Да, этого надо бояться, когда монах начинает жить, как некий пенсионер, списанный с дороги жизни, как сорная травка, прозябающая у пыльной обочины, скучно покачивающаяся вслед проносящимся по дороге мимо нее экипажам, вся покрытая пылью. Как страшно – так вот жить, лениво потягиваясь, зевая, шаркая ногами, нехотя переходя из кельи в церковь, из церкви в трапезную, опять в келью… И оживать только при чаепитиях, новостях из мира, неожиданных гостях. Как страшно, когда в монахе иссыхает живой источник, потухает веселый огонек и остается только сырое, затхлое тепло, мало-помалу все выветривающееся. Тогда он подобен кораблю, севшему на мель: нос его увяз в песке, ум и сердце отягчены земной тяготой, все помыслы, как липкий, мокрый песок, стелются по дну, не дают сдвинуться с места, поднять голову к небу; волны наносят один сокрушающий удар за другим – так демоны неустанно нагоняют одну волну соблазнов за другой, усиленно стараясь сокрушить все остатки крепости души, чтобы она совершенно расслабилась, развалилась, отдала все внутренности свои натиску воды, чтобы все до конца наводнил грех, не осталось и капли надежды. Тут уж надо бы все бросить и – хоть вплавь, хоть в ледяную воду – плыть изо всех сил, выбираться на берег, не взирать уже на уютную каюту на корабле, на дорогие сердцу вещи, развешанные по стенам.

Медленно, незаметно подбирается эта сухость, эта покойная привычность к типиконной размеренности, все «ряд по ряду», «чин по чину», подкрадываются онемение, бесчувствие, черствость, сужаются сосуды, несущие жизнь. Как легко превратиться в сухой ствол, в красивый силуэт раскидистого дерева, которое лишь по весне обнаружит, что мертво, когда другие деревья выпустят почки, украсятся листвой. А как трудно из такой вот усыпляющей, упорядоченной череды «правильных» дел рвануться, испугаться, забеспокоиться, когда обнаружишь в себе этот яд, эту чреватую страшными последствиями сухость. А какой-то лукавый голос советует «не беспокоиться», «ждать пока», ведь «ничего страшного не происходит», «внешне все спокойно», «ведь никто не может к нам пока придраться». Но как раз надо было бы забеспокоиться при первых признаках болезни. Ведь это – чахотка, духовная чахотка.

Как важно скорее добавлять огонь к огню: «Гаснет! Скорее, скорее – сухих щепок, скорее: мой огонь гаснет!». А как у многих он уже погас...

«Теплохладность»! Какая страшная болезнь! Какого серьезного требует изучения, анализа. Как важно было бы делать всем верующим прививки от этой страшной болезни сразу же, в самом начале их духовной жизни.

Где ж врачи?!

А наши скорби – откуда?

Святой Пахомий увидел нечто очень страшное: ему представилось, что некоторые из иноков находятся в пасти львов, иные в пасти крокодилов, другие среди огня, а некоторые под горою, на которую напирают волны: они стараются взойти на гору, но все их усилия оказываются тщетными. Они все восклицали: «Господи, помоги нам!».

Другой раз в восхищении он видел какую-то очень глубокую, крутую и мрачную яму, где ходят бесчисленные иноки, не различая один другого, как слепые, наталкиваются друг на друга. Некоторые делают страшные усилия, чтобы выбраться из этой ямы. Одним удается достигнуть до половины глубины, но потом они срываются и падают. Многие жалостно взывают о сострадании. Но некоторым удавалось наконец добраться до самой верхней точки этого рва – самого края отверстия, откуда падавший свет освещал для Пахомия этот страшный мрак: великую хвалу воздавали тогда они Богу. Пахомий понял, что в этом видении ему открыто было будущее состояние душ иноков. Пахомий с великой скорбью взывал к Богу, прося Его милости к монастырям и монахам. Он почти отчаивался за них.

В ответ он услышал голос: «Пахомий, не забывай, что ты человек: все зависит от Моего милосердия».

Простершись на земле, Пахомий молил Бога о милосердии к нему. Тогда он был утешен явлением Самого Христа Спасителя в виде человека молодых лет, неизреченной красоты, с терновым венцом на главе. Христос открыл ему, что его ученики будут взирать на него как на светильник. Их поведение и внутреннее настроение будут добрые. Им будут подражать последующие иноки. Но настанет время, когда вера ослабеет и пороки усилятся. Нерадение и пристрастие к чувственным благам будут отличать иноков того времени. Духовный мрак усилится. Они будут бороться друг с другом за обладание мирскими благами. Истинных подвижников будет очень мало. Они не будут иметь руководителей. Сами себя они должны будут возбуждать к деланию добра и удалению от зла. Конечно, их подвиги будут иметь мало цены по сравнению с подвигами первых монахов. Однако они получат награду наравне с первыми, потому что им придется немало страдать от тяжелых для иноков условий современной им жизни99.

Это откровение было около 340 года… И все, что в нем открыто, открыто именно о нас и имеет самое прямое к нам отношение. Святой епископ Игнатий более ста лет назад засвидетельствовал: «Подвигов нет... руководителей – нет: одни скорби заменяют собою все!»100. Да, но какие скорби? – Именно скорби оттого, что человек желает истинного монашества, всем сердцем стремится к нему, но не находит ни условий, ни учителей, ни тех, кто подбодрил бы его примером и воодушевлением, в себе самом находит ежеминутно измену и отступление от избранного пути. Но много ли таких скорбящих? Часто ли скорбим из-за этого? Ищем ли и не находим – и потому скорбим? Или и не ищем, но томимся от угрызений совести – и скорбь именно из-за этой измены, фальши? Где грань между скорбью спасительной, ходатайствующей о милости, и скорбью пагубной – предчувствием своих отверженности, отчужденности от Бога? Немногие из нас могут уповать на спасение через претерпеваемые здесь скорби. Но самые эти скорби нуждаются в придирчивом рассмотрении, откуда они, где их корень.

Добродетель пренебрежена