– Странное дело, что женщина предпочитает рассудок чувству…

Дама сказала:

– Тогда позвольте мне быть откровенной с вами. Как вы знаете, я происхожу из старого дворянского рода. В молодости у меня было много поклонников, но я отвергла их. Тогда я была еще далека от веры, хотя традиционно и считала себя православной, и отвергла своих поклонников скорее всего из-за гордости, так как считала их недостойными моей любви. Затем, после революции, для меня начался период испытаний. Некоторые из моих подруг вышли замуж, чтобы скрыть свое происхождение. Я не захотела сделать этого и не вступила в брак, который был бы обусловлен расчетом или страхом.

Впоследствии я познакомилась с одним человеком, моим тогдашним сослуживцем, который влюбился в меня. Он просил, чтобы я вышла за него замуж, и всячески старался в чем-нибудь помочь мне. Он был очень порядочным человеком и умным, хотя и немногословным собеседником. Я не любила, но уважала его. Позднее я узнала, что на меня, как на бывшую дворянку, был донос, который мог окончиться арестом со всеми его последствиями, однако этот человек, пользуясь своим положением, защитил меня. Он несколько раз делал мне предложение, я отвечала отказом, но он не изменил своего отношения ко мне. Я не хотела иметь семью, чтобы не потерять свободу. К тому же этот человек был евреем, а во мне говорило мое сословное чувство; кроме того, я была очевидицей той роли в революции, которую сыграло еврейство. Об этом мне не хочется говорить. Расскажу вам только об одном случае, может быть, самом трагичном в моей жизни.

Накануне революции мой отец был контужен и ранен на фронте. Несколько месяцев он находился в лазарете. Мы с матерью переехали в то местечко, где был расположен лазарет, и почти все время пребывали в палате, где лежал отец. Там же находились другие раненые. Германская война сменилась войной гражданской. И вот я помню день, когда у меня было особенно тяжело на сердце. Я сидела около постели отца, судорожно сжимая его руку, и тихо плакала. Я ни о чем не думала, но боль, как тяжелый камень, давила мне грудь. Шел дождь. Тучи заволокли небо и словно опустились к самой земле. Струи дождя стекали по стеклам, как слезы. Окна были похожи на огромные глаза, потухшие от горя. Мне казалось, что небо, одетое в траур, плачет вместе со мной. Вдруг послышались топот сапог и брань, в палату вошло несколько вооруженных человек, среди них – женщины. Они сказали, что по приказу комиссара находящиеся в лазарете офицеры переводятся в другой пункт. Нас выгнали во двор. Отца и еще нескольких человек вынесли на руках и бросили в телегу, как бросают дрова. Я поняла, что их увозят на расстрел, и потеряла сознание. Что было с отцом дальше – для меня осталось неизвестным: расстреляли его, закололи штыками, пожалев пули, или вместе с другими офицерами закопали живьем в могиле… Я не узнала фамилии того комиссара. Нам посоветовали скорее скрыться. В то время большинство комиссаров было из евреев, да и другие не уступали им в жестокости. Я считала, что, согласившись на такое замужество, в чем-то изменю памяти моего отца. Так прошла моя жизнь, я не вступила в брак, и надо сказать, что не жалею об этом.

Духовник спросил:

– Вы прощаете убийц вашего отца?

Дама ответила:

– У меня и тогда не было ненависти к ним. Я считала унижением для себя ненавидеть подонков; ненавидеть можно равных. Они же были недостойны ненависти, я просто презирала их, как мерзость. А теперь, придя к Богу, прощаю их, как несчастных, обманутых людей.

Духовник спросил:

– А вы встречали среди революционеров людей нравственных?

Дама ответила:

– Я встречала отважных, самоотверженных, но не видела ни одного правдивого. Даже в лучших из них действовал комплекс лжи и насилия. У всех у них иезуитская мораль – добиться победы любыми средствами, а во имя чего – они сами хорошо не понимали. Но и этих немногих «идеалистов от революции» ждал неминуемый конец. Последующие волны революции уничтожили их, как «врагов».

Духовник спросил: