Similar principles, remembered during the pressure exerted by Christians, led to the emergence in Spain of a community of many thousands of Jews who publicly professed Christianity, and in their home, internal life followed their national and religious traditions.

But here they stumbled upon a principle inherent in the law of all Abrahamic religions. In the Old Testament Jewish state, as long as it existed, and in the Muslim world and in the laws of Christian states, the boundary of tolerance was drawn very clearly: do not touch your neighbor who simply professes another faith, but do not allow the faithful to convert to heresy. Accordingly, the Spanish Inquisition was created to suppress such hypocrisy. Interestingly, among the signs by which one can find a marrano (a Jew who converted to Christianity, but secretly continues to follow the religious traditions of Judaism) was mentioned the following: "if women do not attend churches within 40 days after childbirth"71 (today in Russia, on the contrary, this is considered a sign of orthodoxy, which is why the mother is not allowed to be present at the baptism of a baby).

The moral assessment of such an investigation, and even more so of the measures taken as a result of it, is obvious. But is there any reason to say that the struggle between Christians and Jews in Spain in the 13th and 14th centuries retarded the development of scientific thought?

For the history of science, another, "second" Inquisition is much more important. Those Inquisitions were local (Southern France and Spain).

Now it is becoming ubiquitous. In Spain, the Inquisition was revived in 1478. Torquemada became Grand Inquisitor in 1483. The Portuguese Inquisition was born in 1540. The Roman Empire in 1542.72 So the Inquisition became a pan-European institution only in the middle of the 16th century. Accordingly, the first index of banned books was published by the Pope in 1559 (and it is interesting that in Spain the royal power forbade the publication of this index and it was simply ignored). The Congregation of the Index of Forbidden Books began its work in 1571.

It turns out that the time of the birth of European science was the time of the formation and flourishing of the pan-European Inquisition.

Before talking about the fruits of the Inquisition's activities, let's look at its methods. First of all, it is worth remembering that the word inquisitio means research, and the Inquisition as a social institution is a court. This is a public and open trial, which involves the procedure of deliberation of the parties, and requires the prosecutor to provide evidence.

The moralizing position should at least be supplemented by the historical one and ask: what was the alternative to the Inquisition? The answer, in my opinion, is obvious: the Inquisition as a public court was an alternative to spontaneous lynching.

The Inquisition gave the floor to the accused himself, and demanded clear evidence from the accuser. As a result, no other court in history has issued so many acquittals.

«Согласно настойчиво повторяющейся, хотя и непроверенной легенде, инквизиционные трибуналы средиземноморского региона были фанатичными и кровожадным, а испанская инквизиция являлась самой жестокой из всех. Само слово «инквизиция» давно стало синонимом нетерпимости. Однако когда историки наконец стали систематически изучать огромный массив протоколов инквизиций, были получены совершенно иные результаты, и постепенно начало вырабатываться новое представление о них. Сейчас, пожалуй, уже можно говорить о всеобщем признании двух принципиальных выводов, хотя исследования еще не завершены. Во-первых, средиземноморские инквизиции были менее кровожадными, нежели европейские светские суды раннего Нового времени. Между 1550 и 1800 годами перед судом инквизиций предстало около 150 тыс. человек, но лишь 3000 из них были приговорены к смерти: большая часть судов крупных европейских стран имеет гораздо более высокие показатели применительно к XVI и XVII векам. Второй важный вывод состоят в том, что средиземноморские инквизиции, в отличие от светских судов, выглядели более заинтересованными в понимании мотивов, двигавших обвиняемыми, нежели в установлении самого факта преступления. Ранее представлялось, что инквизиторы, тщательно соблюдавшие анонимность своих информаторов, в меньшей степени заботились о правах обвиняемых, чем светские суды. Но последние исследования показывают, что инквизиторы были более проницательными психологами, нежели светские судьи, и оказывались вполне способными прийти к корректному — а зачастую и снисходительному — приговору. В целом они, в отличие от светских судей, почти не полагались на пытку, чтобы убедиться в истинности утверждений обвиняемых. Инквизиторы пытались проникнуть в сознание людей, а не определить правовую ответственность за преступление, поэтому протоколы инквизиторских допросов выглядят совсем иначе, нежели протоколы светских трибуналов, и предоставляют богатый материал историкам обычаев и народных верований… В отличие от светского судопроизводства того времени, суды инквизиции работали очень медленно и кропотливо. Если одни особенности их деятельности, такие, как анонимность обвинителей, защищали информаторов, многие другие обычаи работали на благо обвиняемых. Поскольку инквизиторы в меньшей степени заботились о том, чтобы установить факт совершения преступления — ереси, богохульства, магии и т.д., — но, скорее, стремились понять намерения людей, сказавших или сделавших подобное, они главным образом различали раскаявшихся и нераскаявшихся грешников, согрешивших случайно или намеренно, мошенников и дураков. В отличие от многих светских уголовных судов раннего Нового времени, инквизиторы мало полагались на пытку как на средство установления истины в сложных и неясных обстоятельствах. Они предпочитали подвергнуть подозреваемого многократному перекрестному допросу, проявляя подчас удивительную психологическую тонкость, чтобы разобраться не только в его словах и действиях, но и в его мотивах. Инквизиторы были вполне способны рекомендовать светским властям, которые только и могли предать смерти нераскаявшегося еретика, применить смертную казнь, и сами вынесли много суровых приговоров. Однако в основном инквизиторы просто предписывали покаяние различной продолжительности и интенсивности. Их культура была культурой стыда, а не насилия», - пишет американский историк, книга которого в русском переводе увидела свет благодаря «Фонду Сороса»74.

