В армии же я прак-   300   тически познал силу молитвы, хоть и молитвенник-то я никакой. Наказ о молитве тоже был получен от батюшки: «Будешь молиться – все у тебя будет хорошо». И вот бежишь с поклажей километра четыре без отдыха, а в уме и в сердце вопль к Богу. Все молитвы, что наизусть знаешь, как живые в сознании бьются. Не заметишь, как добежишь до привала.

В первый год службы, когда было особенно трудно, я и сейчас удивляюсь, как сильна была живая действенная молитва. И стал появляться у меня практический опыт христианского ведения. В самом начале страдали мы, молодые солдаты, от «дедовщины». Никого не щадила эта беда. Вот уж и озлобление стало в душе появляться. Чувствую не только внешнего врага, а и в себе, в душе разорение начинается.

Убежал в лес и завопил в голос к отцу Иоанну о помощи. Сколько молился, не помню. Только вернулась христианская теплота в сердце, даже и к тем, кто врагом представлялся до этого. Или уж и совсем невероятное происшествие. У нас, молодых солдат, затребовали старослужащие конфет. А где их взять? Денег нет, да и купить-то негде. А значит, вечером будет грандиозная разборка без пощады.

Начал опять с сердечным воплем молиться, хоть надежды и нет: «Батюшка, помоги!» Вечером вызывают меня на пропускной пункт. Я в изумлении. Знакомых нет, родственники за тысячу верст. Иду. Незнакомый священник стоит. Подает он мне два баула еды всякой и сладостей со словами: «Это из Псково-Печерского монастыря просили Вам передать». Что это, если не чудо?

Вот так батюшкиной молитвой полагалось начало моему живому религиозному опыту. А когда вернулся из армии, понял, что отец Иоанн не одного меня взял под свое крыло, но со всеми моими родными. Отслужил я и при-   301   ехал в монастырь Бога благодарить, да и дальнейшую жизнь без служения Богу я уже не мыслил. А родители категорически против.

У меня мысли стали путаться, и подступили ко мне сомнения: может, и правда побыть с ними до тех пор, пока не призовет их Господь. Пошел в смущении к отцу Иоанну. А он как всегда весел: «Пиши письмо маме о том, как ты их любишь, как молишься за них, как крепко целуешь. Прямо так и пиши». А потом, помолчав, задумчиво так произнес: «А мы о них молиться будем, ты и я – вот и вымолим родительское благословение, а Божье уже есть».

С того момента я почувствовал изменение в настроении мамы. Раньше они о церкви ни думать, ни говорить не хотели. А тут мама начала интересоваться и захаживать в храм. А уж после того как в обители у нас побывали, тут и папа помягчал. Батюшка их принял, и от него они вышли преображенными. Души их проснулись. Теперь все воцерковились, причащаются, а мама даже в церкви помогать стала. Да что говорить.

Прибежишь к отцу Иоанну возбужденный, расстроенный, а он отдыхает. Посидишь рядом со спящим, и в душе мир водворяется. А то и так бывало: сидишь, а он вдруг глаза откроет и начинает мне отвечать на еще не заданные вопросы. Так и жили. К рукоположению меня тоже батюшка готовил. Страшно было. Ведь я совсем молодой. В диаконы посвящали, мне было всего 20 лет, а священническая хиротония над 23-летним свершилась.

Батюшка теплом обогрел меня, слышало мое сердце: «Не бойся, я понесу тебя на руках». В эти моменты я впервые в жизни узнал, как слышит сердце, когда воспринимаются уже не слова, но вся глубина и широта чувств, с которой они произносятся. Любовь батюшки на всю жизнь проникла в душу, полагая начало памяти сердца, в которой первым поселился отец Иоанн (Крестьянкин)».

  302   Рассказывает инок Варух[124]: «Еще только поступив в нашу Печерскую обитель, я боялся встречаться лично с отцом Иоанном, потому что человек он был необыкновенный, не от мира сего. А я человек грешный. Но меня тянуло хоть издали посмотреть на него. Однажды, зная, что отец Иоанн должен прийти в сад на Святую горку, я пришел туда пораньше и, поднявшись на монастырскую стену, сел в укромном месте, так, чтобы видеть дорожку, по которой прогуливаются монахи. Был летний светлый вечер.

Первым на горке показался отец Александр, братский духовник. Он всегда исполнял Богородичное правило в молчании и одиночестве. Через некоторое время оживленный разговор известил о появлении отца Иоанна. Он был, как обычно, в сопровождении какого-то приезжего священника и отца Филарета. Отец Александр, увидев появившихся на горке людей, развернулся и пошел в другую сторону, чтобы молиться без развлечения.

Отец же Иоанн с собеседниками устроился на лавочке недалеко от меня, я мог их хорошо видеть. Вдруг неожиданно пошел дождик. К моему изумлению, граница дождя была зримо передо мной, так что сторона, где сидел отец Иоанн, была совершенно сухая, а отца Александра поливал обильный дождичек, и при этом весело светило солнышко. Тяжелое состояние на душе, с которым я пришел на горку, сменилось радостью.

Впоследствии при жизненных ненастьях я стал прибегать к отцу Иоанну. И каждая встреча с ним вселяла бодрость и, светло отражаясь в душе, напоминала мне живительный дождичек и ласковое солнышко того удивительного вечера.   303   Советы отца Иоанна легко исполнялись на деле, потому что ложились на сердце с любовью. Сердце окрылялось верой и надеждой, а с таким настроением можно преодолеть любые трудности.

Думая о батюшке, я благодарю Христа за него. Для меня не нужны ни чудо, ни пророчество, ни исцеления. Для меня чудо, что есть на земле у Бога такие люди. Они живут только для Бога и для людей, и ничего для себя». Наместник архимандрит Тихон (Секретарев) вспоминает: «Еще будучи благочинным, как-то раз я пришел к батюшке с вопросом о смирении.