До Семенцова ту же логику к индийской религиозной эволюции обнаружил крупнейший историк религий ХХ века Мирча Элиаде: «В Брахманах термин «карман» обозначает ритуальную деятельность и ее благотворные последствия (поскольку после своей смерти жертвователь переходит в мир богов). Но размышления над ритуальным процессом «причин и следствий» сделали неизбежным то открытие, что всякое действие входит в безграничную цепочку причин и следствий просто потому, что оно порождает некое последствие. А раз однажды был признана всеобщая причинность в карме, то уверенность, основанная на спасительных последствиях ритуальных жертв, была разрушена. Ведь после-существование «души» на Небе было завершением ритуальной деятельности жертвователя. И как же тогда могли «реализовать» себя плоды всех иных его действий, совершенных за всю его жизнь? Представление о блаженном после-существовании, которым воздается за правильную ритуальную деятельность, должно было, таким образом, отойти. Но куда же тогда поступала развоплощенная душа (атман)? В любом случае она не могла полностью исчезнуть. Ведь сохранялось бесконечное множество деяний, совершенных ими во время жизни, и эти деяния составляли “причины”, которые должны были возыметь последствия. Иначе говоря, они должны были “реализовать” себя в новом существовании здесь, на земле или в другом мире. Вывод напрашивался сам собой: насладившись блаженным после-существованием или претерпев несчастья во вне-земном мире, душа была понуждаема перевоплощаться. Таков закон переселения, самсара, который, однажды открытый, стал навсегда господствующим в индийской религиозной и философской мысли, как “правоверной”, так и “еретической” (буддизм и джайнизм)”60.

Реконструкция В. Семенцовым логики «кармической революции» помогает понять, почему плод, принесенный ею, показался индусам горьким. Новая весть о возможности связи одной души со многими телами и о карме, порождающей эти связи, не показалась радостной. Именно “с переходом к идее переселения в индийской культуре воцарился чуждый Ведам пессимизм”61. Все индийские философские и религиозные системы начали искать путь избавления от “колеса сансары”, начали предлагать средства для устранения дальнейших перевоплощений... Путь реинкарнации - это не путь от юности к юности. Это путь от агонии к агонии: «От смерти к смерти» (Брихадараньяка-Упанишада. IV, 4,19).

В эпоху, когда на Западе царствовал культ прогресса, индийская реинкарнация “наложившись на теософский эволюционизм, приобрела неожиданно оптимистическое звучание”62. Ведь “Будда побеждает смерть именно как переход к мукам новой жизни, или побеждает смерть через уничтожение самого субстрата, которым питается смерть, — самой жизни. Лишь западное сознание, когда оно соприкоснулось с этим учением, могло — в силу аксиоматической ценности для него жизни — впасть в заблуждение, приняв учение о переселении душ за благую весть о своеобразном бессмертии, о большей полноте жизни”, — пишет проницательный русский философ С. Л. Франк63.

Но нет этого оптимизма в индийских религиях. В психологии порой человеку предлагается взглянуть на рисунок, в котором математически равно представлены одинаковые белые и черные фигурки (например, шахматная доска). И предлагается сказать, какой цвет кажется преобладающим. В зависимости от собственного настроения в один день человек скажет, что фоновый цвет этого узора черный (с белыми вкраплениями), а в другой час тот же самый человек склонен будет считать, что основа все-таки – белая (хотя и не без пятен).

Вот и перед нашим взором проходит череда рождений и умираний: весна-лето-осень-зима-весна-лето-осень-зима-весна-лето-осень-зима… Человек средиземноморских (западных) традиций при виде этого коловращения находит повод для оптимизма: ну и что ж, что осень уже на пороге у нас – это значит, что скоро снова будет весна, а потому – «следует жить!». Совсем иначе смотрит на тот же узор индус: раз уж пришла новая весна, то, значит, неизбежна новая тягота осени…

В идее множества жизней европеец видит обещание множества весен, множества выпускных балов. «Я люблю тебя, жизнь!». Индус же в предстоящих жизнях прозирает будущие болезни, старения, агонии… А потому, если подойти к европейцу и убедить его в том, что он еще много раз будет жить на Земле, то он обрадуется и даже попросит добавки. Но если с таким же прогнозом остановить индуса, то он скорее опечалится: «За что?». Ведь ему известно, что новое рождение, новая жизнь - это удел глупцов и грешников: «Если кто лентяй, обжора и соня, если кто лежа вертится как большой боров, накормленный зерном, тот, глупый, рождается вновь и вновь» (Дхаммапада, 325).

Пабло Неруда однажды задался вопросом – «Скажите, долгая старость – награда или расплата?». Ответ индийской мудрости скорее – «расплата».

Поэтому душепереселение не спасение от смерти, а явление ее многоликости. Реинкарнация не спасает; скорее надо искать спасения от нее самой. Отныне “сумма и сущность всей индийской философии есть скорбь метемпсихоза и способ избавления от нее”64. Задача восточных “спасителей” (от Кришны до Будды) — найти путь, на котором эта жизнь стала бы последней. В колесе сансары вращаются «те, кто в деревне» (Чхандогья Упанишада V,10,3), кто связан путами домашнего хозяйства. “Те, кто в лесу” (Там же, V,10,1), то есть монахи, могут избежать возврата на землю.

Знает эту скорбь от постоянного воспроизведения (правда, порожденную не как таковой идеей реинкарнации, а идеями космических циклов) и Библия. Ветхозаветный мудрец Екклезиаст жалуется как раз на тот бесконечный космический возврат, который утешал Сократа. “Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: “смотри, вот это новое”; но это было уже в веках, бывших прежде нас” (Эккл. 1,9-10). Ап. Павел называет цикл узаконенной повторности “суетой”, от которой мается и стонет все творение (Римл. 8,20). Но теперь — появилась надежда, и “мы спасены в надежде” (Римл. 8,24).

Эта надежда — Христос и Его обетование: “верующий в Меня не умрет вовек” (Ин. 11,26). Если даже на эти слова Христа посмотреть глазами человека, исповедующего философию реинкарнации, разве не очевидно, что они возвещают свободу от перевоплощений тем, кто примет Евангелие и соединится со Христом? Даже если бы Христос признавал перевоплощения — Он недвусмысленно возвестил, что “верующий в Меня” будет избавлен от морока перевоплощений. Христианину просто не нужно колесо сансары. И не нужна вера в это колесо.

Индия же, обременив себя верой в сие колесо, тратила свои силу на то, чтобы расколдовать тот морок, что она же сама на себя и навела. Приняв доктрину переселения и изрядно поупражнявшись в фантазиях на тему «диагностики кармы»y, Индия немедленно начала искать того, кто имел бы власть сказать, подобно Христу: “не умрет вовек”.

Весть о множественности жизней для Индии оказалась новостью, но новостью дурной. Не благовестием, а зловестием. Если для современного европейца мыслить о перевоплощении есть признак «широты взглядов» и особой «духовности», то для более серьезных и ответственных систем религиозной мысли было очевидно обратное: «у древа дурного помысл – перерождение» (Кефалайя 21,31)65. Желать нового перерождения на земле – это признак религиозного дурновкусия.