Святые отцы пишут, что в монастыре диавол бросается на монахов как пес, а в пустыне - как лев. Главное оружие у пустынников - смирение и молитва. Но смирения без послушания стяжать невозможно или почти невозможно. Разгоряченное воображение, основанное на вере в свою исключительность, - это черные крылья гордости, которые могут поднять обольщенного человека над землей, но они внезапно ломаются, и гордый подвижник падает на землю, разбиваясь при этом падении.

Мы знали пустынников, которые взяли на себя подвиг полного безмолвия и уединения, предварительно не подготовившись к нему послушанием, и поэтому впали в умопомрачение. Один из таких обольщенных демоном бегал по пустыне и кричал: "Серафим - это колдун, который не дает покоя мне ни днем, ни ночью". Отец Меркурий описывает монаха, который на пожертвования, предназначавшиеся пустынникам, купил себе в Сухуми дом и прописку. Однако отец Меркурий, очевидно, не знал, что первоначальной причиной падения этого монаха явилось его непослушание духовному отцу. Это непослушание началось уже в последние годы существования Глинской пустыни и кончилось самым страшным образом. Бывший монах Глинского монастыря снял с себя крест, ушел в мир и спился до такого состояния, что его пьяным подбирали на улице. Как скорбел об этом человеке отец Серафим! Как он плакал, молясь, чтобы Господь не оставил погибнуть несчастную душу! И действительно, перед смертью этот монах (не буду называть его имени) как бы очнулся, пришел в себя, принес глубокое покаяние, снова надел крест и умер, пособоровавшись и причастившись, открыто исповедуя свои грехи.

Монах должен находиться в послушании у старца и отсекать перед братьями свою волю. Про этот догмат монашества преподобный Ефрем Сирин писал: "смиренный монах страшен для демонов".

Сам отец Серафим прошел многолетнюю тяжелую школу монастырского послушания, затем учился в "академии смирения" - в тюрьмах, ссылках и лагерях, приобрел опыт пустынножителя в степях Казахстана и горах Кавказа. Поэтому его можно назвать "доктором монашеских наук".

Один монах рассказывал, как он жил со своим старцем в пещерной келье многие годы. Когда старец умирал, то велел похоронить себя в пещере, а ему - немедленно идти в Сухуми. При этом он указал путь - обходной, долгий и тяжелый. После погребения старца монах решил выбрать короткий и знакомый ему путь через перевал. Он успокаивал себя тем, что воля старца состояла в том, чтобы он шел в Сухуми, а каким путем - это безразлично, тем более, что старец в предсмертной болезни, уже почти в забытьи мог вообще перепутать дороги. И вот он отправился коротким путем.

Было ясное утро, ничто не предвещало несчастья. Он шел по дороге быстрыми шагами и читал молитву, которой навыкнул в годы пустынничества. Вдруг подул ветер, и небо затянуло густой молочной пеленой. Пошел снег. Вернуться назад было уже невозможно, идти вперед по тропинке, исчезнувшей под сугробами, также нельзя. Настала ночь. Монах стоял, прислонившись к скале, окоченев от холода. Он понял, что послушание или непослушание старцу было для него выбором между жизнью и смертью. Из-за нарушения старческого слова он теперь погибает. Но, видно, за многолетние труды и молитвы покойного старца Господь помиловал ослушника. Его нашли полумертвым, обмороженным случайные путники и принесли в город. После этого он долго болел. Он часто рассказывал о том, что случилось с ним, и говорил, что непослушание - это предательство самого себя, это грех для монаха, подобный самоубийству.

Отец Серафим сам был опытным делателем Иисусовой молитвы. И послушание считал необходимым для нее условием. Он говорил, что если человек упорным трудом стяжет навык к Иисусовой молитве, но не исцелит свою душу послушанием и не будет отсекать свою волю, то молитва, произносимая по привычке, окажется вовсе не той сокровенной, непрестанной молитвой, о которой писали подвижники, а всего лишь словами, так как гордый ум не может сочетаться с именем Иисуса Христа - этого непостижимого Смирения.

Он говорил о том, что для стяжания Иисусовой молитвы необходима борьба со страстями: в чистом сердце молитва пробуждается сама собой. Древние святые пребывали в постоянной молитве именно благодаря своей простоте и незлобию. Старец внушал, что молитва не должна быть оторвана от жизни. Он предостерегал от искусственных приемов ввождения ума в сердце и учил, что Иисусову молитву, особенно вначале, надо произносить вслух самому себе, при этом сосредотачивать внимание на движении губ. Старец говорил, что молитва затем сама найдет место. Он считал также полезным соединять Иисусову молитву с дыханием, когда молитва читается про себя.

