Инквизиция же требовала доказательств и четкого различения математической гипотезы и физической модели от утверждений о структуре самой реальности134. Галилей доказал лишь свою веру в то, что он считал истиной – но истинность его веры еще не была доказана. И то, что мир не был увлечен его энтузиазмом – не удивительно. Трезвее был кардинал Беллармин. Его совет вполне соответствует современным стандартам научной доказательности135.

Так что даже конфликт с астрономами не столько затормозил развитие науки, сколько помог ей через требование большей строгости и доказательности. Как и в случае «охоты на ведьм», инквизиция преследовала не столько неверие, сколько легковерие.

class="postLine"> Вновь скажу: католическая Церковь спокойно отнеслась к теории Коперника. Специалисты-астрономы и ближайшие друзья Коперника были знакомы с его исследованием еще до выхода в свет его основного труда по составленному им в 1511 году небольшому комментарию – “Комментариолусу”. Так как оно получило некоторое распространение в рукописном виде, то уже в 1533 г. папа Климент 7 (племянник Лоренцо Медичи) собрал кардиналов и приближенных к нему лиц в ватиканском саду, чтобы выслушать сообщение своего ученого секретаря кардинала Видманштадта об учении Коперника о движении Земли. Сообщение это было выслушано довольно благожелательно136, причем отношении к Копернику оставалось неплохим и при следующем папе Павле 3. Это видно из письма (от 1536 г.) к Копернику главы доминиканского ордена кардинала Шенберга. В этом письме (которое Коперник очень ценил и поместил потом в своей книге) Шенберг очень просил “ученого мужа” ни в коем случае “не скрывать от друзей науки своей новой системы”, уверяя Коперника, что он “определенно желает доставить признание его большим заслугам”137. И именно коперниканские вычисления были положены в основу «григорианской реформы» календаря: «После объявления папой Львом Х реформы календаря на Пятом Латеранском Соборе (1512-1517) Коперник был включен в число «признанных» астрономов, которые получили официальное приглашение принять участие в разработке проекта реформы»138.

При жизни Коперника поддержали - по его же словам - Миддельбургский еп. Павел, кардинал Шомберг и его правящий епископ Тидеман Гизе139. Первый теолог140, обративший внимание на теорию Коперника – это испанский теолог заведующий кафедрой богословия Осунского ун-та, монах-августинец Зуньига. Он поддержал Коперника в 1584 году. Изъясняя место из библейской книги Иова «Сдвигает землю с места ее и столбы ее дрожат» (Иов 9,6), Зуньига пишет, что это место легче объяснить с позиций пифагорейцев141, «что и доказал в наше время Коперник»142.

Первым публичным критиком Коперника среди католиков выступил как раз не теолог, а профессор математики Иезуитского колледжа в Риме и автор григорианской календарной реформы Клавий. В 1581 г. он совершенно справедливо говорил: «Кто будет столь неразумен и самоуверен, что свяжет церковь со столь необоснованными утверждениями астронома!"143. Тем не менее Клавий положил таблицы Коперника в основу нового, «григорианского» календаря, который был введен в 1582 году.

Кстати, это обстоятельство крепко привязало Ватикан к наследию Коперника. Европа в это время не была едина. Протестанты обвиняли Рим в гордыне и язычестве. И тут вдруг они получили такой козырь: папы безумно украл у людей и Бога целых десять дней!144 Протестанты предпочли разойтись с Солнцем, чем сойтись с папой. Так что с 1582 года осудить Коперника Рим просто не мог, не подставляя под удар критики и себя самого.

Так отчего же после почти ста лет терпимости последовало осуждение коперниканства? Что изменилось?

Да просто Джордано Бруно показал, какие магические выводы можно сделать из математической гипотезы и тем самым настроил богословов против самой этой гипотезы. Без магизма Бруно непонятна перемена в отношении папства к гелиоцентризму от вполне терпимого к конфликтному.

Дело в том, что гелиоцентризм Коперника не слишком впечатлил астрономов. Доказательной базы не было. Противопоказание (отсутствие звездного параллакса) - было очевидно. А поскольку Коперник исходил из платоновской догамы равномерного движения планет (это отверг еще Птоломей) и предполагал, что планеты движутся по кругу (лишь спустя сто лет Кеплер предположил эллиптоидность орбит), то и вышло, что модель Коперника не была проще, чем модель Птоломея. Так, Птоломею для объяснения движения планет нужно было допустить 15 различных окружностей (включая эпициклы); Копернику - 18. И хотя коперниканская модель вышла более громоздкой, чем птоломеева, она все равно не стала более точной. Так, движения Марса рассчитывались точнее по Птоломею145.

Малое внимание к книге Коперника видно по спросу на нее: первый тираж не превышал 500 экемпляров, причем второе издание понадобилось лишь через 23 года (в 1566 г.); а третье - еще через 51 год.

Но тут как раз сменилась эпоха. И то, что вызывало спокойный, но не ажиотажный интерес астрономов, вдруг стало будировать умы гуманитарной интеллигенции. Интерес вызывала не математика Коперника, а мировоззренческие ее приложения в бруновском вкусе. Успех гелиоцентрической мифологемы бруновского варианта означал, что такое, не-антропоцентрическое мировоззрение соответствовало некоторой идеологической тоске этого времени, отвечало не на физические, а на метафизические вопросы. Религиозные столкновения и войны, охватившие Европу, вызвали разочарование думающих европейцев в гуманистических аксиомах. Война из дела галантных профессионалов (рыцарей) стала тотальным бедствием. В Тридцатилетней войне Германия потеряла две трети своего населения146. Мизантропия обрела очевидные аргументы и стала модной. Смерть как навязчивая идея стала постоянно присутствовать в образах и текстах, создаваемых европейскими авторами начала нового времени: как в «Плясках смерти», так и в «Триумфе смерти» Брейгеля, в поэмах Ронсара, в «Опытах» Монтеня и в елизаветинском театре.

Разрушение человеческого мира всерьез поставило под сомнение средневековую убежденность в центрированности всего космоса вокруг человека. Книга Притчей, книга удобных советов, книга налаженного быта и бытия на некоторое время сменяется книгой Иова, где Бог дает единственный ответ на вопли Иова: космос несоразмерен человеку, он соразмерен лишь Богу и у человека нет меры, чтобы обуздать Левиафана и измерить вселенную. Это не человеческая мерка.

В результате произошло странное совмещение двух противоположных мотиваций, в равной степени восходящих к Библии: ученые обнаружили принципиальную измеримость мира и апеллировали как раз к книге Притчей - Бог все расположил числом, мерою и весом, но гуманитарный мир в трудах тех же ученых видел проповедь абсурда и в качестве таковой принимал новую астрономию близко к сердцу. Астрономы говорили: космос ничем не отличается от земли и состоит из тех же камней и того же огня; гуманитарии говорили - значит, земля ничем не отличается от пустынь космоса.

Отрицательная реакция Церкви на появление гелиоцентрической модели мира была по своему справедлива. Христианство геоцентрично - потому что оно антропоцентрично. Символ веры говорит о том, что главные события в истории вселенной происходят «нас ради человек и нашего ради спасения». Ибо «Нет у Бога никакого другого дела, кроме одного – спасти человека» (Климент Александрийский. Увещание к язычникам. 87,3). Земля – единственная «посещенная планета». Она несомненно уникальна во вселенной, ибо даже если бы "была жизнь на Марсе", но только здесь "Слово стало плотью".