Кроме того, в гностицизме все же присутствуют и христианские мотивы – а именно мысль о том, что Высшее Божество однажды само вошло в мировую историю ради того, чтобы спасти, пробудить людей, открыть им правду о них самих и помочь им вырваться из космосаmmmm. И потому не столько сам человек многократным усилием перевоплощений должен усвоить главный урок, сколько Христос поможет ему в этом. Важнейшая тема гностицизма – это тема откровения, зова, призыва, который приходит в космос из закосмической дали. ««Милость» есть Дух, который нисшел От вышины, ибо она помиловала род человеческий и послала ему свой Дух, чтобы он простил грехи всему миру» (Пистис София, 61)169.

Итак, с одной стороны, в гностицизме есть такие сюжеты, которые делают его маловпечатлительным перед лицом кармических философий. Но, с другой стороны, в гностических сюжетах есть такое место, к которому можно при желании (подчеркиваю – не по логическому требованию системы, а по желанию частного писателя) подстроить идею метемпсихоза. Дело в том, что гностицизм считает человека сложной и искуственной, противоестественной комбинацией мировых начал. Как наличная целостность человек не должен и не может быть увековечено. Душа должна быть вызволена из тела. С телом она не имеет ничего общего, ибо телом ее наделили демоны. А раз ни в своем генезисе, ни в своем конечном предназначении душа не имеет сущностной связи с телом, то предположение о том, что душа много раз входит в разные тела ничего не нарушает в общей гностической системе.

Поэтому мы не должны удивляться разноречию сведений о гностицизме, дошедших до нас. Просто гностиков было много, и они были разные. И нужно воздерживаться от огульных теософских обобщений – «Не было сколько-нибудь прославленного философа, который не придерживался бы учения о метемпсихозе (перевоплощении) в таком виде, как учили брахманы, буддисты и впоследствии пифагорейцы в его эзотерическом значении, выраженном более или менее понятным языком. Ориген и Климент Александрийский, Синезий и Калцидий - все в него верили; и гностики, которых история признала наиболее ученой, изысканной и просвещенной корпорацией людей - все верили в метемпсихоз»170; "верование в повторные рождения человеческой души было усвоено некоторыми сектами - манихеями, несторианами... Церковь обличает в признании этого учения Оригена, Карпократа, Василида и всех гностиков, называя их безумцами за одну эту веру"171…

Уж слишком размашисто.

Аристотель – несомненно, «прославленный философ», а вот переселению душ он не учил.

Об Оригене и Клименте речь у нас еще будет.

Упоминание в этом ряду христиан-несториан совершенно напрасно: именно в этом вопросе у несториан не было расхождения с православной традицией.

Позиция же Синезия менялась в сторону согласия с церковной верой: «Были прочитаны сочинения Киренского епископа (имя его Синесий) «О промысле», «О царстве» и на другие темы; речь его возвышенна, величественна, а через это приближается к языку поэтическому. Были прочитаны его различные письма, доставляющие наслаждение и пользу, а вместе с тем насыщенные глубокими мыслями. По происхождению Синесий был эллин, изучал философию. Говорят, что, обратившись к христианству, он принял безоговорочно все, но не согласился с догмой о воскресении. Однако об этих его настроениях все молчали и, зная его высокую нравственность и чистый образ жизни, все-таки приобщили к нашей вере и посвятили в высокий духовный сан, — хотя столь безупречно живший человек еще не постиг света воскресения. И надежды оправдались: когда он стал епископом, в догму о воскресении он легко уверовал. И для Кирены был он украшением в то самое время, когда во главе Александрии стоял Феофил» (Фотий. Библиотека, 26)172. Кстати, этот Феофил был яростным противником Оригена и, тем не менее, он не усомнился посвятить Синезия в епископский сан, несмотря на честное признание последнего в неполном согласии с христианством: “Я никогда не поверю тому, чтобы душа происходила после тела; я никогда не скажу, чтобы мир и его различные части погибли с ним. Это воскресение, о котором столько говорят, я считаю просто священной и таинственной аллегорией и далек от того, чтобы согласиться с мнением черни” (Письмо 105, к брату)173. Почему его мнение в ту пору было отлично от церковного, Синезий объяснял так: «я грешный человек, воспитанный вне церкви» (Письмо 68, к Феофилу)174. Так что даже если бы Синезий до конца своего епископского служения не соглашался с христианской верой в воскресение мертвых – из этого еще никак не следовало бы, что в своем отрицании он был носителем церковной традиции. Что же касается отношений души и тела, то максимум, что можно вычитать из сочинений самого Синезия – это его вера в предсуществование души, но и тени верования в переселение душ в его текстах нет.

