Даже в конце 17 века Ньютон предоставляет читателю самому выбрать из двух "гипотез". А ведь в протестантской Англии не действовало ватиканское осуждение гелиоцентризма 1616 года – и, значит, причина отторжения коперниканства академической средой была чисто научная190.

Не внутренние потребности развития самого научного знания привели к новому теоретическому прорыву. Причины были экстерналистскими, то есть внешними по отношению к самой науке. Экстерналистская модель истории науки полагает, что наука есть часть культуры, а потому многие особенности развития определяются вненаучными, но социокультурными факторами. Самая известная в России экстерналистская модель – это марксизм. Там перемены в экономике вызывают рождение науки. Приложима ли марксова теория к объяснению именно этого социокультурного сдвига – вопрос отдельный191. Сейчас же попробую изложить другую, но тоже экстерналистскую модель рождения науки.

Наука при этом будет рассматриваться как часть более объемной идейной системы. С той поры как Гёдель доказал теорему о неполноте формальных систем языка, стало понятно, что ни одна научная теория (включая арифметику) не в состоянии сама своими собственными средствами доказать все свои утверждения. Но она как аксиомы принимает ряд положений, которые могли быть доказаны в рамках «метатеории». Метатеория, в свою очередь, тоже не все свои тезисы может доказать; у нее есть ряд своих аксиом, которые могут быть доказаны средствами метаметатеории… И так далее. "Математика чисто математическими методами продемонстрировала наличие таких математических проблем, которые не могут решаться с помощью средств вычислительной математики"192. Эта ситуация дала повод известному немецкому богослову Гансу Кюнгу заметить, что "Бог существует, потому что математика непротиворечива, а черт существует, потому что непротиворечивость нельзя доказать"193.

Значит, для доверия даже строго формализованным моделям математики нужны внематематические и вненаучные мотивы.

Наука не есть любознательность одиночек. Наука это социальный институт, нуждающийся в социальном признании, одобрении и финансировании. Подлинным субъектом научного позгания является мировое сообщество ученых. Они должны быть в связи между собой, обмениваться плодами своих поисков, и эта связь не может быть подпольно-эзотерической. Значит, научное сообщество должно функционировать на виду у других социальных элит. А, значит, научная субкультура должна быть на хорошем счету у базовой культуры того общества, где рождается и где развивается наука.

А для этого она не должна противоречить уже сложившимся центрам общественной власти. В пору рождения науки чрезвычайно властна в Европе инквизиция. Инквизиция охраняла церковные догматы. А точно ли они враждебны науке? Или хотя бы частично аксиомы христианства и науки пересекаются?

Посмотрим, во что должен верить ученый (а также те элиты общества, от которых зависит статус науки и ее финансирование), чтобы родилась наука как социальный инситут.

Список приводимых аксиом не полон, но необходим:

1) Ученый должен верить в существование внешнего материального мира. Строго логично это доказать нельзя – есть внутренне логичные системы солипсизма. Для буддизма или индуизма мир есть майя, иллюзия, небытие. Азы буддизма: «Ты должен понять, что ложки не существует» (Матрица-1).

2) Ученый должен верить в то, что мир существует, но мир не есть зло. "Кто познал мир, тот нашел труп" – гласит гностическое «Евангелие от Фомы» (ст. 61). Но если мир есть свалка кармических отбросов, а материя есть итог инволюции материи, то труд ученого сродни работе ассенизатора. Работа, может, и нужная, но орденами за нее не награждают, в дворянское достоинство не возводят. На первой же странице Библии мы видим благословение миру: «И увидел Бог, что это хорошо».

3) Ученый должен верить в то, что хотя мир не есть зло, в то же время мир не есть Бог. В пантеизме (мир=Бог) все слишком свято для научного исследования. Если мы вспомним, что Галилей уподобляет эксперимент «испанским сапогам, в которые я зажимаю природу ради того, чтобы заставить ее дать нужный мне ответ», то поймем, почему экспериментальная наука не могла появиться в языческом обществе: тело Бога пытать нельзя. Как христианину не придет в голову ставить химические эксперименты по выяснению состава Св. Даров, так и язычник, воспринимающий мир как непосредственное проявление Божества, не может позволить насиловать святыню. Значит, для рождения науки мир должен быть профанирован, демифологизирован.