Вы отметили законченность и совершенство каждой фразы святого Григория Богослова. Вместе с тем язык его очень лаконичен, если можно так выразиться: в нем больше мысли, чем слов, в нем нет лишних украшений, но – красота созерцания. В языке Григория есть еще одна драгоценная черта – это осторожность. Он знает пределы человеческого ведения именно потому, что достиг их. Он умеет вовремя остановить полет крылатых коней, которые возносят ум его, как пророка Илию, к небесам. Он будто говорит: здесь граница, а остальное мы узнаем в вечности.

Дама сказала:

– Я вспомнила миф об Икаре, который приблизился к солнцу и, опаленный его жаром, упал, разбившись о землю. У него не было мудрости Григория.

Духовник ответил:

– Участь Икара – это участь еретиков, которые, понадеявшись на свои силы, на проницательность и мощь своего рассудка, хотели сравняться с ангельскими умами в познании Бога. Они поверили в грезы своего интеллекта и впали в заблуждение – в область духовной смерти.

Дама сказала:

– Святой Григорий напоминает мне ювелира, который оттачивает свои слова, как грани алмаза. В стихах святого Григория отсутствует рифма. Мне кажется, что рифма сама по себе дает душе некое наслаждение и затемняет сознание; человек ожидает гармонии и симметрии звуков и отдается им. А у святого Григория место рифмы занимает гармония не звуков, а мысли. У него в его сокровенных созерцаниях существуют какие-то внутренние параллели и симметрии, но, что это такое, я не могу понять. В святом Григории живет великий поэт, однако его стихи невозможно исследовать посредством филологического анализа. Они, как живые существа, не поддаются анализу, или, говоря по-иному, стихи Григория похожи на цветы мимозы, на которые можно смотреть на расстоянии, не прикасаясь рукой.

Духовник ответил:

– Чтобы понять стихи святителя Григория, надо в молитве подражать ему. Я забыл предупредить вас, что перед чтением святых отцов надо обязательно помолиться и попросить самого святого отца помочь понять его слово.

Дама спросила:

– Три вселенских учителя и три великих каппадокийца – это одно и то же?

Духовник ответил:

– Нет. В число вселенских учителей входит святой Иоанн Златоуст не каппадокиец, а сирийский грек, а в числе трех каппадокийцев, кроме Василия Великого и Григория Богослова,– второй Григорий, епископ города Ниссыxlvi, брат Василия Великого.

Дама спросила:

– А нужно ли мне прочитать книги Григория Нисского? Я думаю, что у сына Николая Ломидзе они обязательно будут.

Духовник ответил:

– Не советую. Но если бы даже я порекомендовал вам его труды, то вы все равно не смогли бы «разгрызть» этот «твердый орешек», несмотря на ваше светское образование и дар схватывать на лету мысль своего собеседника. У вас все-таки «молочные зубы». Григорий Нисский, по сравнению со своим братом Василием, более философ, чем богослов, и в то же время мистик. Однако если мистика Василия Великого опиралась на созерцания и проверялась богословием, то у его брата она ищет опору для своего выражения в философии. Она не соединена с философией, а переплетена с ней, как переплетены нити в одном клубке. Это огромный корабль с неисправным рулем, который делает на своем пути неожиданные повороты и зигзаги. Язык у Григория Нисского тяжелый и громоздкий, фразы его перегружены, в них недостает внутренней гармонии, которая соединила бы разнородные части в одно целое. Его оригинальность, в сущности говоря, представляет собой зависимость от античных философов. Для святых отцов поздненикейского периода философия является служанкой богословия. Для Григория Нисского она подруга богословия, и потому случается, что уводит его от дороги куда-то в лес. Мистическое чувство Григория Нисского, не пройдя через тесноту аскезы, как у его великого брата, получает неточную интерпретацию. И все-таки, несмотря на это, он является самым крупным христианским философом, и по страницам его книг рассыпаны глубокие, блестящие мысли, только надо уметь отделить их от примеси платонизмаxlvii.

Очень сильное впечатление производит его толкование «Песни песней» Соломона. На этот труд опирались все позднейшие экзегетыxlviii и комментаторы Библии. Но язык его толкований сам нуждается в комментариях, чтобы быть понятым. Каждая фраза похожа на лестницу, по которой с трудом поднимаешься вверх. В нем нет мудрой осторожности Григория Богослова, который подсказывает, где граница, которую нельзя переступать.

Философия хочет объять и понять все. Там, где останавливается Григорий Богослов, начинает строить свои интеллектуальные гипотезы и предположения Григорий Нисский. Философский плащ Григория Нисского сшит из дорогой материи, но он порван в нескольких местах, и дыры залатаны другим материалом, взятым у античных рационалистов. Или скажем по-другому: там, где Григорий Богослов созерцает Божественные тайны, Григорий Нисский предполагает, то есть рассуждает, облекая свои догадки в философские категории.

Дама попросила:

– Можете не продолжать, я уже достаточно напугана. Что вы посоветуете мне читать после Григория Богослова?