Теософ, исповедующий кармическую законность, как и "механический оптимист пытается оправдать мир на том основании, что мир разумен и связен. Мир тем и хорош, говорит он, что его можно объяснить. Именно на это Бог отвечает ясно до ярости. Бог говорит: если мир и хорош, то лишь тем, что для вас, людей, объяснить его нельзя. Господь вынуждает нас увидеть мир на черном фоне небытия. Иов ставит вопросительный знак, Бог отвечает восклицательным. Вместо того, чтобы объяснить мир. Он утверждает, что мир намного нелепей, чем думал Иов". Так передает действительно странную концовку книги Иова Честертон99.

Бог показывает Иову иррациональность Своих путей в ответ на его требование законной справедливости и рациональной понятности Провидения. И после этого Иов склоняется перед этой тайной. В конце концов есть ответ на каждый жизненный и важный вопрос. И ответ этот в глубине своей: Бог есть Бог. Дальнейшее вопрошание невозможно.

Истинный ответ дается сердцу Иова: "я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя" (Иов. 41,5). Нет, он увидел Бога не как космического самодура. Напротив, именно такой образ он отказывался принять в полемике с друзьями. Концовка книги Иова - парраллельное место к вопросу Пилата о том, "что есть истина". Истина - не "что". Это - Кто. Перед лицом Истины уже не нужно спрашивать о ней. Иов это понял: "я вижу Тебя и умолкаю". Нельзя бесконечно спрашивать лишь о Боге. Хотя бы иногда надо спросить самого Бога. Надо обратится к Тому, Кто по сути выразим и познаваем лишь в звательном падеже: "Боже мой!".

Похоже, что что-то подобное понял и Экзюпери. Памятуя, что бытие полнее человеческих слов, он написал в своей последней книге: "Ах, Господи! Перейдут времена, Ты станешь складывать в житницу сотворенное, Ты отворишь дверь болтливому человеческому роду, чтобы навек поместить его у Себя в хлеву и, как от болезни, разрешишь нас от всех вопросов. Ибо я понял: продвинуться вперед - значит узнать, что вопрос, который тебя мучил, потерял смысл. Я спросил своих ученых, а они - о Господи! - рассмеялись, потому что истина явилась перед ними как ненужность этих вопросов. Я ведь знаю, Господи, что мудрость не умение отвечать, а избавление нашей речи от превратностей. Вот влюбленные сидят на низкой ограде, они сидят рядышком и болтают ногами, они не нашли ответов на вопросы, которые задавали вчера. Но я знаю любовь, - им не о чем больше спрашивать. Только безумец можеть уповать на ответ от Господа. Если Он примет тебя, Он избавит тебя от лихорадки вопросов, отведя их Своей рукой как головную боль. Вот так"100. Отголосок мудрости Иова слышится и у К. С. Льюиса, одна из героинь которого говорит: "Теперь я знаю, Господи, почему ты не отвечаешь. Потому что Ты Сам – ответ. Перед ликом Твоим умирают вопросы"101.

Иов увидел, что мир Бога больше человеческой боли. Человек не может наделить его смыслом. Но в том-то и дело, что человек в мире не один. У мира есть смысл, и в конце концов этот смысл окажется не чужд человеку, потому что в мире есть Бог. "Иов ничего не узнал, но ощутил грозный дух того, что слишком прекрасно, чтобы поддаться рассказу. Загадки Божии утешают сильнее, чем ответы человеческие"102.

Растворить книгу Иова в очередной "диагностике кармы" - значит опошлить ее, превратить из свидетельства о Встрече в обычный, слишком человеческий околофилософский трактат.

Если в книге Иова искать не только вопрос о том, "будет ли человек жить", но и ответ на него, то положительная танатология найдется лишь в словах: “А я знаю, — Искупитель мой жив, и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его” (Иов. 19,25-27). В синодальном русском переводе эти слова Иова выражают надежду на то, что хотя бы в последний день своих земных страданий Иов увидит Высшую Правду.

Септуагинта (перевод книг Ветхого Завета с еврейского на греческий, совершенный в III веке до Р. Хр.) и церковно-славянский перевод несут другой смысл: «Вем бо, яко Присносущен есть иже имать искупити мя и на земли воскресити кожу мою терпящую сия, от Господа бо ми сия совершишася, иже аз в себе свем, яже очи мои видеста, а не ин: вся же ми совершишася в недре».

Перевод еврейского текста, исполненный акад. С. С. Аверинцевым, гласит: «Но нет, я знаю: мой Заступник жив, и в конце встанет над прахом Он, и когда кожа моя спадет с меня, лишаясь плоти, я Бога узрю! Да, сам я узрю Его, мои не вчуже увидят глаза»103.

Этот перевод близок к тому, что предлагался свящ. А. Петровским в дореволюционной «Толковой Библии»: «Я знаю, Искупитель мой жив. И последним Он встанет (явится) над прахом; после того, как кожа моя будет разрушена, из моей плоти я увижу Бога»104.

Еще версия перевода: «И я знал бы: мой Искупитель жив. Последний – восстанет над прахом! И после того, как моя кожа спадет, я увидел бы его. И, лишившись плоти, узрел бы Бога; и Он, Которого я увидел бы, был бы на моей стороне, Которого узрели бы мои глаза, и Он не враждебен мне»105.

В переводе современного гебраиста И. Тантлевского этот текст звучит: «Но я знаю, мой Избавитель жив, и в конце над прахом Он встанет; и после того, как моя кожа уничтожится, - однако, вне моей плоти, - я увижу Бога, я сам увижу Его, мои собственные глаза увидят, не другой»106.

В новейшем переводе, исполненном А. С. Десницким, это место звучит так: «Даже когда спадет с меня кожа, лишаясь плоти, я увижу Бога»107.

Наконец, иудейский перевод на русский язык, исполненный под руководством раввина Давида Йосифона гласит: «И я знаю: избавитель мой жив и восстанет в будущем на земле; и под кожей моей вырезано это, и в плоти моей я вижу Бога; Это вижу я сам и видели мои глаза, а не кто-то иной»108.