животного: как животное целиком растворено в своем восприятии мира и его реакция всецело обусловлена, так и у человека нет зазора между ним, его актуальным поведением и внешним миром. Эрос и танатос действительно оказываются теми мировыми инстинктами, на скрещивании которых находится живой мир — в том числе и человек. В современной философской антропологии, однако, подчеркивается, что специфически человеческая черта — это “способность быть объективным”, то есть возможность относиться к другой реальности не под действием личных аффектов. Человек может просто любоваться, просто радоваться и даже — умалять себя ради другого. “В человеке всего более божественно то, что он может благотворить”, — говорил свт. Григорий Богослов349.

Поскольку же наша «природа» уже испытала искажение и обрела инерцию греха – то надо уметь противостать некоторым ее привычкам: «Если же ты ищешь покоя, то для чего устремляешь руки против врага? Для чего же, если ты не воздерживаешь пожеланий, если не обуздываешь насилия природы?»350.

Наконец, - в качестве четвертого условия свободы - человек должен быть защищен от мира идеальных ценностей. Он не должен быть лишь местом проявления высших "реалий", местом приложения внечеловеческих стихий: языка, архетипов, нравственных иедалов, платоновских идей и т.п.

Стоит вспомнить рассуждения Б. Вышеславцева на тему взиамоотношения человека с миром ценностей. Антиномию свободы Вышеславцев видит в том, что "Полное подчинение должному есть недолжное, неподчинение должному есть нечто недолжное. Ценности требуют безусловного господства в жизни носителя ценностей, и вместе с тем они же требуют, чтобы это их господство не было безусловным. Ценности притязают на полную детерминацию той самой личности, которая имеет ценность лишь как не детерминированная ими вполне. В религиозной флормулировке это противоречие можно выражить так: Бог хочет, чтобы человек был Его рабом - Бог не хочет, чтобы человек был Его рабом. Две суверенные инстанции сталкиваются здесь: суверенитет ценностей, суверенитет принципа - с одной стороны, и суверенитет я, суверенитет свободной личности - с другой"351.

В конце концов антиномия снимается тем, что положительная свобода содержит в себе два начала: автономию лица и автономию принципа, между которыми отншение восполнения. "И это потому, что ценности не могут сами по себе ничего определять, они выражают лишь идеальный принцип, и требуется реальная воля, которая захочет взять их осуществление. С другой стороны, реальная воля, свобода выбора, произвол - не может ничего идеально обусловить и определить, не может сделать зло добром и наоборот. Свободная воля, чтобы выбирать, решать, ориентироваться, должна иметь перед собой порядок ценностей, который ей дан, и в котором она ничего изменить не может"352.

Воля человека лишь открывает, а не изобретает ценности, которые уже есть в мире. Человек может избрать путь, но не создать сам путь. Без созерцания идеальных реалий воля будет слепой и бессмысленной, следовательно, несвободной. Бессмыслен и идеал, если его некому реализовывать.

Личность боится нравственного закона, ибо не видит и не верит, что в "царстве целей" она будет сохранена как самоцель, ей кажется, что она будет обращена в средство. Это опасение естественно в случае, если мир ценностей сам имперсонален. "Но если Смысл есть Человеколюбец, если высшая ценность по природе своей персональна и даже в Себе Самой находит место для Трех - то это значит, что человек замечен Вечностью, различим с ее высот ("В доме Отца Моего обителей много")»353.

Без признания Божественной любящей Личности, охраняющей свободу человека, созданного Ею по Своему образу, нельзя объяснить свободу человека и его нравственную ответственность.

Конечно, человек может сказать: что ж, я смирюсь с тем, что я автомат, я готов жить в таком мире, раз так оно есть. Но Лев Шестов однажды применил к философии знаменитые слова Вольтера о литературе: «Всякая литература имеет право на существование, кроме скучной». Может ли скука быть последней истиной человеческого мира? Или - хотите ли вы жить в таком мире? Где вы узнаете предмет своих желаний: в христианской картине мира или в жестком детерминизме и безличии материализма и пантеизма? Да, это не логика и не математика, это - выбор системы ценностей. Чужое субъективное состояние от моей логики не зависит. Но во всяком случае тем, кто уверяет, что "в наше время чудес не бывает", с помощью кантовского рассуждения вполне уместно напомнить, что "наиболее значительными событиями, происходящими в области невидимого, являются не хлопанье ангельских крыльев, но бесчисленные случаи, когда человек прибегает в своих рассуждениях к таким сверхчувственным реальностям, как причина, цель, и свобода воли"354.

Человек не конфигурируется с физическим миром. Если он сам есть порождение мира материи, борьбы за существования и естественного отбора - откуда тогда в нем чувство нравственного протеста против смерти, крови и боли? "Откуда, этот разлад между человеческой душой и всем миром, в состав которого ведь входит и она сама? Это есть великий факт человеческого бытия. Столь ничтожный и мелкий факт, как неспособность двуногого животного, именуемого человеком, спокойно устроиться на земле, есть - для взора, обращенного внутрь и вглубь - свидетельство нашей принадлежности к совсем иному бытию"355.

Откуда, как разлад возник?

И отчего же в общем хоре

Душа не то поет, что море,