– Вы считаете, что остатки совести у революционеров – это их ахиллесова пята?

Дама ответила:

– Я плохо знаю мифологию. Вообще, мне трудно вспоминать эти годы, как трудно утром вспоминать кошмарный сон.

Духовник заметил:

– Я не знаю, куда зашел наш разговор, как будто мы с вами потеряли дорогу и пошли по каким-то тропинкам. Почему вы вдруг заговорили о поэзии?

Дама ответила:

– Чтобы вы лучше поняли меня. У меня была старая подруга Нина Козловская, воспитанная приблизительно в той же среде, что и я. Она родилась в Тбилиси, ее отец занимал какой-то высокий пост в Министерстве путей сообщения. Козловская страстно любила книги и писала довольно сносные стихи, была необычайно скромной, если можно так сказать, аскетичной. Она преподавала историю и всецело отдавала себя людям, так что для учеников была самым любимым педагогом. Казалось, что в жизни каждого повстречавшегося с ней человека Нина должна была принять участие. Личной жизни для нее как будто не существовало. Ее семьей были друзья и ученики. Она представлялась воплощением скромности и душевной чистоты. Может быть, это и было так. Но когда Нина начинала читать свои стихи, то я видела перед собой совершенно другого человека. Будучи девушкой, она описывала любовные сцены так, как будто сама пережила их. При этом в ее стихах звучал грубый натурализм. «Что это такое – жертва ради искусства?» – думала я. Какая-то странная игра: обычно блудницы играют в целомудренных, а она, будучи девушкой, в своих стихах играла в блудницу. Однажды я спросила: «Нина, скажи, наконец, кто ты: монахиня в миру или женщина, опьяненная страстью?». Она ответила: «Поэзия отравила мою душу. Я сама не знаю, кто я. При людях я весталка, притом не только внешне, но и в своем сердце. А когда начинаю писать стихи, то превращаюсь в вакханку. Я чувствую себя медиумом каких-то сил, которые подсказывают мне то, что я не испытывала никогда». И она повторила то, о чем я уже говорила: «Поэзия – это магия, которая как бы выводит заклятиями призраки из глубин нашей души».

Это было еще одной из причин, почему я бросила читать когда-то любимые мной стихи символистов и вообще стала сдержанно относиться к искусству.

Духовник спросил:

– Почему же вы спрашивали меня при первых встречах о том, в чем убедились сами?

Дама ответила:

– Не думайте, что я хотела испытать вас. Я желала убедиться в понятом мной еще больше. Ведь вы сами говорили, что и зажившие раны долго болят.

Духовник сказал:

– Мы начали беседу с Григория Богослова, а неожиданно очутились в компании Бальмонтаxl и Блокаxli.