Итак, первое: надо навыкать непрестанному памятованию о Боге, со страхом и благоговеинством. Все с Господом будьте, что бы Вы ни делали, и все к Нему обращайтесь умом, стараясь держать себя так, как кто держит себя пред царем. Скоро навыкнете, только не бросайте и не прерывайте. Если будете добросовестно исполнять это небольшое правило, то этим внутреннее смятение будет стеснено извнутри и хоть будет прорываться то в виде помыслов пустых и недолжных, то в виде чувств и желаний неуместных, но Вы тотчас будете замечать сию неправость и прогонять этих непрошеных гостей, спеша всякий раз восстановлять единомыслие о едином Господе»112.

«Чтобы удобнее навыкнуть помятованию о Боге, для этого у христиан ревностных есть особый прием, именно непрестанно повторять коротенькую, слова в два-три, молитовку. Большею частию это есть: Господи, помилуй! Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешную! Ходите ли, сидите ли, работаете ли, кушаете, ложитесь спать – все твердите: Господи, помилуй! Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешную! От долгого упражнения в этом слова эти так навязнут на языке, что сами собою будут повторяться. А это очень остепеняет парение и блуждание мыслей. Но опять не забудьте соединять с словом сим благоговеинство»113.

«Воодушевляю Вас! Возьмитесь поретивее и продолжайте не прерывая – и скоро достигнете искомого. Установится благоговейное внимание в едином Боге, а с ним придет и мир внутренний. Говорю: скоро, однако ж не чрез день или два. Потребуются, может быть, месяцы. О, когда бы и не годы! Просите Господа, и Он Сам Вам поможет.

В пособие к сему приложите и следующее: ничего не делать, что запрещает совесть, и ничего не опускать, что велит она делать,– большое ли то или малое. Совесть всегда есть наш нравственный рычаг. Что внутри нас детки наши – мысли, чувства и желания – предаются непозволительной резвости, причина сему, между прочим, и та, что совесть потеряла силу. Возвратите ей силу, изъявляя полную ей покорность. Вы теперь просветили ее, выяснив все, что Вам должно делать и чего не делать. Извольте же следовать сему неуклонно и так решительно, что хоть умереть, а ничего против совести не позволять себе сделать. Чем решительнее будете так поступать, тем могущественнее будет становиться совесть, тем полнее и сильнее будет она внушать Вам должное и отклонять от недолжного и в делах, и в словах, и в помышлениях,– и внутреннее Ваше будет спешнее упорядочиваться. Совесть с благоговейною памятию Божиею – биющий ключ истинной духовной жизни.

Больше этих двух правил ничего и не требуется. Дополните только их терпением. Вдруг не придет успех, надо ждать, трудясь, однако ж, неутомимо. Надо трудиться и, главное, ни в чем не уступать себяугодию или мироугодию. Непрестанные будут противления начатому порядку. Надо одолевать их, следовательно, напрягать силы и, следовательно, терпеть. Облекитесь же в это оружие всемощное и никогда не падайте духом, видя неудачи. Все придет со временем. Воодушевляйтесь в терпении сею надеждою. Что это так бывает, оправдано опытами всех людей, искавших и содевавших спасение.

Так вот и все! Памятовать благоговейно о Боге, следовать совести и вооружаться терпением с надеждою. Это немногое – семя всего. Благослови Вас, Господи, так настроиться и стоять в сем настроении»114.

Как это все важно! И действительно, у нас чаще всего устанавливается неправильное воззрение на себя, на Бога, на мир окружающий оттого, что уму всегда представляется, будто мы совсем одни, вокруг нас огромный холодный и чужой мир, а Бог где-то далеко-далеко, где-то за высоким небом, за едва видимыми звездами, где-то еще бесконечно дальше. Он, конечно, оттуда с высоты все видит, знает, но все-таки – издалека, свысока. Мы ищем «след» Его, «тень» Его в близком нам мире, чтобы как-то оживить в своем сердце память о Нем. Мы смотрим на иконы, на приближенный к нам Его образ, лик, писанный на доске красками из растертых камней, чтобы собрать свои чувства в один луч, направить его куда-то далеко в неизмеримую даль, и нам представляется, что наша молитва должна лететь в эту бесконечную высь, где-то там долго стучать в наднебесную дверь у пренебесного жертвенника, чтобы быть услышанной. Но наше молитвенное обращение к святым скорее достигает своей цели, наши святые ходатаи, если мы расположим их заступиться за нас, возьмут наши прошения, пойдут с ними (опять же далеко-далеко, высоко-высоко) и там будут просить за нас…

