И я, когда начал читать лекции в МГУ, тоже считал, что знаю достаточно много: университет, аспирантура, семинария, Академия, Богословский институт... Но критерии, с которыми студент подходит к знанию предмета, совершенно иные, чем у преподавателя. Когда я как студент сдаю экзамен, то мне важно просто найти в своей памяти материала на 10–15 минут разговора на тему билета. Это даже много… Студент, как правило, читает материал, лишь когда просматривает вопросы к экзамену. И если при виде вопроса у него в голове возникают две-три мысли, то он считает: «Ну, это я уже знаю, а остальное нафантазирую — поехали дальше». Вот с таким багажом оканчиваешь университет, потом семинарию и Академию, где очень похожая ситуация в смысле интенсивности учебы. И самоуверенно считаешь себя человеком более-менее образованным.

А лекция-то идет полтора часа. И чтобы она была серьезной и интересной, преподаватель должен изложить не более трети того, что он на эту тему может сказать. Тогда есть какой-то запас прочности, появляется творческое отношение к лекции, можно менять, адаптировать ее каждый раз.

Когда же я начал читать лекции в университете, я вдруг с ужасом обнаружил, что всех моих знаний хватило ровно на три лекции. То есть двенадцати лет послешкольной учебы — в университете, в аспирантуре, затем в семинарии, в Академии, в Богословском институте в Бухаресте — всего этого мне хватило ровно на три лекции. После этого я понял: все, больше я ничего не знаю.

Я, конечно, пришел в ужас от своего невежества. Но как раз в ту пору у меня была своеобразная ситуация в жизни, было много свободного времени, так что я мог позволить себе по нескольку дней готовиться к одной-единственной лекции. Я заставил себя, по сути, учиться ради моих студентов, читать те книжки, которые давным-давно надо было прочитать, которые входят в классическую библиотеку истории богословия, философии. Пришлось все это всерьез перечитывать — уже не глазами студента, который хочет сдать зачет. Систематизировать. Поэтому первый курс лекций, первые два семестра — это был тихий кошмар. Насколько я понимаю, студенты были такого же мнения.

— А сейчас какие-то новые проблемы в связи с Вашими лекциями в МГУ появились?

— Наверное, да. Поскольку я возвращаюсь в МГУ к каждой лекции из миссионерских поездок, бывает трудно переключиться с режима популярной лекции на лекцию академическую. Но главное — это появившаяся стабильность. Знаете, ведь уже больше 10 лет это неизменно: каждую пятницу в половине четвертого в первой поточной аудитории первого гуманитарного корпуса идет моя лекция. Так что в некотором смысле я уже стал частью университетского интерьера.

— Как Вам удается держать аудиторию в таком напряжении на протяжении довольно продолжительного времени и у слушателей остается желание еще слушать и слушать? В чем секрет?

— Просто прежде чем начать читать лекции, я попробовал осознать, какие лекции я сам люблю, какие я слышал хорошие лекции в университете, в семинарии, в Академии. И вот оказывается, что практически у всех преподавателей, которые и мне дороги и интересны, и студенты их любят, помимо знаний, речи, есть один интересный подход к изложению материала. Они отталкиваются от некоторых стереотипов: «Вот вы думаете, что здесь дело обстояло так, а на самом деле все гораздо интереснее, своеобразнее, по-своему противоречивее, а может быть, вообще совершенно не так». И я с самого начала выстраивал свои лекции тоже по этому принципу. То есть я исхожу из тех шаблонных представлений, которые могут быть в сознании моих слушателей, и предлагаю иное, более глубокое прочтение, понимание, нюансы и детали. И это создает ощущение, что лектор ведет диалог не только со слушателем, но и с самим собой.

В МГУ мне поручили преподавать на условиях весьма своеобразных: мои лекции ни для кого не обязательны, а кому интересно — пожалуйста, приходите. И вот, мне нужно, чтобы студенты не просто зашли ко мне на один-два раза, заинтересовавшись рясой, а чтобы они весь год после всех своих лекций, натощак, без обеда еще два часа сидели и меня слушали. Добиться этого можно было, только если соответствовать МГУшным стандартам интересных лекций.

И еще я должен признаться в том, что к преподавательской работе я ведь профессионально не подготовлен. Я не прочитал ни одной книги по искусству риторики и по гомилетике (искусству церковной проповеди). Я не беру в руки книг по психологии. Не читал даже Карнеги, не говоря уже о всевозможных оккультных техниках типа нейролингвистического программирования. Я сознательно не прикасаюсь к этому миру — потому что считаю, что людьми нельзя манипулировать. Я просто стараюсь думать вместе с аудиторией, быть с ней в диалоге.

Оттого с тем большим изумлением и смехом я встретил «проницательное» наблюдение рериховских лазутчиков, побывавших на моих лекциях: «Кто не мог угнаться за полетом мысли проповедника, мог наблюдать за стилем работы диакона. Поражало его умение владеть аудиторией. Как преодолеть естественные психологические барьеры на пути к душам разнородной аудитории? Можно пойти по пути уважительного, доброжелательного отношения к людям и надеяться, что сердца людей откроются для восприятия. Но такой подход неприемлем изначально. Какое уважение может вызвать болото? Тут нужна специальная техника. Аудитории задается риторический вопрос, выдерживается небольшая пауза, во время которой люди успевают подумать: “Конечно же”. Сам же “мастер” дает противоположный ответ: “Нет!”. В зале наступает гробовая тишина, которая свидетельствует о попадании в самое яблочко — люди оказываются в замешательстве, в шоке, защитные свойства психики парализованы, “фильтр” снят, дорога к сознанию открыта. Теперь можно говорить все что угодно — парализованное сознание должно принимать все за чистую монету. В уме возникают не менее шокирующие вопросы: “Что же это такое — лекция православного проповедника или сеанс массового гипноза с применением техник нейролингвистического программирования сознания? Где можно оказаться после такой лекции — в стаде Христовом или в психиатрическом заведении? Разве использование таких методов не является насилием над личностью?”. Другой пример. Задаются заранее подготовленные вопросы, на которые никто не знает ответа. Для эрудита и знатока традиций это не сложно. Затянувшееся молчание или неудачные ответы комментируются безобидным “эх, вы”, и механизм заниженной самооценки приведен в действие. Безмолвную реакцию зала нетрудно просчитать: “Какие мы все-таки непроходимые неучи и тупицы”. Прямым оскорблением и унижением это не назовешь. Так по-иезуитски изощренно люди подводятся к самоумалению, потере элементарного человеческого достоинства, так ловко загоняются в раболепно-послушное стадо»699.

Надеюсь, мои студенты прочитают эту «экспертизу».