Мне доводилось слышать и такой, специфически "богословский" аргумент против клонирования: это будет рождение без страдания и тем самым будет отменена заповедь Господа, которая послала страдание при родах как наказание за первородный грех. Но ведь наказание за грех было трояко: бесплодие земли, которая будет взращивать "волчцы и терния"; тягостность труда ("в поте лица твоего") и мучительность родов. По правде говоря, со всеми этими последствиями первородного греха человеческий труд уже давно и порой весьма успешно борется - и Церковь никогда не осуждала его за это. Если слишком буквально понимать эти ветхозаветные слова, то надо будет осуждать труд мелиораторов (да как они смеют улучшать землю, проклятую Господом!"). И тогда надо будет осуждать любой научно-технический прогресс, любые изобретения, облегчающие труд человека (начиная от приручения домашних животных, изобретения колеса, мельницы и плуга). Надо будет анафематствовать анастезиологов, облегчающих страдания женщин при родах.

Главный итог первородного греха совсем не в болезненности прихода человека в мир, а в болезненности его исхода из него. По слову преп. Марка Подвижника, от нашего праотца "Мы наследовали не преступление Адамово, но смерть от него происшедшую... Ибо нельзя было нам, происшедшим от мертвых, быть живыми"237. Если бы плод первородного греха был именно в страдательности рождения, то мы должны были бы принять католический догмат о непорочном зачатии Девы Марии. Ведь не только католики, но и православные считают, что Рождество Иисуса Марией было безболезненно. Но католики видят в этом свидетельство о том, что Мария была уже изъята из-под действия первородного греха. Православные же не видят необходимости делать такой вывод, по сути отменяющий необходимость пришествия Господа в мир и ункиальную спасительность Его Жертвы, именно потому, что мы не отождествляем частные, земные последствия первородного греха с той главной катастрофой, которую он вызвал в наших отношениях с Жизнью, то есть с Богом.

Вообще в реакции католического мира на клонирование гораздо больше специфически-конфессионального, чем в реакции мира православного. Перед католиками клонирование ставит серьезную богословскую проблему: будет ли наследоваться первородный грех людьми, появившимися без полового акта, а если будет, - то как он будет им передаваться. Дело в том, что со времен Августина католики считали, что первородный грех передается через акт зачатия потому, что с актом зачатия связано некое "недолжное удовольствие". Брак допустим, и зачатие допустимо. Но, по слову латинского древнехристианского писателя Тертуллиана, "Брак есть терпимое любодеяние"238. В эротическом наслаждении супруги теряют контроль над собой, наслаждаясь друг другом, забывают о Боге - и через эту лазейку в зачатый ими плод входит некая "порча"...239

А где же наслаждение у истоков той жизни, что получена путем операции над обычной, неполовой, соматической клеткой? Происхождение этой первичной клетки связано скорее с неприятностями – уколом, разрезом... Так как же здесь будет передаваться "первородный грех"? Человек, зачатый без наслаждения и без соития по логике августинизма оказывается не под властью первородного греха.

Православие же не видит здесь вопроса. Биология скорее подтверждает наше давнее убеждение: человек создан для бессмертия. Наши клетки действительно бессмертны. Сами по себе они способны бесконечно делиться и не умирать - если только во внешней среде нет к тому препятствий. Значит, наша жизнь ограничивается не нашей собственной природой, а теми условиями, в которых мы живем (в которые мы себя сбросили грехопадением). Поскольку же клетка, взятая для клонирования, и существо, выращенное из нее, все равно будут жить в нашем, падшем мире, то дыхание "первородной" смертности, увы, все равно опалит ее. И не биологи, но лишь Тот, Кто Один имеет Бессмертие, может защитить нашу жизнь от смерти или вернуть нас к ней... Так что православной интерпретации первородного греха клонирование никак не противоречит. Скорее наоборот - дискуссии о клонировании важны для православной полемики с католичеством и августинизмом.

В частности, возможно обсуждение вопроса о том, через что же именно транслируется "первородный грех": происходит ли это "по инициативе" родителей, которые, зачиная ребенка, передают ему свою страстность, или же это происходит не через «технику зачатия», а потому, что он просто входит в наш больной мир. Во всяком случае, суждение Карфагенского собора 252 г. (“Не возбранять крещения младенцу, который, едва родившись, ни в чем не согрешил, кроме того, что происшедши от плоти Адама, восприял заразу древней смерти чрез самое рождение”) допускает двоякое толкование.