Но ведь все это образы, которые только отдаленно рисуют нам тень реальности. Беда, когда мы саму реальность начнем путать с ее тенью. Как уныло, вяло, безрадостно такое настроение, тем более что молитва наша и без того не имеет горячности и дерзновения. И как меняется все, когда вспоминаешь, что Бог здесь же, рядом, совсем близко к тебе, ближе всех и всего. Он «вокруг» и «внутри» – и всюду! Он весь здесь же, сейчас же, во всей Своей полноте, в трех Лицах – Отец, Сын, Дух Святый! И Он не только слышит мою молитву сразу же, но даже прежде, чем я успеваю ее произнести, знает мою мысль прежде, чем я сам успеваю ее рассмотреть, облечь в слова. Он ближе к моей душе, чем я сам. Он видит меня лучше, чем мое внутреннее око,– видит насквозь; как я могу видеть сосуд из прозрачнейшего стекла на ярком свете, так Он видит меня всего здесь же, сейчас же, в каждое мгновение моего бытия. Он весь здесь и всюду во всем Своем могуществе, славе и силе! И мы отдалены от Него не местом, не расстоянием, не временем, а лишь грубостью, дебелостью, омраченностью своего падшего состояния. Нам не дает видеть Его, Его славу и сияние чехол грубой, оземлянившейся, поработившейся праху душевности, словно мешок из плотной ткани, как смирительная рубашка, наброшенная на наше возгордившееся, вознесшееся «я».

Потому-то и надо не устремляться сердцем и умом за пределы видимого мира, в «далекую высь», чтобы там докричаться до Бога, но собирать их воедино, сосредоточивая в самой сердцевине нашей жизни, здесь смиренно звать и днем и ночью Того, Кто ближе всех и всего к нам, Кто душе необходимее и вожделеннее всех и всего. Именно для этого взираем смиренно на иконы, чтобы, тут же потупив взор, искать Того, Кто промелькнул тенью,– вернее, блеснул светлым лучом сквозь писанный красками лик: искать Его через глубину своего сердца здесь же, в самой близкой к душе, касающейся ее области духа. Потому обращаемся к святым, просим их помощи, ходатайства, что здесь же – у души – те запертые двери, в которые надо стучать непрестанно, что здесь же надо присидеть запертым вратам в надежде, что стучащему отворят115 и ходатаи могут исходатайствовать скорейшее их отворение. Но все это здесь же, совсем близко от нашего сердца! Царствие Божие внутрь вас есть116; войди в клеть твою и затвори двери и помолись втайне117; и Мы приидем и обитель у него сотворим118. Как все близко, как рядом,– кажется, только руку протяни и прикоснешься. Как это важно для оживления внутренней жизни – чувство вездеприсутствия Божия. Пожалуй, здесь ключ к внутренней жизни, здесь и дверь в нее.

Таинственное питие

На наши сомнения и страхования, мол, «жизнь в нашей обители духовно не налаживается, монастырь устраивается наружно, но внутренняя жизнь не зачинается», говорят: терпите, лучшего и удобнейшего места для иноческой жизни все равно не найти!

Да, у нас большие удобства и даже многие преимущества перед другими обителями: мы живем, как «птахи Божии», мы свободны, ничем не обременены, можем сами определять образ монастырской жизни, по собственному рвению составлять ее распорядок, никто не вмешивается в это, не навязывает своих понятий и взглядов. Во многом наши условия напоминают ту независимую, свободную обстановку, в какой зарождались самые древние монашеские общины и которая теперь – редкость. Но монашество не «лепится» по собственному вкусу и настроению! Это не «композиция на свободную тему» (какие задавали нам когда-то на уроках живописи)! Это не вольная импровизация на струнах старинного музыкального инструмента, нечаянно оказавшегося в руках современного любителя изысканных переживаний!

Монашество – чудесный напиток, некое таинственное целебное питие, составленное по древнему рецепту, приготовленное святыми людьми, духом коснувшимися вечного. Это питие составлено не только человеческими мудростью, усилием, поиском, но под водительством, покровом благодатной силы Духа Божиего. Это особенный, сокровенный союз, заключенный возревновавшим о Боге человечеством и Самим Творцом, любящим любящих Его119, щедро одаряющим благодатью желающих приблизиться к Нему с любовью. Этот союз, это обетование, этот священный договор, подробно «оговоренный» с обеих сторон, невозможно составлять вновь, самочинно изобретая новые условия для сего сближения с Творцом. Это питие никто не может приготовить сам, и его можно только благоговейно почерпывать и пить, но брать его надо там, где оно уже есть, есть на самом деле, а не мечтательно, у того, кто сам его почерпнул у прежних отцов. Не научиться монашеству только из книг, не найти его и в старом заброшенном монастыре, где только руины, намоленные стены, где все напоминает о тех, кто пил это питие, «пьянел» им, делался «буиим» для мира сего и, едва касаясь земли, все помышления сердечные имел горе. Один раз прикоснуться и вкусить ценнее, чем тысячу раз слышать и сто – видеть. Необходим урок, живое общение с истинными монахами, живая цепь; необходимо вплестись в нее, накрепко сомкнуться с последними звеньями, обвить их любовью, доверием, послушанием! Только тогда можно зажечь от древнего светильника и свою лампаду, засветиться тем же благодатным огнем. Самодеятельность здесь подобна чуждому огню, который Надав и Авиуд, сыны Аароновы, принесли пред Господа, огню чуждому, который Он не велел им приносить: и вышел огонь от Господа и сжег их, и умерли они120.