"Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех; и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити".

Однако пение в богослужении не является самоцелью, услаждением слуха или каким-то украшающим элементом. Пение служит обязательным спутником, торжественным одеянием слова, которое является ядром, центром богослужения. Этому нас учат богослужебные тексты. Первая стихира на "Господи, воззвах" воскресной службы 8 гласа начинается словами: "Вечернюю песнь и словесную службу Тебе, Христе, приносим…" Песнь и словесная служба! Это самое главное, что есть в нашем богослужении. Церковное пение, которое являет нам нерасторжимое, прекрасное единство звука и слова, может быть названо "звучащей иконой", самым, может быть, прекрасным человеческим приношением Богу-Слову, Которому мы желали бы служить.

Но в то же время вся эта возвышенная и прекрасная богослужебная жизнь регулируется очень строгими, конкретными правилами, т.е. вся эта служба, казалось бы, такая свободная, ничем не скованная, на самом деле подчиняется очень ясной идее чина и порядка, который и выражается в Уставе Церковном. Идея Устава соприродна самому богослужению. Еще в раннехристианские времена, которые мы называем харизматическими, во времена свободного проявления Духа в жизни людей, ап. Павел писал к Коринфянам: "Вся благообразно и по чину да бывают" (1 Кор., 14, 40) — пусть у вас все будет по порядку, устроено разумно и красиво.

Что же такое Устав? Какие-то рамки, сковывающие церковного человека? Строгие предписания, которым приходится подчиняться? По-видимому, с этим согласиться нельзя. Исполнение Устава является прежде всего первым и прекрасным послушанием Церкви, это похоже на послушание ребенка его матери. Чадо, может быть, не понимает, зачем ему делать то, что сказала мать, не понимает смысла этого, но покорно идет за ручку со своим родителем. Так и чадо церковное, покоряясь Уставу Матери-Церкви, непременно и очень быстро почувствует сладость выполнения Устава. Причем выполнению Устава в Церкви традиционно учатся до самых мелких, даже, на первый взгляд, второстепенных деталей.

Известен рассказ о строгом уставщике иеромонахе Варфоломее из Площанской пустыни Орловской губернии (до 1917 г.), который мог заметить чтецу: "Ты прочел Господи, помилуй 38 раз. Дочитай еще два раза". И архиепископ Афанасий Сахаров, к авторитету которого мы неоднократно будем обращаться и который может быть нашим учителем в любви к Уставу и знании его, по поводу этого рассказа замечает: "Это не придирка. Великая молитва должна быть совершаема с великим вниманием, с точным соблюдением Устава: точное до йоты выполнение Устава — это не буквоедство, а ревность — за послушание не нарушить ни на йоту установленного Церковью. Неверный в малом может ли быть верен в великом?"

Но не только подчинение и послушание проявляются в исполнении Устава. От самой глубокой древности и до наших дней мы слышим различные свидетельства о необыкновенной мудрости Устава церковного и той красоте, которая является в исполнении его. Приведу вам слова еще одного человека, которого уж никак невозможно заподозрить в буквоедстве и мелочности — слова о. Павла Флоренского, сказанные в частной беседе: "Только тогда, когда прочтешь Господи, помилуй 12 раз, где это положено, или 40 раз, где это указано по Уставу, не больше и не меньше — только тогда почувствуешь сладость этой молитвы".

Книга, в которой изложены важнейшие правила построения службы церковной, называется Типикон. Слово это греческое и нуждается в объяснении. Даже не зная греческого языка, можно почувствовать, от какого корня оно происходит и какое значение имеет. Этот корень есть даже в русском языке — "тип", т.е. образец, норма. "Типикон" является книгой образцов. Как вы понимаете, это несколько иной акцент, чем в славянском названии "Устав", здесь выявляются другие грани проблемы. Устав по-церковнославянски или Типикон по-гречески является не просто неким регулятором богослужения, его по справедливости можно назвать святоотеческим творением, поскольку в нем заключен многовековой опыт молитвенной жизни Церкви. И всякий, кто занимался историей Типикона или изучением его, обязательно начинал его любить, обязательно начинал чувствовать его значение.

Автор известнейшего исследования, которое называется "Толковый Типикон" (в начале века оно выходило в четырех выпусках и недавно было переиздано), профессор Киевской Духовной Академии М. Скабалланович так говорил о Типиконе: "Великая книга Типикон, но только для того, кто понял, т.е. знает его, как свои пять пальцев. Он убедится, что ни одного слова не сказано в нем по-пустому, что последняя мелочь в нем имеет связь с целым, […] есть камень в одном величественном здании нашего богослужения". Не изучив Устав досконально, довольно трудно понять, какой же смысл в многочисленных предписаниях этой книги, как уловить объединяющую их идею.

Но есть в Типиконе такие главы, такие предписания, красоту которых можно почувствовать сразу, Есть главы, которые похожи на поучение, дошедшее до нас издалека, на главу из древнего Патерика. Например, глава 31 под названием "О еже како подобает имети будильника" (будильник — это брат, который будит монахов в монастыре): "В Великую четыредесятницу повелевает предстоятель единому от братий возбуждати братию в церкви (будить монахов в храме), иже на коеждо чтение, по еже почести мало чтущему (который во время каждого чтения, после того, как чтец прочтет немного), востает от своего места, и творит три поклоны насреди, и тако обходит братию молча; и коегождо аще обрящет дремлюща, возбуждает его тихо: он же, востав, приходит в среду (а тот — разбуженный — выходит на середину), и творит коленопреклонения три, и к ликом по единому: и, отшед, сядет на месте своем".

Вот, казалось бы, изложено некое предписание; но этим не кончается глава. Оказывается, редактор или переписчик Устава провел исследование и сравнил свой образец с другими списками. Он пишет далее: "Сие же ныне не бывает и во множайших Уставех не обретается", т.е. в других списках почему-то этого нет. Почему? И здесь следует уникальное объяснение, которое делается от первого лица. Он как-то попытался осмыслить, почему исчезло это предписание, и говорит: "Мнится же ми, яко за леностное наше прилежание, и зане не терпим с любовию обличения, сего ради умолчано некиими". Это предписание понимается в его духовном значении, оно не просто утерялось при переписке, редактор или переписчик Типикона ищет за этим какой-то смысл — "не терпим с любовию обличения".

Из понятных сразу и классических для начала изучения Типикона глав можно привести и такую. Она предписывает необыкновенно благоговейное и благообразное совершение богослужения и предвидит слабости и неподобающее поведение, свойственное природе человеческой, которое может быть при совершении богослужения. Это глава 28, "О безчинных воплех": "Безчинный вопль поющих в церкви, не прията того к церковному пению. Тако же и прилагаяй к церковному пению не приятен есть. Да извергнутся сана своего, и паки в церкви да не поют. Подобает бо пети благочинно, и согласно возсылати Владыце всех и Господу славу, яко едиными усты, от сердец своих. Преслушающии же сия вечней муце повинни суть, яко не повинуются святых отец преданию и правилом". На виновных возлагается самая серьезная ответственность за неблагообразие в церковном богослужении.

Одной из самых прекрасных и удивительных глав Типикона, несомненно, является та, где говорится о посте. Типиконом регулируются постные дни и многодневные посты в течение церковного года. Обычно просто говорится, что день постный, или разрешение на рыбу, или разрешение на масло, или вино. Но в одном случае мы встречаем в Типиконе прекрасный вдохновляющий призыв к исполнению постного Устава. Это глава, входящая в месяцеслов (самую обширную часть Устава) […].

В день Усекновения главы св. пророка и Крестителя Иоанна, мы читаем такой текст:

"Зри постнаго сего Устава на Усекновение честныя главы Предтечевы, древними святыми отцы в сей день завещаннаго. Суть убо неции: предают качеству быти тогда снедей, а не посту; о том бо не возмогохом ничтоже обрести написано в различных Типицех. Но паче достоит в той день всяко воздержатися постом, за истину пострадавшаго пророка, и проповедавшаго во аде Господа. Разрешению же быти точию на древяное масло, и прочая от различных овощнаго плода, и по мере единой чашице вина в славу Божию, труда ради бденнаго. Всяко бо достоит нам в той день сетованием унылым быти, а не чревоугождение имети воздержательнаго ради жития святаго, и скверноубийственнаго кровопролития его от Ирода: понеже усечена бысть глава Предтечева на пиру плясанием блудныя плясавицы, и чревоугодием, и различных животных закланием и кровопролитием. Нам же ни единаго от таковых животных, из них же кровь изливается, но ниже рыб (кровь бо имеют, аще и в воде жительствуют, и от тварей животных суть) подобает вкушати: да не сообщницы явимся Иродову чревоугодию. Како бо Крестителево честное Усекновение почтити восхощем? Мясо ли хощем ясти или от иных различных брашен многоценных? А он живяше в пустыни безводней и безтравней: ни хлеба ядяше, ни трапезы имяше. Вино ли пием? А он никогдажде пияше вина, ни инаго пития мирскаго; ни в храмех живяше, но под каменем вкопався живяше. Стол и трапеза, и одр ему бяше земля, разве нужды естественныя, единою днем вкушаше акриды и мед дивий. Чаша же ему пригорщи бяше, а питие — из камене текущая вода. Темже, братие, усердно почтим день сей молитвою и постом в целомудрии, отбежим пиянственнаго сего злаго нрава…"