Без страха

Мы все как будто хотим любить Господа, но нам все как-то «некогда». Мы все желаем молиться Богу, но все время что-то надо еще доделать. На самом деле мы ищем лазейку, чтобы убежать от молитвы и других трудов, требующих самоотвержения, так как это самое нелегкое для нас занятие. Это ведь борьба, это распятие. А как жаль себя! Какое это уже неслыханное геройство сегодня – распяться в молитве, какая редкость! Почему же так невыносимо трудно стало сегодня молиться? Ясно почему: этот мир – старый колдун, он пристально вглядывается в нашу душу немигающим взглядом, манит гипнотической силой, настойчиво влечет в свою паутину. Видит, чует он все тонкие ниточки, тянущиеся из нашего сердца; все эти страсти и страстишки, хотения, похотения, желания, привязанности – все эти паутиночки, протянутые к лапам паука; и мы липнем, все более затягиваемся в его петли и путы. А паук набрасывает петлю за петлей, манипулирует этими ниточками, обходит свои жертвы, проверяет, не ослабели ли узы, бойко ли еще противится жертва, и опять налагает петли и узелки. Под «гипнозом» мира мы сами идем медленно в змеиную пасть. Большой опыт у врага – отводить нас от Бога и ото всего богоугодного. Как рвануться, где отыскать в себе этот порыв, рывок – прочь от пасти драконовой? Как не охладеть совсем, не потерять последние остатки трезвости, не отдаться омрачению, расслабляющему, опьяняющему дурману гипнотического усыпления, не подклониться под негу греховной сладости – отскочить от приближающегося смертельного укуса? И как настырно, нагло, властно налезает эта холодность, эта животная нега, за ней – ленивое безразличие, предательское расслабление и тупое одебеление всех чувств и мыслей! Будто огромная холодная змея ледяными объятиями плавно захватывает тебя в свои жесткие кольца: вырвешь из этих смертельных объятий ногу – они уже обжимают руку, тащишь руку – объятия уже сдавливают поясницу, настойчиво приближаются к самому сердцу: вот рядом уже и пасть с ядовитыми зубами... И всюду кругом все – в этих страшных объятиях; да и борется ли кто? Скорее всего, уже почти все люди послушно, с остекленевшими от колдовских внушений глазами бредут нескончаемой толпой в огромную разверстую пасть. Если кто и опомнится, рванется, закричит, толпа его сомнет и увлечет за собой. Иногда говорим хорошие, правильные слова, как будто все понимаем, хотим вырваться, убежать, но почему-то все так же движемся в той же покорно бредущей толпе, по-прежнему сами влечемся все в ту же пасть. И даже кажется таким обычным, таким знакомым, таким естественным – идти, идти и провалиться в какую-то там впереди тьму, куда валятся все впереди идущие. А вырваться, побежать с криком – это вроде бы вызывающе, как-то странно, неестественно. Самое страшное, самое ядовитое – это гипноз всей толпы, целого мира, когда тысячи тысяч людей с невозмутимыми лицами сползают в пропасть и еще мило тебе улыбаются, что, мол, все хорошо и бояться нечего. И так – все, все: безо всякого страха, без воплей, без взываний о помощи. И как сильно надо скорбеть о приближающейся смерти, о Страшном суде, о том, что все – сплошная трагедия вокруг нас, что все эти толпы гибнут, и гибнут страшно, ужасно, идут в ад, в муку вечную идут каждый день тысячи тысяч людей. А мы что же, все улыбаемся? Ищем мир, покой здесь?

Полужизнь, полусмерть

Мы думаем спастись «как-нибудь», «мимоходом», «между прочим», как мы делаем множество других скучных, но необходимых или полезных дел. Или, лучше сказать, вся наша церковная и христианская жизнь нами воспринимается как средство для некоторого душевного умиротворения, то есть, по сути, как некоторое «снотворное», усыпляющее надоедливого червячка – нашу беспокойную совесть, но чаще как какой-то оброк или дань, которые необходимо выплачивать в назначенный срок, дабы иметь право на беззаботную жизнь в остальное время. Даже распространилось в прошлом веке выражение (когда речь шла о говении, исповеди и Причастии): «исполнить долг христианский». Исповедаться, сподобиться Святого Причастия – долг?! Ты был голоден, умирал от истощения, весь был в гнойных струпьях, тебя позвали в царские палаты, омыли, умастили раны бальзамом, очистили твою одежду, напитали, угостили вином, сам царь заботился о тебе, и ты, вышедши, сказал: «Я пошел туда, чтобы выполнить свой долг перед царем, теперь совесть моя спокойна, и я могу с мирным сердцем опять лазить по помойкам и валяться в грязи». Так, что ли? Нет, такой «торг», такие «сделки» с Богом – это богохульство и святотатство. Такие «авось-небось», «дружба на крайний случай», «страховка на черный день» могут пройти везде, во всех земных делах, только не в области Любви. В сфере Любви теплохладность отвратительна. Тот, кто жаждал быть горячо любимым, встретив вместо пламенной любви лишь некую теплотность, вместо горячих чувств – холодный, практический расчет, скорее всего, с болью и горечью, а то и с гневом отвергнет такую «любвишку». В деле Любви – или все, или ничего. До ревности любит дух41. Гость не в брачной одежде, изгнанный с пира во тьму кромешную42, именно тот, кто желает полакомиться у праздничного стола, но не ощущает, не понимает всего величия и торжественности происходящего. Он пришел не за тем, чтобы породниться с живущим в доме, не из любви к дому, не затем, чтобы стать в нем работником, наемником или усыновиться, пришел только купить за пятак сладкий пирожок. И мы приходим так!

…Наткнулся недавно случайно на одну «пятидесятническую» песню. «Пятидесятники», конечно же, вложили в нее свое больное, гордостное разгорячение, но слова эти, если произносить их со смирением, делая как можно меньше ударение на «я» (лучше б этого «я» здесь вообще не было), слова все-таки хорошие и близкие духу христианства:

Я не хочу полуправды,

Жалких, слепых объяснений,

Я не хочу полутайных,

В сердце погасших стремлений.

Я не хочу полуверы,

Я не хочу полуцели:

Пусть разбиваются струны –

Лишь бы не даром звенели.