Духовник ответил:

– Я не мог сказать об этом сразу. Вы в какой-то мере предугадали мою мысль. Человек имеет дело с силами собственной души, но при определенных состояниях в душу вторгаются другие, неведомые существа. Однако это не общение, это – духовная агрессия. От общения с Богом сердце оживает, а здесь глубина сердца даже в экстазе остается холодной и мертвой. Страсть жжет, но не согревает. Те силы, о которых упомянули вы, называются демоническим миром. Сократ признавался, что с ним по временам беседует демон – некий дух, приставленный к нему. В вакханалиях видения демонического мира доходили до степени визионерства. Древнее язычество и язычество современное, именуемое теософией,– это демонопоклонение.

Гость спросил:

– В чем вы видите объяснение притягательной силы теософии? Выступление индийского теософа Вивеканандыlxxiii на Конгрессе религий в Чикагоlxxiv положило начало триумфальному шествию теософии по странам Америки и Европы. Я говорю не только об официальной принадлежности к теософским союзам и кружкам, но и о самом духе теософии, который стал проникать в сознание интеллигенции уже в конце XIX столетия.

Духовник заметил:

– Притягательная сила теософии – это притягательная сила греха.

Гость выразил недоумение:

– Я вас не вполне понимаю. Я мог бы удовлетворять свои страсти и грешить весьма простым способом, не прибегая к теософии.

Духовник ответил:

– Теософия учением об иллюзорности мира снимает нравственные ограничения, и, кроме того, она призывает к религиозному творчеству, что дает простор страстям и гордости ума.

Гость возразил:

– Мне кажется, что вы отождествляете теософию с адвайта-йогойlxxv и тантризмомlxxvi. Но теософия ищет истину во всех религиях.

Духовник ответил:

– Изучение религий – это пособие для начальной школы, а затем, на более высоких ступенях, теософия сливается с адвайта-йогой и тантризмом.

Гость сказал:

– Будет вернее сказать, что эти системы являются подземными водами, питающими «ботанический сад» теософии с ее разнообразными растениями. Но теософия не система, а особое гностическое течение, у нее есть общие принципы, но нет догматов. Что касается вашего утверждения о снятии нравственных ограничений, то я могу сказать, что снятие этих запретов делает личность свободной. В нашем обществе были люди с различной нравственной ориентацией. Я знаю, что неэтично ссылаться на себя, но все же хочу сказать, что я был женат и никогда не изменял своей супруге ни при ее жизни, ни после ее смерти. Я не сообразовывался при этом ни с какими запретами, я просто чувствовал, что, изменив своей супруге, потеряю духовную близость с ней. Но должен признаться, что большинство членов нашего общества считало, что человеку все дозволено, что он может оценить добро, только познав зло, что грех и добродетель – понятия для «профанов», а для «посвященных» они сливаются в едином синтезе, становятся двумя сторонами одной монеты. Одна из наиболее интеллектуальных участниц нашего общества, родственница философа Лопатинаlxxvii, будучи замужем, сожительствовала с юношей, своим студентом, и говорила, что они были супругами в прошлых воплощениях, поэтому принадлежат друг другу, а душа ее нынешнего мужа обитала когда-то в теле лютого врага, убившего ее отца, почему она и считает себя не женой его, а жертвой и пленницей. Я не хочу описывать подобные ситуации, которые покажутся вам анекдотичными, но мы верили, что на самом деле все так и есть.

Духовник ответил:

– Современные люди еще не утратили представление о нравственности. Если они совершают грехи, то все-таки стыдятся их и считают своей слабостью. А теософия дает возможность для широкого маневрирования в этой области и для апологии самого греха. Теософия, постулируя божественность человека, постепенно подводит к мысли, что сам грех тоже божествен. Впрочем, я не отождествляю полностью теософов с теософией. Это люди, включенные (в разных степенях) в поле ложных идей, но большей частью еще подспудно хранящие в своей душе убывающую инерцию христианства.

Гость сказал:

– Наш разговор несколько отклонился от темы. Я хочу сказать вам, что нередко бывал в храме, но предпочитал заходить в то время, когда там не было людей. Особенно я любил стоять в храме после вечерней службы в зимнее время, когда рано темнеет и церковь еще не закрыта; любил в полумраке смотреть на мерцание лампад перед ликами икон, потемневших от времени.

Духовник спросил: