Вспоминаю свою последнюю поездку в Абхазию. Это было еще за год до войны; тогда там ничего особенного не происходило и все было как всегда, но какая-то непонятная тревога была все время на сердце, все казалось каким-то злобным, все люди представлялись напряженными, как будто больными и таящими в себе озлобленное недоверие. И меня преследовал все время какой-то страх, все казалось, что за дверью квартиры кто-то крадется, что с потолка стучат и тому подобное. В монастыре – в своей келье среди дикого леса – никогда не испытывал такого страха, а тут сам не понимал, что на меня нашло. И вот уже через год все эти страшные события: ужасная война, резня, разбои, кровопролития, поджоги, страшный садизм, горе и слезы, сколько несчастий, сколько невыносимой боли! Конечно же, и тогда все это уже копилось в сердцах, уже носилось в воздухе…

Но к чему все это? К тому, что и на Афоне тоже был во всем свой особенный настрой, дух, как будто не различимый обонянием, но только духовным чутьем, присущим самой душе,– некий «фимиам», который пронизывал даже самый воздух Святой Горы. Стоило только сойти с корабля на берег, пройти по пристани к первым домикам на набережной, как уже здесь же, среди торговых лавок, разных хозяйственных построек, шумной толпы приезжих, подъезжающих, отходящих машин сразу почувствовалась какая-то особенная покойность, радость, как-то глубоко задышалось и стало беззаботно на душе. Потом еще и еще замечалось, что весь этот приятнейший душе настрой находится везде, он как бы в самой атмосфере Афона: он и в лесу, и у моря, и на пыльных афонских дорогах, и на скалистых тропах, он и в богослужении, и в трапезной, и в кельях, и во дворе монастырском, и за стенами, он и на развалинах среди склонов ущелий, и под старыми оливами в садах… Сначала думалось, что это просто «психологический» момент, что повлияло то или иное обстоятельство, впечатление. Но, пытаясь понять это чувство, останавливаешься на твердом убеждении, что это нечто необъяснимое.

Так бывает, когда зайдешь в дом, где стоит где-то в углу букет жасмина,– сразу чувствуешь аромат, услаждаешься, но не можешь понять, откуда это и что это…

И вот встретилось интересное разъяснение того, что меня поразило на Святой Горе! Пишет один русский паломник в брошюре о Святой Горе (издание 1950 года):

«Прежде всего всем афонским монахам присуща какая-то необыкновенная жизнерадостность, соединенная с неизменным радушием и любезностью. И когда мне пришлось знакомиться с длинным рядом этих милых и навсегда оставшихся в моей памяти людей, то я под конец задумался над вопросом: каким способом учатся они на Афоне этим радушию и любезности; откуда черпают они свою неизменную жизнерадостность, столь дорогую для каждого их собеседника-мирянина, приходящего весьма часто к ним с усталою и разбитою душой? И совсем случайно на этот вопрос просто и открыто ответил один из старых афонских иноков в Андреевском скиту: «Весь Афон – Царствие радости Божией! – сказал он.– Сама Богоматерь разбросала по нему эту радость с высоты небесной. Вот и цветет теперь повсюду вечным цветом… Радость Божия здесь кругом – и на горах, и в ущельях, и на прекрасных полях, возделываемых братией… Куда ни направишь взор – все вечно цветет, красуется и радуется… Как же не стать здесь и самому человеку вечно радостным, если он живет праведно? Пробудет монах на Афоне год, два, десять лет и впитывает в себя Божию радость от природы, а потом уже и ходит всю жизнь с нею в сердце. Иначе и быть не может! А у кого Божия радость в сердце, разве может он быть злобным и неприветливым с другим человеком? Вот и вся наша афонская школа общения с людьми»».