В первые годы своей жизни в Сухуми старец ежедневно ходил в кафедральный собор. Епископ Леонид (Жвания), правящий архиерей, благословил отца Серафима принимать народ на исповедь. Надо сказать, что владыка Леонид был личностью незаурядной. В молодости он учился в семинарии, но сана не принял. В послереволюционные годы был следователем революционного трибунала в Западной Грузии, работал в прокуратуре и занимал высокие посты. Но, видимо, сильно хотелось ему кончить жизнь тем, чем начал. И он решил стать священником. Это решение в определенных кругах вызвало шок, но он своего намерения не изменил. Католикос-Патриарх Мелхиседек (Пхаладзе) [см. Примечание 2] рукоположил его во священники, а затем, посчитав, что человек с такими знаниями и опытом может быть полезен Церкви в более высоком сане, предложил ему архиерейство. Так священник Леонтий стал епископом Леонидом. Отличался он твердым, но справедливым характером. Умел наказывать, но охотно прощал, когда человек, не оправдываясь, признавал свою вину. В годы хрущевских гонений не раз вставал вопрос о закрытии сухумского кафедрального собора, но епископ Леонид мужественно отстаивал права Церкви. Неоднократно он обращался в правительство с официальными протестами по поводу несоответствия с Конституцией новых законодательных актов в отношении Церкви. Он был одним из тех грузинских иерархов, благодаря которым в 60-е годы, во времена гонений, храмы в Грузии не были закрыты, а законодательство о религиозных культах, душившее Церковь в России, в Грузии фактически не действовало. Епископ Леонид с любовью относился к отцу Серафиму и подолгу беседовал с ним.

У отца Серафима были многочисленные духовные чада в России. Паломники Глинского монастыря потянулись теперь в Сухуми, и кафедральный собор наполнился народом. Отец Серафим во время исповеди решал духовные вопросы, давал наставления и советы; здесь, вдали от Глинской пустыни, в Сухуми, он снова встретился со своей паствой. Чему отец Серафим преимущественно учил людей? - Видеть во всем волю Божию и покоряться ей. Некоторые из его духовных чад по его указанию делали выписки из святых отцов (особенно часто - из "Лествицы" и "Ответов на вопросы" преподобных Варсонуфия и Иоанна), и он раздавал эти выписки на благословение, как краткое руководство в духовной жизни.

К отцу Серафиму часто приезжал его духовный друг - схиархимандрит Андроник (Лукаш) [см. Примечание 3]. Оба старца были похожи и не похожи друг на друга. Отец Андроник вел полузатворническую жизнь в Тбилиси, в доме митрополита Зиновия (Мажуги) [см. Примечание 4]. В келье на аналое у него всегда лежала раскрытая Псалтирь. Старец старался исполнять устав Глинской пустыни, а затем в свободное время читал Псалтирь. Оба старца хотели сохранить единство братии Глинского монастыря, которая была рассеяна и разбросана по всей огромной стране. И действительно: монахи Глинской пустыни знали, что они всегда найдут помощь и приют у митрополита Зиновия и у обоих старцев. Они надеялись, что настанет время, когда вновь откроется их монастырь и в храм Рождества Пресвятой Богородицы вернется ее чудотворная икона.

Я помню, как посетил в пустыне на Барганах духовных чад отца Серафима, двух монахов. Я был поражен их продолжительным молитвенным правилом, которое занимало большую часть суток. Они вычитывали в келье все монастырские службы, а затем в течение дня прочитывали всю Псалтирь. Впоследствии один из этих монахов покинул отца Серафима и перешел к другому духовнику. Старец глубоко скорбел о своем любимом ученике. Он знал, что перемена духовника не проходит для духовной жизни бесследно. Монах, покинувший старца, похож на дерево, вырванное из земли без корней и затем посаженное в другом месте. Если даже у ствола вырастут новые корни, то они будут слабыми и хилыми, они не смогут глубоко врасти в почву и поить своим соком ветви и листья дерева. Он знал о духовной потере этого монаха и поэтому скорбел о нем.

Меня интересовало отношение глинских монахов к книге схимонаха Илариона "На горах Кавказа", которая послужила причиной так называемого имяславского раскола и последующих споров. Но мне не удалось спросить об этом отца Серафима. Некоторые старцы осторожно говорили: "Истина где-то посередине". Что значит "посередине" – они богословски вряд ли могли определить. Я не смею подменять их слова своей интерпретацией, но все-таки у меня сложилось мнение, что, с одной стороны, они понимали, что в книге схимонаха Илариона собран богатый материал из святоотеческих писаний, и отрицать всю книгу - значит сжечь с плевелами пшеницу, то есть отрицать учение тех отцов, которые представлены в ней. Но в то же время они понимали и чувствовали, что тезис "Имя Христа - это Бог" может привести к самообольщению и духовной гордыне, если будет положен в основу "богословия молитвы" и таким образом примет умозрительную форму. Поэтому эти старцы советовали обращаться с книгой схимонаха Илариона очень осторожно, как со стоящими на полке флаконами, в одних из которых лекарство, а в других яд.

Они утверждали, что только человек, имеющий личный опыт в Иисусовой молитве, может взять из этой книги полезное для себя, но лучше не рисковать, а обращаться непосредственно к святым отцам, особенно наставникам последнего времени: Игнатию Брянчанинову и Феофану Затворнику (которые в то время еще не были прославлены). Отзыв о книге "На горах Кавказа" был затруднителен для них еще и в силу того, что как делатели Иисусовой молитвы они переживали состояние посещения благодати Божией и внутренних озарений, когда слова молитвы в субъективном восприятии как бы сливаются в одно с действием благодати - с внутренней феофанией, богоявлением. Поэтому они боялись нечаянно оскорбить имя Иисуса Христа, Которым они духовно жили и дышали. Но я не знаю ни одного случая, когда бы глинский старец рекомендовал пользоваться этой книгой своим ученикам. Можно сказать, что перевод определенных моментов субъективного молитвенного подвига в область богословских суждений породил несоответствие, принявшее форму раскола, а в некоторых случаях – и ереси.