Из исследования инквизиционных архивов историк из университета Огайо делает вывод, что инквизиция, встречая дела о колдовстве, «расследовала подобные дела неохотно и карала преступников не слишком сурово. Мягкость инквизиторских приговоров по обвинениям в ведовстве составляет разительный контраст с суровостью светских судей Северной Европы в те же столетия. Удивительно, что испанская Supremo уже в 1538 году советовала своим отделениям: инквизиторы не должны верить всему, что содержится в «Молоте ведьм», даже если автор «пишет об этом как о чем-то, что он сам видел и расследовал, ибо природа этих дел такова, что он мог ошибаться, как и многие другие»75, или что филиал римской инквизиции в Миланском герцогстве противостоял местной панике, приведшей в 1580 году в миланские тюрьмы 17 ведьм. Девять из них были оправданы по всем статьям обвинения, еще пять — освобождены после принесения клятвы, одна из них полностью признала свою вину, а две сделали частичные признания, — но даже и эти три отделались незначительными наказаниями. Принимая во внимание такое отношение, не стоит удивляться тому, что немногие были казнены за ведовство по приговору одной из средиземноморских инквизиций (дюжина басков в 1610 г., npичем половина из них умерла в тюрьме), невзирая на все предоставлявшиеся для этого возможности. Странно созерцать огромные папки с собранными инквизиторами бумагами, материалами дел о ведовстве, зная о незначительном реальном ущербе, нанесенном ими людям. … Поистине, настал век Просвещения. Как мы видели, средиземноморские инквизиторы осудили несколько тысяч человек за недозволенную магию, но казнили лишь около дюжины ведьм. Если уж на то пошло, в раннее Новое время они лишали жизни по обвинению в ереси относительно небольшое количество людей. Если сравнить эти данные с числом анабаптистов, убитых в Австрии, Империи и Нидерландах, средиземноморские инквизиции покажутся почти снисходительными. Все двадцать отделений испанской инквизиции в 1540—1700 годах вынесли смертные приговоры всего лишь 775 обвиненным. Большинство из них по-прежнему составляли иудаизанты, но среди них было и несколько десятков морисков, более сотни протестантов (главным образом, иностранцев, особенно французов), около 50 гомосексуалистов и несколько баскских ведьм. Из 50 тыс. обвиняемых доля приговоренных к смерти составляет 16%; в Валенсии в 1484—1530 годах было рассмотрено 2000 дел, и практически все они были связаны с иудаизантами, а смертные приговоры составили 38%. После 1530 года преступлением, каравшимся с наибольшей (сравнительно) суровостью, было скотоложество, которое подпадало под юрисдикцию инквизиции только в Арагоне: здесь мы обнаруживаем 23 смертные казни на 58 приговоров, причем число казненных достигало 40% (по контрасту, число казненных даже среди обвиняемых-иудаизантов теперь составляло 10%)».76 «Самые тщательные оценки количества еретиков, казненных в Риме на протяжении первого столетия деятельности инквизиции насчитывают сотню - по большей части протестантов»77.

«В первые полстолетия своей деятельности (XV в.) испанские инквизиторы приговаривали к смерти на костре до 40% всех судимых. Впоследствии этот процент снизился до 3-4»78. Французский историк полагает, что пик репрессий длился не полвека, а лишь первые 20 лет существования инквизиции. Затем же процент смертных приговоров никогда не превышал 4 процентов от общего числа открытых дел, в иные годы опускаясь до одного – «ибо цель была не убить, а обратить»79. От четверти до трети всех привлеченных к суду отпускались безо всякого наказания; в Толедо этот показатель составлял две трети80. Для обвинения требовались показания двух свидетелей, которые в одно и то же время в одном и том же месте видели и слышали одно и то же. В случае расхождения показания свидетелей обвиняемый отпускался.

Только два процента арестованных испанской инквизицией подвергались пыткам, и те не длились более 15 минут.

Более ранние (а, значит, менее документированные и более тенденциозные, но все же научные) публикации полагали, что в целом в Европе с 13 по 17 века, то есть в течение полутысячелетия, «Святой Трибунал сжег более тридцати тысяч колдуний»81. Тоже чудовищно, конечно. Но все же – не миллионы. На фоне светских репрессий безбожного ХХ века цифра в 30 000, распределенная по всем странам и пяти векам, уже не кажется оглушительной (а в новейшем исследовании мы видели, что цифра казненных оказывается и еще на порядок ниже – три тысячи жертв, правда, только католической инквизиции и только после 1540 года). Инквизиция была оболгана сначала протестантскими, а затем масонскими авторами.