Как часто мы оправдываем себя условиями жизни! «О, если бы я жила в монастыре где-нибудь,— как и ты говоришь, дитя мое,— то тогда бы спасалась по-настоящему. А то живу в миру, да на мирской службе, среди стольких соблазнов, искушений! Возможно ли тут спасаться, да и спасусь ли вообще?» Так вот мы и говорим. Так себя и выгораживаем.

Конечно, в миру гораздо труднее спасаться, да еще в современном мире. О Господи, да ведь Ты все это видишь и знаешь. Знаешь и... снова нам говоришь: «Маловерные, ну где же ваша вера?..» С твердой верой, где бы мы только ни были — в море ли, в океане ли, в самой ли геенне — не погибнем. А если вера слабая или совсем пропала (буря жизни выдула незаметно), тогда что? Опять, как апостолы, взывать: «Господи, умножь в нас веру...» (Лк. 17, 5). Молиться, просить — и непременно будет.

В одно зимнее утро 1960 г. захожу в Трапезную церковь. Служат раннюю Литургию. На солею выходит, как обычно, иеродиакон и провозглашает ектении: «...Еще молимся о упокоении души усопшего раба Божия новопреставленного иеромонаха Пахомия...» Боже Ты мой, да какая же это жизнь наша земная?.. Почти в расцвете сил, шестидесяти лет! Крепкий, сильный, деятельный...

Так мы похоронили нашего бывшего брата по обители иеромонаха Пахомия. И нет его могилки около нас. Где-то она на сельских кладбищах, но иноческая душа его всегда с нами, в нашей родной святой обители. Здесь он «окрылился» в мужа совершенна. Здесь достиг определенной высоты нравственной жизни. Отсюда Преподобный Сергий отправил его на новое послушание в мир, где отец Пахомий и довершил свой жизненный путь.

Вечная тебе память, наш дорогой друг, и брат, и отец. Ты от юности устремился к лучшему. Ты сладость временную отнюдь возненавидел, а монашеское житие паче возлюбил... Не ошибся ты в своем выборе между миром и Богом. Не пропала напрасно твоя земная жизнь; добрые стремления, воздержание, молитвы подняли твою душу на высоту духовной жизни, и унеслась она на крыльях веры в бескрайнюю высь, в Страну лучей — Небесное Царство, где вечное сияние света негасимого, красоты неизреченной, где жизнь так хороша и возвышенна, ангелы и люди так прекрасны и чисты, где вечно царствует Всемогущий Бог. Ему слава, держава во веки веков. Аминь.

Он жив

Иеромонах Павлин (Павлин Агатьевич Мельник) (1882–1958)

Радуйся, яко с тобою всегда бе

благодать Господня.

(Акафист Преподобному Сергию)

Милый ты мой старец! Слабенький, убогонький, согбенный. Вижу тебя идущим по двору монастырскому, да все ты останавливаешься, все покашливаешь да за грудь держишься одной рукой. Милый ты мой старец, вижу тебя, да уж очень плохо, тускло, истаял ты из моей памяти, улетучился. А какой ты был дивный, какой милый, какой смиренный и терпеливый! И вот теперь давно-давно тебя не видать, не слыхать твоей грубоватой скороговорки. Давно... Прости меня, мой милый старец, что забываешься ты в моей короткой памяти, что исчезает уже твой милый образ из моего бедного воображения. Где ты сейчас? Куда ты скрылся из нашего вида, как далеко подался от своих собратий по духу и званию?..

Как счастливы люди, умирающие о Господе! Как они блаженны! Мы не можем себе представить их светлую и радостную судьбу.

Тело иеромонаха Павлина принесли на кладбище, опустили гробик с тихим покойничком в глубокую темную могилку, стали бросать свежие комья земли. Со всех сторон летят они, градом ударяются о крышку гроба — все больше и больше земли на гробе. Братия взяли лопаты, стали ковырять ими свежую кучу земли и бросать ее вниз на гробик, и его уже совсем не видно стало. Земли в могиле все больше и больше становилось, все выше и выше ее насыпали. Вот уже полная яма, а люди еще и еще стараются целую кучу навалить, чтобы был и холмик над свежей могилкой, чтобы земли как можно больше было, чтобы толще она лежала, будто боятся люди, что если мало будет земли над покойничком, то он может вылезти из могилы...