Но, думаю, в словах монаха только намек на истинную причину такого духовного настроя афонских насельников. Не в радостотворной природе дело и не в психологическом ее воздействии на души, но лучше сказать так: Афон есть чудо Божией Матери, живое и очевидное, и настолько обильна эта благодать, что она ощутима во всем, даже в самом воздухе, даже в природе – в ее вечнозеленой листве и всегда цветущих лугах. Это как бы новая радуга, знак радостного примирения с Богом, исполнение ангельского гимна: слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение135. Должно же Царствие Небесное давать знать себя на земле, отражаться хоть слабым отблеском своей вечной красы в нашей земной юдоли! В душах человеческих этот отблеск видим в святых, в различной степени сияет этим светом каждая обитель иноческая, если живет благодатной жизнью. Но вот как целая страна, хоть и крошечная, как некое малое государство, некое царство – это только на Афоне. Сама Владычица Небесная Своим покровом осеняет эту страну монашескую, ограждает эту «крепость Божию». Последнее прибежище странствующих, скорбящих душ при конце времен! Подобие хладного облака в пещи вавилонской, отгоняющее жестокие языки греховного пламени! И вот они, «отроки» Божии и Ангелы, вкупе посреди огненного вихря поют песнь – исповедание от лица всех христиан… И как утешительно только помнить этот святой островок, этот живой отблеск неба в темноте земной ночи на поверхности огромного колеблющегося моря!

Еще раз на святом Афоне

По милости Божией, благодаря помощи ксиропотамских отцов, в 1995 году, осенью, побывали на Святой Горе с братиями нашего монастыря: кроме меня, четыре наших монаха и один послушник. Пробыли здесь месяц, пешком обошли всю Гору, описали по острову «восьмерку»: начали путешествие с Ксиропотама, затем через Карею (где в Протате продлили паспорта для месячного пребывания здесь) отправились в Иверон, затем в Филофей, Каракал, Лавру и так далее, обошедши всю юго-восточную половину Афона, и из Симонопетра пришли опять в Ксиропотам. Немного передохнули и сделали второй круг – через Пантелеимонов, Дохиар, Ксенофонт и так далее обошли северо-западную половину острова и из Ставроникиты через Карею прибыли опять в Ксиропотам, откуда через несколько дней и отправились восвояси. Таким образом, побывали во всех двадцати монастырях, в некоторых скитах и кельях. На братию увиденное произвело сильное впечатление. Целый месяц, насыщенный столь удивительными вещами и событиями: много молились, всюду видели бесчисленные величайшие святыни и поклонялись им, видели столько древнейших предметов, свидетелей минувшей христианской истории человечества, говорящих о столь многих душах, любивших Господа, посвящавших Ему себя без остатка! Надышались святым воздухом, насмотрелись на святые лица, наслушались священных песнопений, утолили жажду афонским вином, веселящим сердце человека136, насытились афонских «брашен», питающих не тело, но дух, прикоснулись к самой деснице древнего монашества и вот, глубоко вздохнув, отбыли по морю в шумные, европеизированные Салоники, откуда вскоре через мрачную Турцию вернулись на развалины Грузии. Наконец прибыли, уставшие, обессиленные дорогой, в свой такой бедный, такой тихий и скромный монастырь – после воинствующего, торжествующего, поющего гимны Афона,– как в бедную, нищую лачугу, и потекли тихо, однообразно дни, скрашиваемые афонскими воспоминаниями…

Но даст ли увиденное, услышанное новый импульс, стимул углубиться в духовный поиск, оживит ли интерес ко внутренней жизни, пленит ли сердца наши стремлением к той красоте монашеской жизни, которой прекраснейший образ промелькнул перед нами? Породил ли в нас Афон решимость начать жить иначе, раскаяться в нерадении, измениться, затеплил ли благодатный огонек в душе? Одно дело – увидеть прекрасный сосуд, наполненный святым миром, затем поспешить домой, устроить некоторое подобие того драгоценного сосуда, но совсем иное – испросить у Бога наполнить этот сосуда благодатным миром: дело невозможное без глубокого самоотвержения, без решимости ото всего отречься ради стяжания этого истинного сокровища. Если не так, то «драгоценный сосуд» может незаметно стать вместилищем самых зловонных мастей и наконец с треском расколоться.

1 См.: Лк. 12, 58.

2 См.: Мф. 7, 13-14.

3 Монахи – возлюбленные дети Господни. М., 2003. С. 286.

4 См.: 2 Кор. 7, 10.