Есть и в православной традиции одна антропологическая гипотеза, которая при ее принятии требует отрицания у клонов души. Преп. Анастасий Синаит говорит, что «тело образовывается из женского брения и крови, а душа передается от мужчины посредством семени» (Слово 3. Против монофелитов, 3)240. Это гипотеза традуционизма, согласно которой души детей содержатся в семени отца. Уже в семени Адама были души всех нас. Все мы были в Адаме, когда он грешил, и потому мы тоже совиновны в том грехе... Души всех людей были уже заключены в Адаме и с его семенем передаются во все новые и новые тела…

Вот как эта гипотеза выглядит у однрго церковного автора ХХ века: «Если от Адама произошли все люди, то ясно что все они как самосознающие личности, особи, еще до рождения, находились в Адаме, находились не одной только душой, но и всем существом человека; отрицать это значит отрицать происхождение всех от Адама и вводить таким образом новый творческий Божественный акт. Допускать же в самосознательном существе, Адаме, присутствие будущих самосознательных существ в их бессознательном состоянии значило бы признать происхождение сознательной личности из бессознательного, что, конечно недопустимо, ибо из бессознательного не может образоваться личность... Здесь все личности – в одном и одна – во всех. Всеединство... Живущие в Адаме личности, как самосознающие особи, не могут сливаться с личностью Праотца и, по простоте личностей, не могут быть в раздельности от нее. Вследствие этого все личности, сопребывая в Праотце, при сознании себя каждой особью, обладают всем содерданием самосознающего «я», кроме только самого «я»»241.

Из этой гипотезы, конечно, с неизбежностью следует, что клоны, ведущие происхождение не от семени отца, а от его соматической клетки, не будут обладать душой… Но сама эта гипотеза не может считаться богословски безупречной. Ведь она входит в противоречие с традицией Вселенских Соборов, ясно отвергавшей идею «предсуществования души».

Константинопольский Собор 543 года определил: «Кто говорит или думает, что души человеческия предсуществовали, что они были прежде умами и святыми силами, наслаждались полнотою божественнаго созерцания, а затем обратились к худшему и чрез это охладили в любви к Богу, отчего и называются душами и в наказание посланы в тела, тот да будет анафема»242. Собор 553 года подтвердил: «Кто верит в баснословное предсуществование душ, которое влечет еще и к другому уродливому и нечестивому представлению, что все души в конце концов, возвратятся в первобытное состояние - да будет анафема»243.

Больше богословской логики все же в той антропологической гипотезе, которая предполагает творение Богом каждой индивидуальной души в минуту человеческого зачатия. Душа человека, его личность творится Богом. Родители дают лишь тело. Поэтому вопрос для богослова здесь лишь в одном: пожелает ли Господь соединить с эмбрионом, полученным в результате клонирования, человеческую душу. Поскольку это вопрос о воле Бога - заранее ответа быть не может. И весьма дерзким является поступок некоего священника, который отказался крестить младенца, о котором родители сказали, что он был "зачат в пробирке" (иеромонах Анатолий Берестов с неодобрением рассказал об этом случае на Рождественских образовательных чтениях 1998 г.). Думаю, что и относительно"клонов" Церковь будет настаивать на признании их людьми , и будет крестить и причащать этих малышей.

Здесь срабатывает логика «от обратного». Ведь именно если Церковь скажет, что клоны – это не люди, то именно этим она по сути даст добро на клонирование. Ведь если клоны – нелюдь, то они находятся вне области нравственности и права. В таком случае это не более чем животные. И как Церковь не возражает против экстрагирования лекарств из органов животных или против пересадки свиной печени человеку, так не будет у нее оснований вмешиваться и в медицинские опыты, ведущие к смерти человекообразных клонированных обезьянок. И тогда вполне допустимо разведение клонов для последующего разъятия их "на запчасти" ( клон – идеальный донор: у его органов и тканей будет полная совместимость с организмом «отца»).

Этот вопрос, как это ни покажется странным, в принципе уже решен церковным преданием. В "Требнике" свт. Петра Могилы (XVII в.) есть чинопоследование "О крещении дивов и ин чуд родящихся". В нем предписывается: "Аще чудо или див некий от жены родитися приключит, и аще образ человечий имети не будет, да не будет крещен. Аще же в том недоумение будет, да крестится под тоею кондициею: Аще сей есть человек, крещается раб Божий имярек во имя Отца и прочая".

В апокрифической литературе обращает на себя внимание готовность именовать людьми самые странные существа – «Люди Попадеси живут над морем окияном, главы у них человечи, а руки и ноги как конские ноги, а ходят на всех четырех ногах. Люди завоми Потомия ходят на руках и ногах, брады у них долги, половина человека, другая конь. А у жен их власов на головах нет, а живут в воде. Много и иных всяких чудных как во Фритских и во Индейских и в Сирских странах: у иных песьи главы, и иные без глав, а на грудях зубы, а на локтях очи, а иные о двух лицах, а иные о четырех очах, и а иные по шести рог на главах носят, а все те люди на вселенную пошли от единого человека, рекше Адама, и за умножение грехов такося учиниша»244. Над такого рода сообщениями сегодня принято улыбаться. Но нельзя не заметить, что доверчивость средневековых книжников сочеталось с полным отсутствием у них духа расизма. Себе подобных людей они готовы были признавать даже в самых странных «дивах».