Что же касается гностиков – то неверно, будто «все гностики» верили в метемпсихоз.

Во втором веке св. Ириней Лионский, в своем огромном антигностическом труде перебравший многие их школы, отмечает эту идею лишь у одной секты.

О верованиях гностика Карпократа и его учеников Ириней пишет следующее: “Они в своем безумии дошли до того, что говорят, что им позволительно делать все безбожное и нечестивое. Потому, говорят они, только для человеческого мнения есть добрые и худые дела. И души до тех пор должны переходить из одних тел в другие, пока узнают всякий образ жизни и всякого рода действия (если только кто-либо в одно переселение зараз не совершит всех тех действий, о которых нам не следует не только говорить и слушать, но даже помышлять и верить, чтобы такие дела водились между нашими согражданами) для того, чтобы, как гласят их сочинения, их души, испытанные во всяком образе жизни, при своем исходе не нуждались более ни в чем; и об этом они должны стараться, чтобы в противном случае из-за того, что им еще нечто недостает для свободы, не пришлось опять быть посланными в тела” (Против ересей. I,25,4).

Согласное изложение ереси Карпократа дает и св. Ипполит: “В таковое [состояние], говорят они, перевоплощаются души, в той степени, насколько они совершат все возможные грехи. Когда же ничего [из грехов] не остается, тогда они освободившись, отправляются к тому, находящемся над миротворящими ангелами, Богу. И так будут спасены все души. Некоторые же [души] досрочно в одном пришествии (parousia) смешавшись со всеми грехами, не перевоплощаются, но отдав все долги, освобождаются, чтобы уже не возникать в теле” (Опровержение всех ересей 7,20; PG XVI, 3339)nnnn.

Этот религиозно-мотивированный аморализм не уникален. Теософы любят проводить параллели между западной философией и индийскими религиозными традициями. Как правило, эти параллели оказываются надуманными. Но тут сходства трудно не заметить. Речь идет не только о тантрическом либертинизме (тантризма в ту пору еще не было).

Так учили знаменитые «еретические» учителя эпохи Будды. «Они относились к классу жестких аскетов, адживиков. Речь идет о важнейшем ответвлении класса «нагих мудрецов» (асеlака, греч. гимнософисты), отличавшихся помимо отсутствия одежды культивированием трудных положений тела, игнорированием любых достижений цивилизации (вплоть до миски), строжайшей вегетарианской диетой и неприятием вареной пищи (как следствие особого внимания к невреждению — ахимсе) противоположность брахманистам, обязанным участвовать в «кровавых» жертвоприношениях или по крайней мере признавать их... Буддийские тексты приписывают Пуране Кассапа две основные доктрины: отрицание реальности причинно-следственных связей и утверждение, что душа пассивна, «не затрагиваема» последствиями добрых и злых дел. И буддийские и джайнские тексты единодушно соотносят с его именем учение о «недействии», об отсутствии для индивида последствий всего того, что он совершает: будь то высшее добро или зло… Пакудха Каччаяна, отвергая брахманистскую ритуальную практику, изобретал собственные аскетические правила, считая грехом употреблять некипяченую воду (из страха причинить вред бактериям) или пересечь поток. Зато этот «друг бактерий» вовсе не считал предосудительной собственную «практическую доктрину», согласно которой нет такого деяния, как убийство: даже раскроение ножом черепа означает не более чем разделение разнородных составных начал человека, нарушение их и без того весьма неустойчивого единства. Здесь он, однако, отошел от брахманизма, и не так далеко, как кажется на первый взгляд, — достаточно вспомнить появившуюся хотя и значительно позднее, но опирающуюся на древние Упанишады «Бхагавад-гиту», которая учит, что убивающий не убивает, поскольку Высший Атман непреходящ (предлагается, таким образом, девиз, прямо противоположный карамазовскому: «Если бог есть, то все дозволено»)»175.